Аттила Бартиш - Спокойствие

— Тоже мне умник, ступайте в общественную столовую и кидайте там мух в тыквенное рагу, — сказала Нолика, она настояла, чтобы мужчина заплатил. — Одна кружка “Кёбаньского”. Если хотите, можете съесть у меня хоть всех мух, но за пиво вы заплатите, это я гарантирую. — Кто-то сказал, надо позвать полицию, но Нолика отрезала, что здесь полиции не место. Она справится без резиновой дубинки. Словно в подтверждение своих слов, она взяла кружку за ручку и несколько раз шлепнула дном об левую ладонь, словно проверяя на вес, стоит ли бить этим предметом или лучше взять пепельницу.

— Четырнадцать пятьдесят, — сказала она. Мужчина стал рыться в карманах, угрожая, что напишет донос и добьется закрытия этого свинарника. — Вымойте руки, прежде чем уходить, — сказала Йолика и пробила в кассу девять пятьдесят, поскольку знала, он пил пиво на последние.

Не надо было с ним связываться, думал я. Хотя Нолика абсолютно права, думал я. Девять пятьдесят стоит стакан пива, думал я. Пусть не просит кружку, нечего наглеть, думал я. Потом я понял, что я бы на месте Нолики струсил и позволил ему уйти, не заплатив. Это меня разозлило, я допил пиво, потушил сигарету, заплатил, вышел на улицу и доехал на шестом трамвае до Октогона, а оттуда прошел пешком по Андрашши до Оперы. В квартире Эвы Йордан горел свет, я замешкался. Нужно было позвонить и предупредить ее, думал я, в самом деле лучше я приду завтра, думал я. Затем мне показалось, что кто-то следит за мной с балкона и видит, как я стою под окнами и робко переминаюсь с ноги на ногу. Со стороны я, должно быть, просто смешон, подумал я, выдохнул, зашел в подъезд, поднялся по лестнице, снова выдохнул и сделал два коротких звонка.

— Я думала, вы уже купили новую ручку, — сказала она, закрывая за мной дверь. — Вы как раз вовремя. Надеюсь, вы говорите по-французски?

— Не говорю, — сказал я.

— А по-английски?

— Немного, — сказал я.

— Вам надо научиться, — сказала она и представила меня своим гостям. — Они из одного парижского издательства, я рассказываю им о наших новинках. О вашей книге тоже шла речь, — добавила она. И я уселся на тахту, застеленную клетчатым пледом, поскольку в креслах уже сидели французы. Эва ушла на кухню, мы молчали, нам нечего было сказать друг другу. К счастью, через несколько минут Эва вернулась с кувшином холодного чая.

— Это единственный венгерский писатель, который пьет исключительно холодный чай. Но естественно не в этом дело, — сказала она по-английски, чтобы я тоже понял. Я чувствовал себя, как дикий зверь, запертый в клетку, которого кормят печеньем докучные посетители. Мужчины синхронно улыбнулись, затем Эва и гости перешли на французский. Мне ужасно хотелось попросить назад свою ручку, но я чувствовал, что сейчас неуместно. Наконец французы встали, было очевидно, что я не могу пойти с ними, мы пожали друг другу руки и отревуарились, она пошла закрывать дверь, и я услышал, как в прихожей скрипит ключ.

— Вы им очень понравились. Кто знает, вдруг вас переведут на французский, — сказала она и уселась на коврике рядом с тахтой.

— Наверное, пока рановато говорить, — сказал я.

— Это оставьте мне, — сказала она. — Могу я налить вам вина?

— Нет, спасибо. Я пришел только за своей ручкой.

— Из-за одной ручки вы бы никогда в жизни не пришли, — сказала она и налила вина мне в чай.

Как жаль, что у меня нет спичечной коробки с дохлыми мухами, надо было бы кинуть в чашку и вылить ей в лицо все это, думал я и чувствовал, как вместе с вином мне в горло проскальзывают воображаемые насекомые.

— Наверно, вы правы, — сказал я и встал, а она оставалась сидеть, и ее лицо от напрягшегося полового члена отделяли только брюки. У меня в желудке начали жужжать дохлые мухи. Ими уже кишели грудь и мозг, я чувствовал, что они выедают, пожирают все изнутри, и вместо сердца один обрубок болтается на аорте.

— Не смей вмешиваться со своей трепотней в мою жизнь. Ни по-венгерски, ни по-французски, — сказал я и не узнал собственный голос.

— Ну как? Оттрахаешь наконец? — спросила она и вцепилась в мои яйца, и в следующее мгновение я разодрал на ней свитер, точно какую-то портянку. Потом я повалил ее на кровать, и, пока я одной рукой стаскивал с нее юбку, она разрывала молнию на моих брюках. Она даже не расстегнула ремень, и железо до крови расцарапало ей живот. У нее была горьковатая кожа. Горьковатая с миндальным запахом, как мамины простыни.

— Не смей вмешиваться, поняла? Никогда больше, ты, сука! — орал я ей в лицо, и одной рукой сжимал ей горло.

— Еще! Проткни меня насквозь! Оттрахай до посинения! — орала она, и ее вскрики были, как трещины во льду, и я чувствовал только, как пустота поднимается и разрывает мои вены.

Я оставил ее на кровати, словно какую-то половую тряпку. Сперма вытекла из нее на смятый плед, одна ее нога свесилась на пол, и с нее сползла туфля. У нее еще подергивались бедра, но стонать она уже прекратила, а я застегнул молнию на брюках, вытащил сигарету из пачки и погасил свет.

Когда подъехало такси, мы разговорились с шофером. Он ненавидел коммунистов, говорил, застрелить их надо, гадов, ничего, кроме смерти они не заслуживают. Я с ним не соглашался и доказывал, что у каждого есть право осознать свою ошибку и больше не высовываться на свет божий. Если они покаются, пусть живут с миром, сказал я таксисту. Он сказал, чтобы на это я даже не надеялся, у подлецов нет совести, мать их за ногу. Я поднялся по лестнице и попытался на ощупь отыскать дверные цепочки, но не получилось. В итоге я вынужден был сделать два коротких звонка, чтобы мама открыла, это был наш с ней пароль.

На следующий день я до вечера мучительно долго возился с одним текстом. Наконец, я завершил его и пошел к Эстер. Я не чувствовал угрызений совести, в тот раз у Эвы я был словно в бреду, а значит, все это случилось не со мной.

— Искупаешь меня? — спросил я ее.

— Подожди, — сказала она.

— Жду, — сказал я. Она наполнила ванну водой и бросила туда какой-то зеленый кубик, от этого ванна до краев наполнилась пеной, и по комнате заструился сосновый запах. Я забрался в ванну.

— Какое свинство, я совершенно тебя не вижу, — сказала она. Пена накрыла меня по шею, я погрузил голову под воду, чтобы скрыться от внимательного взгляда Эстер, и досчитал до ста двадцати, но она не спешила вытаскивать меня.

— Мечтаешь, чтобы я остался на дне ванны, — сказал я, когда вынырнул.

— Я не боялась за тебя. Ты выживешь даже на дне морском, как жемчужная раковина.

— Спасибо, что не пиявка, — сказал я, затем она вытерла меня. Когда я стал вытаскивать пробку, пена перелилась через бортик и заполнила половину ванной комнаты, мы собирали ее руками и засовывали обратно в ванну, затем я достал из холодильника пол бутылки красного вина и прочитал рассказ, который завершил писать днем.

— Хорошо. Только жаль, что ты искренность путаешь с пошлостью, — сказала она.

Я не мялся перед дверью подъезда, не смотрел, есть ли кто-то на балконе и не делал два коротких звонка, как она в самом начале предупреждала по телефону. Одного длинного вполне хватит, думал я, однако ждать пришлось довольно долго.

— Два коротких, — сказала она, закрывая дверь.

— Так лучше, — сказал я.

— В следующий раз открывай сам, — сказала она, вложила мне в руку ключ, и я положил его на газовый счетчик.

— Давайте лучше на вы, — сказал я.

— Как хотите. Чай? Я так понимаю, теперь чуть теплый.

— Даже не чуть теплый. Я пришел за рукописью.

— Не будьте ребенком, — сказала она и опустилась в потертое кресло.

— Переживу, — сказал я. — Если рукопись в издательстве, пришлите по почте.

— Она у наборщика. Через неделю получите корректуру.

— Я не буду читать корректуру.

— Сожалею, но тогда не будет книги. Поймите, работа — одно, а с кем я сплю — совершенно другое. Я надеялась, вы отдаете себе в этом отчет.

— Я отдаю себе в этом отчет. И мне безразлично, что будет с книгой, — сказал я.

— Разумеется. Но и утром, когда вы проснетесь и вместо смазливого художника увидите в зеркале бешеного кобеля, вы все равно наделаете в штаны. Соблюдение дистанции тут не поможет. Не удивляйтесь потом.

Мне хотелось закурить, и она с удовольствием смотрела, как я одну за другой ломаю спички.

— А у вас очень симпатичная подружка, — сказала она.

— Не подружка, — сказал я.

— Простите, любимая. У меня в мыслях не было занижать ваши отношения. Я только хочу сказать, что бедная девочка наверняка не переживет, если выяснится, что вы рыщете по городу в поисках самки, словно тигр, сбежавший из зоопарка.

— Только попробуйте ей рассказать о наших отношениях, я придушу вас. Эстер сюда не впутывайте, — сказал я и встал.

— Вы не поняли, — сказала она и налила палинки в бокал. — Вы первый проговоритесь. Как правило, женщины мирятся с наличием соперницы, пока могут притворяться, будто не знают об этом.