Уильям Бойд - Браззавиль-Бич
Хоуп испытывала жалось к Фей, утопающей в зыбучих песках благоразумия, умеренности и пристойности, но она знала, что именно эту эмоцию, именно сострадание к Фей, она никогда не сможет выразить. Фей скорее умрет, чем стерпит жалость Хоуп. Мир не мог быть устроен таким образом, это неправильно: единственное, ради чего стоило смиряться с подобной скукой, с предопределенностью и притворством, это ради того, чтобы Фей могла пожалеть Хоуп. Но не наоборот, никоим образом. Поэтому Хоуп ничего не сказала, и Фей могла чувствовать себя в относительной безопасности немного дольше.
Хоуп звякнула ложечкой о чашку, размешивая сахар. Воцарилось молчание.
— А где Тимми? — спросила Хоуп. Восьмилетний сын сестры Тимми ей нравился. Он был серьезный и славный мальчик, поглощенный своими мыслями и странными увлечениями.
— Ну, здесь его нет.
— А где он?
— В школе. С прошлого года. Хоуп, по-моему, ты совершенно не слушаешь, что я тебе говорю.
Все члены семьи собрались вместе в семь, до прихода гостей. Они подняли за здоровье Ральфа бокалы с шампанским. В ответ Ральф, со стаканом виски в руке, произнес вышибающее слезу, изящное, экстравагантное славословие, обращенное к «его любимым, дорогим». Хоуп заметила, как жадно он осушил стакан и снова его подставил. При таких скоростях он до десерта не дотянет. И увидела, что лицо у матери на мгновение окаменело. Ее мать, Элинор, была элегантно одета в розовое с кремовым, даже у ее золотистых волос был легкий клубничный оттенок. Мать была привлекательной женщиной, которая, когда ей было за пятьдесят, поняла, что будет выглядеть лучше, если немного прибавит в весе вместо того, чтобы изнурять себя постоянной диетой. И позволила себе немного располнеть. Кожа у нее была свежая, свои лишние фунты она носила уверенно и с достоинством. Хоуп видела, что даже сейчас она могла нравиться. У нее были большие груди, основной чертой ее облика была изнеженная, элегантная мягкость. Она тратила много денег на одежду и украшения. Отличалась проницательным умом и практичностью. Хоуп заметила, что мать украдкой убрала стакан Ральфа, пока тот шумно восхищался маленькими дочками Фей.
— Отлично, что выбрались, — услышала она за плечом голос Бобби Гау. — Обидно, что без Джона.
— Нас тут уйма. Вся округа съехалась. На его месте я бы отсюда бежала, как ошпаренная.
Бобби Гау улыбнулся уголками губ, вид у него стал растерянный. Шутит она или всерьез? Если он с ней не согласится, не сочтет ли она его ограниченным? Если он поддакнет, не будет ли это нелояльно по отношению к родственникам? Хоуп чувствовала, что он мысленно взвешивает все «за» и «против».
— Бедняга Джек не знаком с весельем, — наконец произнес он без выражения и усмехнулся.
— Да. Как жизнь, Боб? — спросила Хоуп.
Он свел брови, потом улыбнулся уголками губ. «Неплохо, неплохо… Не могу пожаловаться. Адвокатствую напропалую». Хоуп точно помнила, что эти же слова он произносил при каждой предыдущей встрече.
— Как дела у Тимми? — Хоуп почувствовала, что уже изнемогает. Гау неопределенно покрутил рукой в воздухе.
— Думаю, ему понадобится время, чтобы привыкнуть. Но это хорошая школа. — Он сглотнул слюну и посмотрел на свой бокал. — Бесспорно. Во всяком случае, — продолжил Бобби, — пусть поживет вдали от матери, это пойдет ему на пользу.
— В самом деле? А почему?
Он не ответил: «Но мы очень по нему скучаем, по нашему Тимбо. Особенно девочки».
— Еще бы.
— Вот так. Такие дела. — Он натянуто улыбнулся. Похоже, подумала Хоуп, он умирает — хочет от меня отделаться.
— Как насчет добавки? — отрывисто спросил Бобби и выхватил у нее бокал. Он устремился за шампанским, а Хоуп переключила внимание на двух своих племянниц, Диану и Кэрол, которые в своих нарядных платьях были очень хорошенькими. Хоуп хотела бы, чтобы эти девочки ей больше нравились.
На Хоуп было старое черное бархатное платье с длинными рукавами и треугольным вырезом. Она небрежно уложила волосы в высокую прическу, на шею надела старинное жемчужное колье, — принадлежавшее матери. Она без толку болталась на кухне, оттягивая момент, когда снова окажется в толпе гостей. Почти все приглашенные уже съехались, было их, как говорили, около восьмидесяти, и уровень шума все возрастал по мере того, как они распивали шампанское и поедали закуски.
Маленькая Диана вошла в кухню с пустым подносом, и Хоуп дала ей другой, с крошечными волованами.
— Что это такое, тетя Хоуп? — спросила Диана.
— Волованы. И пожалуйста, не зови меня тетей.
— А как мне вас звать?
— Просто Хоуп. По имени.
— Но мама говорит…
— Скажи маме, что мне так больше нравится. Ступай.
Хоуп вышла из кухни вместе с девочкой. В комнате яблоку негде было упасть. Мужчины, молодые и старые, в черных галстуках; женщины — откуда столько блондинок — сплошь лак и косметика. Гам стоял невыносимый.
— Хей, Хоуп. Хоуп Данбар! — громко пропел кто-то у нее за плечом.
Она обернулась. И увидела молодого человека, светловолосого, с разрумянившимся жизнерадостным лицом, которое было ей смутно знакомо. Имени она вспомнить не смогла. Он расцеловал ее в обе щеки.
— Как поживаешь? Не видел тебя — Господи, сколько же лет? Ты ведь недавно вступила на тернистую тропу брака?
— Да, вступила. В том смысле, что я замужем.
— Что, куда-то ездила? У тебя та-а-кой загар. Катаешься на лыжах?
— Нет, я все лето проработала на воздухе.
— Правда? — Он искренне удивился. — И чем же ты занимаешься? Инструктор по верховой езде или что-то вроде?
— Я эколог.
— А… — Взгляд у него стал тревожный. — Звучит серьезно. Впечатляет. Во всяком случае… — Он начал озираться по сторонам. — А где твой благоверный? Рад буду познакомиться.
Хоуп, стоя позади матери, смотрела, как гости заполняют шатер. Круглые столы были расставлены дугой вокруг деревянной площадки для танцев. Над ней на помосте дожидались музыкантов пианино, барабаны, контрабас, прислоненный к высокому табурету, и саксофон в металлическом чехле. На столах были розовые скатерти, шатер был сшит из белых и розовых полос ткани, там и сям на подставках в виде усеченных дорических колонн красовались композиции из белых цветов. Помещение было оформлено красиво, с большим вкусом. Каждый гость знал, где ему сесть. Они вереницей тянулись в шатер, Элинор Данбар, стоя у входа, приветливо им улыбалась.
— Все выглядит прелестно, — сказала Хоуп.
Мать взглянула на нее. «Ты тоже. На свой неаккуратный лад. — Она указала на волосы Хоуп. — Почему ты не дала мне их уложить?»
— Завтра я снова буду в лесу. Так что не стоит стараться. Давай сядем?
Мать на секунду задержала ее.
— Дорогая, приглядывай за Ральфом, ладно?
— Что ты имеешь в виду?
— Мне придется порхать вокруг стола, а он в мое отсутствие выпьет лишнего.
— Но это его семидесятилетие.
Она не улыбнулась.
— Да, конечно. Но я не хочу, чтобы он упал под стол, не дождавшись горячего. Просто… сделай это ради меня.
Они шли к своему столику.
— С виду он в порядке, — сказала Хоуп.
— Тебя долго не было. Это все уже не смешно, не то, что раньше. — Лицо у матери превратилось в маску. Хоуп почувствовала, как внутри у нее все сжалось.
— Прости, мама, — проговорила она. — Мне очень жаль. — Мать остановилась, посмотрела на нее и улыбнулась одними губами.
— Не нужно жалеть меня, Хоуп. Я этого не терплю.
Хоуп впала в настоящую депрессию, когда увидела, что ей отведено место между Бобби Гау и человеком по имени Джеральд Пол, старым другом семьи. Он был пенсионером, в прошлом — театральным агентом, на которого работала ее мать, пока не вышла замуж за Ральфа. Хоуп думала, что, вероятно, они когда-то были любовниками. А может быть, они любовники и сейчас.
Когда она села за стол, Бобби Гау попросту от нее отвернулся, так что разговаривать ей пришлось с Полом. У него был большой тонкогубый рот, полный коричневых зубов, которые росли плотно и криво, под разными углами друг к другу. Как ни странно, дыхание у него не было зловонным, оно лишь слабо отдавало ванилью, словно он полоскал рот ванильной эссенцией.
— Приятно видеть, что Ральф так хорошо выглядит. — Пол смотрел на другую сторону стола, поверх приборов. — И ваша мать тоже. Потрясающая женщина.
Хоуп посмотрела на своих родителей: мать, словно облизанная похотливым взглядом Пола; отец, вслушивающийся, непрерывно поглаживающий бороду… По левую руку от него Фей давала Кэрол отхлебнуть глоточек шампанского из своего бокала. Пол предавался воспоминаниям о «нашей чудесной Элинор». Хоуп прикрыла глаза и внезапно ощутила желание оказаться у себя в поместье, в лесу Литтл Барн Вуд. Она решила, что попытается исчезнуть, пока будут произносить тосты.
Она сделала глубокий вдох и ложечкой выудила шарик авокадо из лежавшей перед ней груши. Официант подошел и наклонился сперва к ее матери, потом, обойдя вокруг стола, к ней самой.
