Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
Он посещал и стар, и млад; разнообразия ради не гнушался животными. Он пропитывался жизнью как таковой, не проникая в чужие мысли и совершенно не думая, в кого залез. Все представали ему одинаково замечательными. Он постоянно соприкасался с недугами, но они ему не мешали и даже наоборот: подчеркивали упрямство, с которым жизнь, непобедимая в широком смысле, струилась в обход заторов, ущемлений, язв, опухолей и склеротических бляшек. Нагулявшись, притекал домой. Растекшись на постели, он отключался на миг и просыпался уже оформленным, хорошо отдохнувшим и с прекрасными воспоминаниями.
Пока не попал в неприятнейший переплет.
Случилось так, что Вервольф забрался в совсем уже немощного человека. Это был старичок, который держался достаточно бодро и этим всех вводил в заблуждение. Себя в том числе. Судьба обошлась с ним милостиво, и удар случился во сне. К Вервольфу она была не так добра, и он покинул гостиницу не целиком. Он выписался из нее без руки. Когда в стариковском черепе лопнул сосуд, Вервольф моментально понял, что дело плохо. Кровоток резко замедлился, и он забился, как муха в сметане. Туман вскипел. Вервольф на секунду задумался, не его ли раскорячило в том сосуде. Это было бы очень грустно, потому что ему понравилась экскурсия по старичку. Впрочем, гадать было некогда, кровь еле текла. Вервольф кое-как просочился в полость кишечника и вылетел с поминальным выхлопом, как будто его вышвырнули за пьяный дебош из кабака. Не весь. Дедово сердце остановилось, и часть тумана застряла в омертвевших сосудах.
Кляня себя на чем свет, Вервольф зазмеился домой. Утром, соткавшись в положенный организм, он обнаружил нехватку правой руки. От плеча отходила короткая закругленная культя без единого шрама. Она ничуть не болела. Нечего было и думать показаться в таком виде на людях. Вервольф ошеломленно заходил по комнате, не понимая, как быть и есть ли надежда. Он никогда не бывал в покойниках по той простой причине, что попадал в человека лишь с током дыхания. Без этого содействия дорога внутрь была ему заказана. Поэтому он даже и не пытался вернуться в старичка и добрать недостачу. Он просто не мог этого сделать. И совершенно не представлял, что происходит с туманом в бездыханном теле. Ему было ясно одно: рука осталась в старичке и пока еще там, но скоро с ней может случиться непоправимое. Старичок жил один, однако рано или поздно его найдут и непременно сожгут, потому что закапывать некому. Надежда на родственников была призрачной. Вервольф не заметил у него ни одной фотокарточки; питался этот дед какой-то дрянью, сущими отбросами, да еще попивал, судя по батарее пустых чекушек. И даже если похоронят, как в старину, то было невозможно предугадать, как отразятся на тумане тяготы разложения.
Пока никто не спохватился, оставалось одно: навестить старичка под покровом ночи и попытаться что-нибудь предпринять. Вервольф сомневался, что будет на что-то способен в своей туманной ипостаси. Значит, придется дождаться утра и действовать во плоти.
Вервольф просидел дома до позднего вечера, жалуясь черепахе и попугаю. Он поминутно смотрел на часы – не пора ли лечь. Он бы улегся и раньше, но боялся, что проворочается без сна, измучается, а после забудется и вдруг проснется в неподходящий момент – проползая под дверью или в окно, а то еще в вентиляции или замочной скважине. У него развился в невроз. Раньше он не задумывался о таких вещах. Наконец, он решился и забрался под одеяло, страдая от надобности обходиться всего одной рукой. Это было крайне неудобно и непривычно. Он даже не взбил подушку, хотя для этого две руки не нужны. Обрубок шевелился, будто в насмешку, и Вервольф расположил одеяло косо, прикрыв культю, хотя сначала хотел привычно положить ее сверху.
Сон пришел быстро, и Вервольф превратился в туман.
В этом виде он чувствовал себя как обычно. Увечья словно и не бывало, и у него чуть улучшилось настроение. Вервольф, не мешкая, заскользил по тротуару. Лужи и мусор ему не мешали, скорость была приличная, и через десять минут он заклубился в обители старичка. Покойник лежал, как прежде. В грязное окно светила луна, а за стенкой бормотал ночной телевизор. Тени раскинулись косо и ровно. Древний будильник еще тикал, но изрядно отстал и скоро должен был замереть навсегда. Губы деда были сомкнуты, щетинистый подбородок торчал, а глаза блестели. Их было некому закрыть. Вервольф испытал легкое недоумение, так как слышал, что челюсть у мертвецов отвисает, а глаза стекленеют. Он выбросил щупальце и коснулся щеки. Туман не различал температур, но тем не менее обладал некоторой осязательной способностью. Кожа, насколько Вервольф мог судить, совершенно не изменилась. Он не знал, как скоро появляются трупные пятна, но знал, что окоченение уже должно если не завершиться, то хотя бы начаться и даже зайти достаточно далеко. Между тем Вервольф не наблюдал ничего подобного. Старичок казался вполне живым и вроде как спал. Вервольф мог списать это на издержки туманного зрения, которое, собственно говоря, и не было таковым, а претворялось в некое сложное общее впечатление. Возможно, впрочем, что ему не почудилось. Тогда причина могла заключаться в частице самого Вервольфа, которая осталась жива и томилась в тенетах смерти, не позволяя плоти истлеть. В какой-то мере это обнадеживало.
Вервольф пришел к выводу, что кровь из старика придется слить. Забыв о своем состоянии, он захлопал себя по карманам: где же нож? Но быстро опомнился и пополз по ящикам и шкафам в поисках подходящего орудия. Ножи хранились в кухне, и было их там целых три штуки, но все тупые. Времени было много, и Вервольф приступил к тотальному обыску. Вскоре он нашел, что хотел. В шкафу висел отутюженный флотский мундир с кортиком. Дед умер в звании капитана первого ранга, и Вервольф посокрушался над беспощадной жизнью, которая выбила из него прежнюю стать, не предоставив ничего взамен. Он побывал в ванной и счел, что все должно получиться. Теперь он мог только ждать. Вервольф разлился по полу, чтобы заснуть вторично. Любой, кто заглянул бы в комнату, решил бы сперва, что где-то прорвало трубу с горячей водой и пол заволокло паром. Потом он не придумал бы уже ничего, и Вервольф ему не завидовал.
Он проснулся еще затемно и сел. Будильник тикал, но реже. Луна ушла. За окном прозвенел жаворонок-трамвай. Руки не было. Вервольф оттолкнулся оставшейся, встал и подошел к смертному ложу. Он боязливо дотронулся до щеки: так и есть. Она была прохладной, но не холодной, как подобает усопшим. Глаза смотрели, пожалуй, весело. Теперь Вервольф прикрыл капитану веки. Живее ему не быть. Оно и к лучшему, ибо Вервольф не знал, приросла бы рука на место, если бы вышла из деда отдельно от остального.
Склонившись, он обхватил его левой рукой, приподнял и поволок в ванную. Вервольф не раз слышал, что покойники необъяснимо тяжелеют, и даже тщедушные становятся неподъемными. Не то чтобы в точности так, но доля истины в этом была. Вервольф подумал, что своя ноша не тянет. Он помедлил, прикидывая, зажечь ли в ванной свет. С улицы видно не будет, однако он предпочел не рисковать. Если труды его не напрасны, то освещение ничего не изменит. Он вставил затычку в сливное отверстие, чтобы драгоценная кровь не ушла раньше времени, перевалил труп через борт и сходил за кортиком. Старичок лежал, едва различимый в темноте, как готовая мумия. Вервольф рассек его единым движением от горла до паха. Ножи затупились, но кортик оказался остер. Вервольф вспомнил, что скотину подвешивают вниз головой, чтобы лучше стекало. Здесь было не за что зацепиться, стойка для душа грозила не выдержать. Придется кромсать до фарша. Кровь выступила и лениво схлынула с боков, внутри же дрогнуло черное озеро, успевшее натечь от первого маха. Очевидно, Вервольф задел что-то крупное. И тут его культя дрогнула и вытянулась на пару пальцев. Он чуть не пустился в пляс и еле сдержал радостный возглас. Он думал, что придется снова ждать ночи, когда туман заструится из крови, а то и нет, почем ему знать, но видно, тому самому не терпелось попасть домой.
Работа закипела. Вервольф орудовал неуклюже, промахиваясь левой рукой и сбивая эмаль, а правая все росла, вытягивалась, уже обозначился локоть со следом старого ожога и проступили волоски. Через час она была готова. Вервольф воткнул в останки нож, хотя можно было этого и не делать, и сжал на пробу правый кулак. Пальцы послушались. Он вышел к окну, за которым уже рассветало, и присмотрелся. Ногти оказались на месте, на ладони прорезались линии жизни, ума и сердца. В руке было необычное ощущение, но оно ничему не мешало и не особенно досаждало. Так бывает, если ее слегка отлежать.
Вервольф вернулся в ванную, отодвинул кровавую массу. Чиркнул спичкой и вгляделся в затычку. Вокруг нее образовался черный ободок. Какие-то капли все-таки утекли в канализацию. Но Вервольф рассудил, что сделанного достаточно и сетовать грех. Он зачем-то сорвал занавеску и накрыл недавнего моряка. Потом извинился. Вымыл кортик, стараясь не брать его за рукоятку, и влажным полотенцем протер все, к чему прикасался. После этого он вышел, никем не замеченный.
