Александр Ткаченко - Левый полусладкий

Отметка в паспорте

В моем паспорте есть две знаменательных записи. Первая — что в 1989 году у меня родился сын. Вторая — что 21.05.90 я снял со своей сберегательной книжки пятьсот рублей. Достойные, равнозначные записи, не правда ли? И как это мой паспорт не ухитрились украсить надписями примерно следующего содержания: 14.11.93 заходил в туалет на Солянке. И подпись. И печать. Или — «Спал со своей женой такого-то». Или еще почище — «Напевал слова Гимна Советского Союза на мотив музыки Глинки в подъезде бывшего члена ЦК, ныне члена Госдумы. Задержан. Отпущен под подписку о неразглашении гостайны». «Пересек границу дозволенного, искупавшись в Москве-реке голым»… И хотя я всего этого не совершал, но записать в паспорт смогли бы. Слава богу, что когда в очередях ставили отметки на руках карандашом, в стране «не было чернил и иголок», а то можно себе представить, какими выразительными наколками обогатилась бы наша накожная клинопись и рядом с «Они устали», «Не забуду мать родную» красовалось бы — «Стояли за одесской и полтавской насмерть» или: «Герой битвы при Инфляции, 1991». Бедный Маяковский — что делают с его паспортиной, если бы он знал, то достал бы из широких штанин кое-что другое… Как наши просторы откровенны. Идешь по Москве, и никто тебя не надует, повсюду рекламы, захотел купить туфли, а вот тебе и пожалуйста — реклама во всю ширину улицы: «Мы обуем всю страну». И обули. И ведь другого не обещали. Или слышит человек рекламу по телевизору: «Сдавайте деньги мешками в АО „АХУЛИК и братка“, это принесет вам доход по пять мешков с одного». Ну и что? Обули. До сих пор судятся. АО «АХУЛИК и братка» на процессе заявляет: «Мы вас не обманывали, доход действительно есть. И такой, как мы обещали, но вы не расслышали рекламное объявление, ведь в нем говорилось точно, что это принесет НАМ доход, а вы подумали, что ВАМ. Так что пеняйте на свои уши». Махнул обиженный вкладчик рукой: «а ебть пиндыка химинакура моторни яйца, дайте хоть справку и отметку в паспорте, что сдал, а то ведь жена не поверит, скажет, за ночь прогулял с дружками или еще чего с полюбовницей пропил…» Набрал я тут как-то справочную Казанской железной дороги, а мне из трубки такой милый голосок: «Ваш поезд… — и дальше шепотом, — я тебе языком так пройдусь по ресничкам, а потом такое сделаю… Сто ам. долл… — и громче —…приходит из Казани… — и совсем шепотом: — Твой адрес?» Я стал волноваться и ждать. Стол накрыл. «Мерло» откупорил и хожу по комнате и хожу, вспоминаю — и зуд по коже… я тебе языком…

Вдруг звонок. Открываю. Стоят два бритоголовых в спортивных шароварах здоровяка и корректно так: «Бабу заказывал, гони сто баксов, ща буде издеся». Я отдал деньги. Они скрылись. Звонок опять. Вводят девицу, в цепях, так ничего себе. Расковали при мне. «Пользуйся, — сказали, — через два часа заберем, смотри у нас, козел»… Ну налил ей и сквозь дрожание, с теплотой в голосе: «Давайте знакомиться, как вас зовут». Она молчит. «Может, поговорим, спрашиваю, о чем-нибудь душевном…» Она мне грубым девическим словом и молвит: «Да что ты в душу без мыла лезешь, тварь поганая, хряпнул стакан красного и делай свое дело, рвань интеллигентная, на стольник-то последний гуляешь, а все туда же, в новые русские…» Легла на спину и стала стягивать с себя колготы драные, — «и давай побыстрее, а то у меня еще на сегодня двадцать заказов». У меня внутри все упало, я сел на краешек стула и так робко спрашиваю: «А вы что-то про язык мне шептали»… А она мне: «Язык, язык, мудрила, это у нас автоответчик новый японский»… Ну ладно, говорю я ей, нагулялся я тут с тобой, уходи, ничего не хочу… Она вдруг как заплачет и совсем другим голосом: «Ой, дядичку, я ж не проститутка, я ж с Кыеву, малость деньжат заробыть…» Ладно, говорю, полежи тут, отдохни, народ все-таки братский, а я пока НТВ посмотрю, да и паспорт давай, я тебе отметку сделаю для твоих… А она: «Ой, та шо вы, они ж бандиты хорошие, они мене вже отметили сами у милиции сроком на месяц и вот здесь еще», — она отвернула щеку. Там стоял огромный синяк на всю жизнь… Вскоре ее увели.

Когда мне отметку ставили, что пятьсот рублей с книжки снял тогда-то, тогда хоть ставили за деньги. Сейчас без денег ставят, мол, заработал за два года столько-то — подпись и печать, все чин-чинарем, а деньги хуишки, бастуй не бастуй… Нету, говорят, еще не выросли. Преподаватель химии один знакомый, в школе, в лабораторных условиях стал водку гнать. Гнал, гнал, недогнал — получилась всего лишь двадцатиградусная. С тех пор он не доезжает до настоящего кайфа, то на пол-Канкауна, то на пол-Канар… Загорел даже наполовину — до пояса черный, а от пупа под штанами белый, потому что не успевал раздеться. Сидит где-нибудь в Хургаде и потеет ногами от таза до пяток. Он и водку так назвал — «Пол пот». Но ничего, ему хватает, ему хорошо. А вот физика из той же школы убило: стал он на базаре при всем честном народе сдвигать две критические массы. Тут как наехали на него: и рэкет, и налоговая, и МАГАТЕ, и мафиози, началась разборка, кто-то случайно задел одну критическую массу, она упала с кафедры прямиком учителю на голову. «Так и не дождался он зарплаты, а какие бабки мог бы делать, если б мы его контролировали», — торжественно заявил на траурной церемонии один из лидеров преступной группировки.

«Халява, сэр, а на халяву и уксус сладкий», нет, чтобы так прямо и заявить. Так нет же — лапши навешают, и ты вместо пятизвездочного отеля ночуешь в пансионате, вместо американского «Вранглера» носишь подмосковный, вместо виски «Джим Бим» — «Бим Джин». Кто сказал, что дело Ленина, Маркса, Энгельса умерло? Материализм есть? Есть. Прибавочная стоимость есть? Есть. Город Энгельс есть? Есть. А главное, как растет самосознание и благосостояние людей.

Недавно я шел по подземному переходу на Лубянке вечером. Молодой мужик почему-то поднимал и отворачивал чугунные сточные решетки, все в грязи. «Эй, что делаешь?» — весело спросил я его. Он мне с достоинством ответил: «Деньги собираю, люди теряют, им лень доставать…» — «Ну и сколько собрал?» — «Сто тысяч», — нешуточно ответил он мне. И я вспомнил, как на этом же месте, лет пятнадцать назад, примерно в такой же час вечера два поддатеньких мужичка что-то там мараковали, сидя на корточках над этими же решетками. В их руках были всякие приспособления — крючки, проволочки, нитка, утяжеленная пластилином, и так далее. Вокруг них крутились и клубились болельщики и советчики, но ничего у них не получалось. Я подошел поближе и понял, что они узрели на дне сточной канавы рубль и пытались достать его уже достаточно долго. Всего лишь рубль…

Париж — мой любимый жулик

Я сидел в одной из кафешек бульвара Сен-Дени. Напротив — то, что по моим представлениям частично воплощало Париж, — прекрасное облако-женщина. Сгущаясь, плыло и останавливалось перед моими глазами, как на полотнах импрессионистов. Была и не была, красива и нет, но знаменитый французский шарм делал свое дело. Какой-то один из ее шальных взглядов остановился на мне, поползал и отлетел, но вдруг вернулся… Ей не было тридцати, она протянула из облака зажигалку, когда я дал понять, что мне нужен огонь. Проститутка, подумал я, и тут же спрятал эту мысль подальше. Ну почему так сразу? — красивая, одна, Сен-Дени… Что, не может просто так, просто в своем городе одна пить кофе и?.. Она встала и превратилась из облака в обычную фигуристую женщину в неброском наряде и пошла, бросив на меня еще один взглядик.

Париж шалит. Париж дурманит. Я догнал ее у перехода. Дальше мы пошли уже вместе. Разговор ни о чем. Хорошая погода, город искусства, прекрасный кофе… «Почему бы не выпить еще чашечку кофе, я живу здесь неподалеку…» — «Почему бы и нет…» И вот мы уже идем по узкой улочке, она как-то примирительно шлепает каблучками. «Точно, проститутка», — мелькает в голове. А почему бы и нет? Но почему не говорит о деньгах?.. Господи, какая же я сволочь, так прямо и проститутка, где же ее сутенеры, которые должны жадно преследовать нас? Я машинально оглянулся. Никого. Господи, какой же я мерзавец, даже если она и… но это же ее дело. Да нет, просто какая-то симпатия, чашечка кофе для гостя из Москвы. Неужели я бы не сделал этого дома, познакомившись с парижанкой где-нибудь в полутуристическом месте?

Наконец мы пришли, как я понял, к ее дому и стали подниматься по крутой каменной сбитой лестнице. Примерно на пятом этаже мы остановились перед оцинкованной дверью, она стала открывать ее ключом. Вдруг я заметил сидящего на стуле крупненького, крепенького араба и все понял. Это был ее нукер, сторожила. Он одобрительно кивнул ей и презрительно посмотрел на меня. Она вошла в комнату и сказала — «семьсот франков» и тут же разделась. Я стоял ошарашенный таким поворотом. Она сказала повелительно: «Нет денег, зачем пришел» — и каким-то словом позвала нукера. Он был высок и стремителен и без промедления выпалил: «Давай пятьдесят долларов и проваливай отсюда». — «За что?» — «За то, что ты уйдешь отсюда живым». — «Да, но я…» — «Иначе у тебя будут проблемы, парень»… Я спускался вниз и думал о том, что это слишком низкая цена — пятьдесят долларов — за возможность остаться жить на свете. Я спускался и постепенно отходил от холодка, пробежавшего у меня по темени.