Майкл Толкин - Игрок
– Вы продолжаете писать картины?
– Иногда. Я был неплохим художником. Я никого не обманывал. И к тому же хорошо понимал, что не гениален. Я был хорошим академическим художником. Но завяз в абстрактном экспрессионизме. Когда пришла эра концептуалистов, со мной было покончено. Из меня бы вышел отличный педагог, но обстоятельства сложились по-другому. От искусства до Голливуда не так уж и далеко. Я шучу.
– Похоже, вы обижаетесь.
– Люди часто шутят над этим.
– Какие люди?
– Люди, которые считают, что Голливуд далек от искусства. Люди, которые все еще верят в искусство с большой буквы.
– А теперь вы циничны.
– Нет, теперь я обижаюсь. – В лимузине было приятно вести беседу. Можно было смотреть друг на друга, как на вечеринке.
На бульваре Санта-Моника к ним присоединились другие лимузины. Целая вереница лимузинов сворачивала направо к отелю «Хилтон». Самое главное в лимузине – это момент прибытия. Джун протянула руку, чтобы включить верхний свет, и достала из сумочки пудреницу. Откуда она знала, что выключатель там? Она подправила макияж и улыбнулась Гриффину. Улыбка была неестественной. Разве она не ездила в лимузине на похороны Кахане? Именно тогда она узнала, где включается верхний свет. Стоп. У дома ритуальных услуг стоял «сааб». Кто-то другой приехал на «саабе». Она отвернулась, продолжая держать пудреницу в руке. По тому, как она ее держала, словно взвешивая, он подумал, что это мог быть подарок Кахане. С другой стороны, на подарок не похоже. Это была обычная компакт-пудра, купленная в универмаге. Он стал свидетелем грусти, которую Джун по-прежнему ощущала из-за гибели Дэвида Кахане. У входа в отель стоял лимузин. Кто-то открывал дверь.
– Посмотрите, – сказала она, – это Робин Уильямс.
Водитель открыл дверь их лимузина. Он хотел что-то сказать.
– Нас преследовали. С момента, когда мы выехали из студии. Я не был уверен, пока мы не заехали за вашей подругой. Машина, которая за нами следила, проехала мимо дома в Аутпосте, а потом, когда мы двинулись вниз, снова возникла. Она въехала на общественную стоянку, когда мы свернули сюда. «Додж-чарджер».
– Водителя видели?
– Да. Парень с короткой стрижкой и усами.
– Спасибо.
– Увидимся позже.
Джун ждала Гриффина на тротуаре. Он обошел лимузин сзади, взял ее за руку и провел на середину красной ковровой дорожки, где Робин Уильямс позировал полдюжине фотографов. Он изображал Могучего Джо Янга в оковах из сцены в ночном клубе, когда он появляется из оркестровой ямы, а Терри Мур играет на рояле «Прекрасного мечтателя».[36] Потом он изображал Кинг Конга, ослепленного вспышками фотоаппаратов и напуганного до смерти. Он начал превращаться из Терри Мур в Нэнси Рейган, когда Гриффин окликнул его:
– Робин!
Актер улыбнулся.
Здравствуйте, мистер Тальберг, – сказал он.
Кто-то их сфотографировал.
Гриффин представил его Джун. Она была вежливой, не слишком взволнованной от знакомства со звездой, но и не равнодушной. Большее впечатление на нее произвело то, что Гриффин был знаком с Робином Уильямсом, чем рукопожатие с актером.
Поблизости не было видно никого с короткой стрижкой и усами. Когда они шли по красной ковровой дорожке в бальный зал, Гриффин гадал, что думает о нем Джун. Он смотрел на себя, как смотрел бы на свой дом, если бы показывал его потенциальному покупателю, обращая внимание на каждую деталь, которую обычно не замечал. Он действительно знал всех людей, с которыми здоровался? В зале было около полутора тысяч человек, и он знал их, как выпускник-отличник знал своих одноклассников. Когда люди с ним здоровались, все останавливали взгляд на Джун Меркатор, но только на секунду. Гриффин не стал ее представлять, поэтому она не шла в счет. Как он выглядел в глазах человека с короткой стрижкой и с усами?
– Почему он назвал вас мистером Тальбергом? – спросила Джун.
– Ирвинг Тальберг был вундеркиндом тридцать третьего года. Он был директором по производству при Луисе Б. Майере.[37]
– На «Оскарах» вручают премию его имени. За что?
– За выдающийся продюсерский вклад в развитие киноиндустрии. Мне пока до этого далеко.
Она засмеялась, но по-доброму, как может посмеяться только друг, не зло. Речь здесь шла о профессиональном самоуважении, области, о которой Гриффин не часто задумывался. Однако такой вопрос, возможно, будет волновать его в старости, когда он станет подводить итоги прожитой жизни. Судя по ее смеху, Джун его прощала. Неужели он начинает ей нравиться? Когда он позвонил Дэвиду Кахане и Джун подошла к телефону, было видно, что его звонок произвел на нее впечатление. Не то что он сделал что-то особенное, просто сам факт, что позвонил Гриффин Милл. С того момента, даже несмотря на короткий период траура, она за ним наблюдала, испытывала его. Сейчас он знал, что она готова развлечься с ним, готова к чему-то волнующему. Он хотел сказать, что причина не в нем, а в лимузине и в Робине Уильямсе. Но передумал. Если отнять эти милые детали, что тогда останется от него?
Столик студии стоял рядом со сценой. За ним уже сидел Левисон со своей женой Андреа. Много лет назад ее отец был членом совета директоров «МГМ», и она знала три поколения киношников. Она работала в нескольких благотворительных организациях, но не имела отношения к той, что организовала сегодняшнее мероприятие. Вместе с двумя другими женщинами она учредила компанию по доставке товаров почтой, но из этого ничего не вышло. Иногда ему казалось, что она попала в собственную ловушку, а может быть, эту ловушку поставил кто-то другой. Кто-то, кто ненавидел ее мужа и ненавидел Калифорнию, кто-то, кто был бы счастливее, продавая вязанные крючком коврики в Вермонте. Гриффин всегда спрашивал ее о детях, и она охотно отвечала. Они нравились друг другу. Она была хорошо осведомлена о работе отдела, и между ними сложилось взаимопонимание. Но эта осведомленность как раз и убивала всякую возможность дружеских отношений. Гриффин представил Джун Левисонам, а затем остальным, сидящим за столиком. Андреа вежливо поздоровалась с Джун, не рассчитывая увидеть ее снова. Ей было ни к чему знать, что Гриффин возобновил отношения с Бонни Шероу, хотя Андреа относилась к ней с симпатией и несколько раз спрашивала о ней, после того как они разошлись.
Левисон пригласил начальника юридического отдела с женой, несколько человек из коммерческого отдела и отдела телепрограмм, а также своего врача – серьезного тихоню, марафонца-любителя.
Именно доктор нашел открытку под своей тарелкой.
– Посмотрите, – сказал он, демонстрируя всем нагую полинезийку под струями водопада на Таити.
– У всех есть такие? – спросила Андреа.
Все стали заглядывать под свои тарелки. Оборот открытки, насколько разглядел Гриффин, был чистым. Он ждал, что кто-нибудь спросит про надпись.
– Может быть, это лотерея? – сказал кто-то из коммерческого отдела.
– Как это? – спросил Грин.
– Может быть, тот, у кого оказалась открытка, получит приз – поездку на Таити.
– Вряд ли, – сказал начальник юридического отдела. – Кто станет раздаривать такие призы, положив открытку на столик крупной студии? Это чья-то глупая шутка.
– Там что-нибудь написано? – спросила Джун. У Гриффина было впечатление, что она прочитала его мысли.
– Ничего, – сказал Гриффин.
На этом интерес к загадочной открытке угас, и доктор поставил ее рядом с букетом в центре стола. Как будет воспринято, если Гриффин посмотрит на открытку из любопытства? До нее нельзя было дотянуться, не привлекая внимания Джун, сидевшей рядом. Если она отлучится в туалет, он запросто достанет открытку. Он подождет. Потом он решил не делать этого. Поскольку на открытке не было ничего написано, не стоит обращать на нее внимание.
Десерт был окончен. В зале приглушили свет. На сцену вышла Джоан Риверз.[38] Гриффин извинился и вышел. Джун сжала его руку, когда он вставал из-за стола. Он легонько похлопал ее по плечу. Предложи он ей сегодня вечером выйти за него замуж, полететь в Лас-Вегас и обвенчаться в круглосуточно работающей церкви, она, вероятно, согласилась бы.
Он шел к выходу из зала под смех публики. Запах духов, косметики, крема для обуви, еды, сигарет. Взрывы смеха, ошеломляющая атмосфера удовольствия с примесью беспокойства, отравляющего это удовольствие, которое чувствовали те, кто волновался из-за работы или из-за нового проекта. Внезапно Гриффина захлестнула волна эмоций, как если бы он смотрел на римский закат из окна отеля. Ему хотелось всем им сказать: «Это моя жизнь. Вы – моя семья, я – один из вас. Я здесь не потому, что обязан, я здесь потому, что мне хорошо».
Служащий раздвинул для него занавес, и он вышел в вестибюль. Ему было нужно найти человека с короткой стрижкой и усами. У входа в отель караулили фотографы. Гриффин прошел через вестибюль к кафетерию за утлом. В кафетерии он купил плитку «Милки-уэй» и развернул ее, когда кассир отсчитывал сдачу. Потом он вышел на улицу и направился в сторону бульвара Уилшир. Вот он, в смокинге, ест шоколадку в Беверли-Хиллз. Он прошел на запад по бульвару Уилшир, обогнул отель кругом и вернулся к входу. Никто за ним не шел.
