Роберт Уоррен - Место, куда я вернусь
— А, вам там понравится, — сказала молодая женщина, сидевшая в вагоне-ресторане неподалеку от меня, слегка встряхнув свой стакан с остатками льда, отчего звякнули килограмма два сверкающих побрякушек, висевших на ее магическом браслете. Она поставила пустой стакан на столик сбоку от себя; чернокожий бармен, прочитав ее мысли, тут же принес ей полный, и, должен сознаться, мне тоже.
— Я-то родилась, и выросла, и в колледже училась в Детройте, — продолжала она. — Там выучилась на менеджера и получила хорошую работу — вот эту в Нашвилле. Но Юг мне как-то по душе. Женщины там — они не очень умные и, уж конечно, не стильные… — Тут она разгладила свою длинную юбку с оборками рукой, ногти на которой были острые и кроваво-красные, как когти орла, только что растерзавшего свою жертву. — А вот мужчины… Они там совсем другие. Они знают, как сделать так, чтобы ты чувствовала себя важной дамой. Настоящий джентльмен с Юга… — Она сделала паузу, чтобы одним глотком выпить половину своей новой порции виски, и, хитро взглянув на меня, спросила: — А как вы сказали, откуда вы родом?
— А я ничего не говорил, — ответил я.
— Спорю, что вы с Юга, — заявила она уверенно.
Я хотел было отпереться, но потом подумал: «Какого черта!» — и сказал:
— Из округа Клаксфорд, штат Алабама.
— Так я и знала! — торжествующе воскликнула она. — Я всегда угадываю!
И она, снова тряхнув своими побрякушками, отметила триумф своей проницательности глотком виски. Мне отмечать было особо нечего, но я тоже отхлебнул глоток. Поезд несся вперед, за окнами вагона бушевала буря, какие бывают здесь в период равноденствия.
Бармен налил последние порции выпивки и стал закрывать свое хозяйство. В вагоне уже не было никого, кроме меня и этой женщины.
— Знаете что? — сказала она в конце концов, повернувшись ко мне. — Мне позарез надо выпить еще на сон грядущий.
И она, окончательно войдя в роль ясновидящей, объявила:
— Спорю, что и вам тоже!
Прежде чем я успел ответить, она воскликнула:
— Да, я только что вспомнила! У меня есть немного в чемодане. Стаканы мы можем взять с собой — там еще осталось немного льда, и заглянем ко мне в купе. Вот здорово, что я вспомнила!
— Благодарю вас за приглашение, — сказал я, — но думаю, что мне не следует его принимать. Я не совсем в форме.
— Вам сразу станет лучше, — возразила она, многозначительно улыбнувшись.
— Видите ли, — сказал я, — я, правда, уже совсем вылечился, так мне вчера сказал врач, но побочные эффекты лечения дают о себе знать еще несколько недель. Я лечился от сифилиса.
Она вскочила, слегка пошатнувшись при этом, хотя и опиралась на ручку своего кресла. Прижимая пустой стакан к груди, она сердито уставилась на меня сверху вниз. Ее лицо, если бы его не искажала ярость, было бы довольно привлекательным. И фигура у нее была неплохая. Только меня это ничуть не интересовало.
Злобно глядя на меня, она наконец с трудом выговорила:
— Вы… Вы… Сукин вы сын!
Я смотрел, как она в своей юбке с оборками неуверенно направляется к узкому проходу мимо бара, держа в руке стакан с остатками льда. Ее сильно качало. И тут я понял, что дело не только в виски и в вагонной качке. Одна нога у нее была немного короче другой. Или что-то в этом роде.
Но дело было не в этом. Я соврал ей автоматически, даже не задумавшись.
Я смотрел, как белые струи дождя стекают по стеклу окна напротив, за которым лежала бездонная тьма, и думал о том, идет ли дождь в Южной Дакоте. А может быть, в тех широтах идет снег, принесенный бурей из Арктики. Я думал о том, сильно ли осел могильный холмик за эти пятнадцать месяцев. Если уж в Южной Дакоте должно было что-то идти, то я надеялся, что это снег, а не дождь. Снег все покрывает.
Я думал о том, что сказал малыш Перри, — почему Агнес вышла за меня замуж. Он был, несомненно, прав. Так проявляет себя сердце женщины, занимающейся наукой, — глубоко женственное, нежное и самоотверженное, несмотря на окутывающие его темные покровы учености. Не важно, что поначалу я был для нее всего лишь неким фетишем, оставшимся от доктора Штальмана, и она полюбила не Джеда Тьюксбери, а олицетворение самой науки. Не важно, что именно на первых порах взволновало сердце девушки, пусть даже и самой ученой. Под конец она любила меня самого.
А теперь, как я прекрасно понимал, я любил ее. Конечно же, любил, иначе почему сейчас у меня в самом буквальном смысле щемило сердце? Потом его защемило еще сильнее: мне впервые пришло в голову, что, если бы Агнес была еще жива, я бы так ее и не полюбил, — больше того, я бы убил и ее любовь ко мне. Ее смерть стала рождением любви, а ее жизнь была бы смертью любви.
Ну и что теперь мне оставалось? Только жгучая боль и новое представление о том, как устроен мир.
Поезд несся сквозь темноту и бурю вперед, к Нашвиллу, и я подумал о своей недавней захмелевшей соседке, которая в эту минуту, наверное, лежит навзничь на своей койке обнаженная, и рука ее, лежащая на правой груди, ласкает сосок левой, а другая рука тянется к лодыжке, чтобы подтянуть пятку вверх и потереть ею свое интимное место, и перед ее закрытыми глазами проплывают фантастические видения, словно рыбы в темной воде белым брюхом вверх. Это тоже часть мироустройства. И вдруг вместо этой жалкой, пьяной, но не падающей духом бедняжки на койке мне представилась мисс Мэри Макклэтти с ее костлявыми ногами и волосами, похожими на плесень. А потом мне представились первые снежинки, летящие с темного неба, в котором нет Бога, и падающие на землю, в которой терпеливо и преданно ждет моя любимая, — и это тоже часть мироустройства.
КНИГА ВТОРАЯ
Глава V
Когда Эней явился в Карфаген, он, скрытый в облаке, подаренном ему Венерой, отправился к царице Дидоне, которую ему суждено было полюбить, а потом, выполнив свою миссию, оставить погибать в пламени. Когда я явился в Нашвилл, моим облаком был скрипучий вагон-ресторан, а если меня и опекала в пути богиня любви, то ее воплощением была жалкая, пьяная, но не падающая духом женщина с звенящими побрякушками на браслете и хромой ногой. И хотя Нашвилл — далеко не Карфаген, а всего лишь процветающий торговый город средней величины, именно там мне было суждено найти свою царицу.
Во всяком случае, все было к этому готово, когда на моем ночном столике в гостиничном номере зазвонил телефон, заставивший меня очнуться от унылых сновидений и размышлений о бесцельности жизни. Приподнявшись на бугристой кровати, я схватил трубку, и в ней, словно журчанье ручья из солнечной дали, послышался голос:
— Угадай, кто!
Когда я положил трубку, рука у меня дрожала. Не потому, что я любил Розеллу Хардкасл. Не потому, что я ненавидел ее из-за той давней обиды. А потому, что у меня как будто перевернулось вверх ногами ощущение времени: оно потекло вспять. Все, что происходило со мной в жизни, казалось, обрело самостоятельное существование вне времени и сейчас стояло в комнате, вокруг кровати, пристально глядя на меня. Я не хочу сказать, что на меня глядели люди, которые участвовали в этих событиях. Нет, сами события как бы превратились в некие существа с глазами, и их огромные глаза были устремлены на меня. Эти глаза знали, что я сделаю, хотя сам я этого не знал. И они хотели видеть, как я это сделаю.
Для начала я принял приглашение заглянуть к Розелле — к Розелле Каррингтон, сказала она, теперь она была миссис Лоуфорд Каррингтон — на небольшой ужин, обыкновенный домашний ужин, сказала она, где будет еще несколько друзей. И теперь мне предстояло как-то прожить целый день, пустой и бессмысленный. Это ощущение пустоты не было рождено предвкушением чего-то настолько радостного, что мне не терпелось бы до этого дожить. Я вовсе не жаждал идти на этот небольшой домашний ужин, черт бы его взял. Если день казался мне пустым, то не потому, что мне хотелось идти на этот ужин, а потому, что я вдруг почувствовал: где-то записано, что я на него пойду, и пока это не произойдет и я не пойму, что это означает, все остальное совершенно не важно.
Но я так или иначе прожил этот день. В шесть часов я принял ванну и надел свой лучший костюм — темно-синий, который был куплен к моей свадьбе. Но в Нашвилле в сентябре еще жарко, а в день моей свадьбы такой жары не было, поэтому я снял темно-синий пиджак и решил, что если вывести несколько пятен с моего легкого льняного пиджака и дать ему немного повисеть в ванной, заполненной паром, чтобы разгладились складки, то он вполне сойдет. И вообще, какого черта? Ожидая, пока разгладятся складки, я попытался читать, но не смог и поэтому улегся на кровать в темно-синих брюках, черных туфлях, белой рубашке, галстуке, который тоже был куплен к свадьбе (черном, шелковом, в мелкий зеленый горошек) и разглядывал потолок до тех пор, пока ровно в семь не зазвонил телефон и мне не сообщили, что мистер Кадворт ждет меня в вестибюле.
