Энтони Берджесс - Доктор болен
Когда близнецы все со столь же громкими речами ушли, пес их тоже, фокусничая с капустной кочерыжкой, Эдвин получил возможность обследовать маленькую квартирку, ставшую теперь его убежищем. Меблирована она была главным образом рыночными овощами. В кресле в гостиной покоились два-три крупных стручка мозгового горошка, в топке камина — картошка, на немногочисленных ровных поверхностях аккуратно лежали брокколи, брюссельская капуста, цветная капуста, кочанная капуста; в спальне сильно пахло фруктами-паданцами. Кармен бросала в большой дымившийся паром чан сельдерей корешок за корешком, готовя, по ее объяснениям, сильнодействующее средство от ревматизма. Эдвин с интересом, с надеждой заметил, что его чокнутый обонятельный аппарат, похоже, приходит в порядок, поскольку запах рома привел его к жестяному тазу с гниющими бананами.
А от пришедшего Леса пахло молоком и скотчем. Кармен сказала:
— Я зюда его не звала. Я не драхалась. Ох, блин, его те двое зюда привели.
— Я все знаю, девчушечка, — сказал Лес. — За него в этом смысле не беспокоюсь, наслушавшись его жены. — Он холодно взглянул на Эдвина. — Хорошую ты кашу вчера вечером заварил, а? В хороший кисель вляпался, а? Будет тебе урок, а? — Эдвин повесил голову. — Ладно, — чуть мягче сказал Лес. — Мир совсем испоганился. — Он принес с собой дерюжную сумку, которую опустошил на пол, — еще фрукты и овощи. Картошка катилась под стол, шуршали зеленые листья, хрустела капуста, скрипели побеги. Но когда уселись втроем за ранний полдник, блюда оказались чисто плотоядными: зараженное червями мясо, принесенное Кармен из гамбургер-бара.
— Так вы мало овощей едите? — полюбопытствовал Эдвин.
— Фактически, немного, — подтвердил Лес. — Фактически, слишком часто их видим. Почти все время среди них живем.
Лес после еды удалился поспать, Кармен готовилась отправляться на работу, надела на дроздово-черные волосы ток не к лицу, взяла хозяйственную сумку, — не для покупок, для фарша из гамбургерной.
Эдвин осторожно сказал:
— Я вот думаю вместе с вами пойти. Погулять. Знаете, на свежий воздух.
— Ох, блин, — в отчаянии вскричала Кармен. — Слыжижь? Лез, слыжижь? Пойди, он говорыт. — Лес в носках ворвался в гостиную. Мрачно глянул на Эдвина и сказал:
— Ну, мне не надо тебе ничего объяснять, ты ведь, по-твоему, умней меня. Только не думаешь ли, что с нас хватит проблем в любом случае? Не кажется ли тебе умней сидеть тут, не кусать руку, которая тебя кормит, держаться подальше от неприятностей? Я не собираюсь тебя запирать, так как на самом деле терпеть не могу держать кого-то взаперти, но прошу тебя ради всех сидеть тут. Тут полно всякого, чтобы время убить. Можешь читать, можешь чистить картошку, можешь подкидывать вон в тот котел сельдерей от ревматизма.
Тут не соскучишься. Только не рискуй своей собственной жизнью, а также не вляпывай нас, твоих друзей, в жуткую кашу.
Речь была убедительной, Эдвин на какое-то время почувствовал себя пристыженным. Кармен ушла, Лес храпел, Эдвин начистил полный железный котел картошки. В сумерках Лес проснулся, сухо чмокнул губами, вышел на кухню, нашел Эдвина за работой.
— Хорошо, — сказал Лес. — Хорошо. «Кинг Эдвард», лучший сорт, не найти в мире лучше картошки. Не то чтоб я сам ее много ел. Полнит. — Зевая, почесывая голову, стал обуваться с такими речами: — Варево, Вавилон, авиатор. Ява, — добавил он. — Прошу прощения, — извинился. — Просто думаю, чем бы лучше всего заняться нынче вечером. Тебе, я имею в виду. Сегодня у нас снова идет та же опера, да не похоже, чтоб тебе там было безопаснее, чем в любом другом месте. С другой стороны, не станешь же ты весь вечер тут чистить картошку. По-моему, кто хочешь свихнется.
— Я вполне могу, — подхватил Эдвин, — просто здесь оставаться. — У него было тайное намерение пойти поискать Шейлу. Ему казалось, фальшивые дензнаки, возможно, сойдут в темноте, предоставив возможность ездить в транспорте с места на место без большого труда, а также по пути подкрепляться. В самом деле, дела непомерно улучшились. Он прилично одет, с волосами, с деньгами. Фальшивые волосы и аналогичные деньги. Ему гораздо лучше, чем при возвращении от нехорошего жадного Часпера. Часпер больше его не заботил. В конце концов он отыскал свой уровень.
— Ну, — сказал Лес, — тогда хорошо. Слушай, тут полным-полно всякого чтения. — Кивнул на беспорядочную грязную кучу «Пэнов» и «Пенгвинов»[78]. — Пара классиков тоже найдется, только я их в шкафу держу. Типа Дж. Б. Пристли, Невила Шата, «Больше нет орхидей». В конце концов, не годится, чтоб каждый их лапал. Да ведь ты — читатель, вроде меня и старика Чарли. — Лес радостно одевался, распевая хабанеру из «Кармен»:
Я ублюдок, сама ты шлюха,Будь ты моею, дал бы в ухо.
И с песней ушел, а Эдвин остался с овощами и с классиками. Еще было рано, поэтому сварил себе картошку, не забыл посолить, поел, сопроводил еду банановой ромовой кашей, которую ел ложкой, зная о ее питательной ценности. Причесывая парик, услыхал стук в дверь. Неужели Боб? Прихватил хлебный нож, дождался более настойчивого повторения стука, потом подумал: «Это должна быть Шейла». Понес с собой к дверям хлебный нож, открыл, замахнулся — и обнаружил на пороге Ренату.
— Na, — сказала она, качнув головой. — Мной за хвоста нет. Утверждать могу так. — И покачнулась, полная доппель джинов.
— Ну? Что? В чем дело?
— Ungeduld, — объявила Рената. — Нетерпение. Вам теперь скажу я. Миссис с бородой художником молодым вашу видели. Давайте мне вы деньги. Скажу, где я вам. — И уверенно протянула руку.
— Откуда мне знать? — сказал Эдвин. — Откуда мне знать, что вы знаете?
— Знаю я, — подтвердила Рената. — Я, дорогой, знаю, мой. Вечером вчерашним, дня предыдущего вечером видели в месте их том.
— Вот, — сказал Эдвин, вручив ей пять фунтов. — Где?
Рената поцеловала бумажку, свернула ин кварто, ин октаво. Джинисто качнулась вперед и шепнула:
— Сохо, Сохо. Под глупым в месте названием очень.
— Но где в Сохо? — спросил Эдвин. — Черт возьми, Сохо большой район.
— Название забыла, — призналась Рената. — Да, ох. Художников для оно. Клуб. — Воздела висевшие по бокам руки, превратившись в распятие. — Большие стенах на картины. Однако не очень хорошие. Nicht so schlecht, — мягко брызнула она слюной. — Nicht so gut[79].
— Грик-стрит? Фрит-стрит? Где?
— Сохо, — твердила Рената, с кивками тащась купить еще джина. — Туда идите, дорогой, дитя вы бедное, мой. — Эдвин захлопнул дверь, поспешил закончить туалет. В любом случае, это начало, какое-то начало. Полюбовался собой в зеркало, прототипом поэта, поразмыслил, не лучше ли было бы с бородой. Человек будущего, бесконечно пластичный. А также, возможно, гарантированно не узнаваемый Бобом. Но ведь дело в глазах, правда? Обшарив гостиную, он нашел в ящике — среди автобусных билетов, шпилек, пуговиц, сломанных зубьев расчесок, бутылочных открывалок, изолированных проводов, пары гнилых помидоров, подарочных купонов из пачек кукурузных хлопьев, клочьев волос, туго скрученных в комья, грязных открыток, армейской платежной книжки, старой вставной челюсти, пастилок для освежения дыхания, благочестивого ароматизированного служебника, нескольких неразвернутых пачек «Минтос», трезубцев-вилочек для коктейля, четырех-пяти игральных карт, костяшек домино, игральных костей и стаканчика — дешевые пыльные солнечные очки. Они были узкими, должно быть, принадлежали Кармен или ее предшественнице. Однако вполне удобно уселись на его собственном носу и ушах. Таким образом вооружившись и скрыв свою чокнутость, Эдвин приготовился к любым приключениям.
После долгих поисков, шатания по закоулкам, мимо порочных лавок, торгующих рыбой с чипсами, он очутился на прекрасной широкой лондонской магистрали, той самой, где рыскал вчера на рассвете. Заглядывая в многочисленные табачные магазины, наконец увидел искомое: жующую костлявую девушку, нерадивую, уделявшую больше времени поджидавшей подружке, — тоже жевавшей пудингово-пухлой сучке в пластиковом дождевике, — чем покупателям.
— Будьте добры, двадцать «Сениор», — попросил Эдвин, протягивая банкнот.
— Мельче нету? — покосилась жующая девушка.
Эдвин снял солнечные очки, демонстрируя честные, хоть и чокнутые глаза, сказал:
— Извините. — И пострадал от обиженно отсчитавшей сдачу девушки.
— Почти все получите серебром, — объявила она. Такое он получил наказание. Эдвин рассыпался в благодарностях. На улице, наслаждаясь бесплатным дымом, кликнул такси. (Исландское heill:[80] английское health — здоровье; отсюда приветствие «здравствуйте», оклик.) Не даровая поездка, а за настоящие, деньги. Но ведь на самом деле бесплатная, правда? Как знать, с чего начинается, что в действительности tuum и meum?[81]
