Александр Ласкин - Дом горит, часы идут
Ну как россиянину не обсудить всего. У некоторых наших соотечественников эти разговоры заменяют жизнь.
14.
Неизвестно, как складывалась дальше жизнь Ивана Блинова. Зато о Темкине есть кое-какие сведения.
Особенно любопытна посмертная жизнь Владимира Ионовича.
Уж насколько его мечты казались неправдоподобными, а все вышло именно так.
Да еще появился городок Рамат-Темкин. В знак того, что его усилия не пропали даром.
Характерно, что это два слова. Правда, соединенных своего рода мостиком.
Всю жизнь он строил этот мостик. Когда что-то не получалось, начинал сначала.
Теперь мостик будет стоять прочно. Как ни различны две половинки, им никуда друг от друга не деться.
Впрочем, какое значение имеет название? Куда важнее то, как в городе борются с засухой.
К каждому дереву, представьте, подвели трубочку. Поэтому оно гордо не замечает жары.
Это ведь не просто водопровод, а целая философия. Подтверждение того, что если постараться, то все расцветет.
Глава десятая.Последний герой
1.
В начале мы говорили о Саше Гликберге. О том, как он стал приемным сыном Константина Роше.
Впечатлений детства Саше хватило на всю жизнь. Даже псевдоним он выбрал потому, что ему что-то вспомнилось.
Можно примерно представить что.
Бывало, выйдет из дома, а ему кричат: “Эй ты, черный”. И еще парочку столь же решительных слов.
Конечно, такое не проходит. Хоть ты уже взрослый, а все ждешь, что тебя окликнут вновь.
Он не стал делать вид, что это в прошлом. Что он уже не Саша, а Александр Михайлович.
В литературу Гликберг вошел как Черный. Если с детским именем, то как Саша Черный.
В этой фамилии вся его история. И побег из дома, и жизнь в Петербурге, и неожиданное обретение опекуна.
2.
Молодой человек вырос хоть куда. Хороший рост, фигура спортивная, усики почти офицерские.
Есть что-то общее с Лермонтовым. Выправка образцовая, а взгляд обращен вдаль.
Да еще это стремление постоянно поддразнивать. Посреди разговора достанет свистульку и приставит к губам.
“Где мой дом?” – мелодично выдохнет глиняная утка, и его глаза загорятся весельем.
Вопрос имеет отношение к нему самому. Со времени побега из родительского дома он всюду в гостях.
Выходит, жизнь прошла в изгнании. Причем не только с того момента, когда он оказался в эмиграции.
Вообще Саша с годами не меняется. Когда-то он нахамил директору гимназии, а теперь грубит читателю.
Всячески изгаляется над своим благодетелем. Плюет на то, что сейчас тот купил его книгу, а потом пройдет мимо.
На самом деле это он так. Чтобы собеседник не зарастал жирком и немного встряхнулся.
Уж очень привык читатель к комфорту. Разляжется на диване, а ему что-то напевают на ушко.
У Саши ни закатов, ни восходов. Вообще ничего, что способно увести в эмпиреи.
Тут вспоминаешь уже Некрасова. Вот кто не испытывал интереса к абстрактным темам.
Удивляешься: зачем истязать себя и других? Нет чтобы отдохнуть взглядом на каком-нибудь пейзаже.
Может, он и обратит внимание на время года, а потом опять о своем. Ужасается и зовет к возмездию.
Саша часто спорит с учителями. Будь ты хоть Лермонтов или Некрасов, непременно позволит какую-то шпильку.
– Что это, Михаил Юрьевич, за юношеский романтизм. Офицеру такое не к лицу.
– Еще хуже вы, Николай Алексеевич, со своим требованием подвига. Неужто других вариантов нет.
Во Франции маловероятны вселенская грусть, а тем более вселенское отчаяние.
Совсем неактуально это летом в Провансе. Когда жасмин особенно душист.
Вдыхаешь разные ароматы, а потом стараешься их передать на бумаге. Чтобы были не просто слова, а запахи и цвета.
Как-то он сидел за столом и гадал. Выберет одно определение, а затем поменяет на другое.
Даже не сразу понял, что происходит. Вдруг откуда-то остро потянуло гарью.
О чем в эту минуту должен подумать человек, которого до солидного возраста называют Сашей?
Да, да, именно так. О том, что там дети и он обязан срочно прийти на помощь.
3.
Саша с детьми чувствует себя на равных. Предпочитает их компанию всем остальным.
Ну а с соседскими мальчиками у него почти сговор. Когда он что-то напишет, сразу идет к ним читать.
Успокоится, если понравилось. Значит, остальные ребята тоже будут довольны.
Он бы еще поразмышлял на эту тему, но, к сожалению, нельзя. Надо входить в горящий дом.
О том, что случилось на пожаре, можно только догадываться. Точно известно лишь то, что было потом.
Саша вернулся и лег в постель. Сердце билось так, что он не мог с ним совладать.
Почему-то кажется, что в эти минуты он вспоминал Колю. Уж насколько разные у них обстоятельства, а есть что-то общее.
Возможно, он думал: вот ведь какая неожиданность… Жизнь у каждого своя, а в финале все же пересеклись.
4.
Скоро стало ясно, что Саша надорвался. Что именно ему суждено стать жертвой пожара.
Хочешь отвести глаза от этой картины и вдруг натыкаешься на фокса Микки.
Да и как обойти этого пса, если все это время он находился рядом с больным.
Когда же понял, что тот не дышит, положил ему лапы на грудь и испустил дух.
Мог ли он жить дальше? Ведь еще не было случая, чтобы хозяин не взял его с собой.
Ничего не оставалось, как его догнать. Помахать хвостом, извиняясь за опоздание, а дальше следовать рядом.
Вот такая это собака. Не зря многие говорили, что в ней есть что-то человеческое.
Знаете повесть “Дневник фокса Микки”? Ограждая пса от обвинений в плагиате, Саша поместил на обложке свое имя.
Правильней было бы написать: “Фокс Микки. Дневник. При участии такого-то, который все время держал автора на поводке”.
Ведь даже псу необходима направляющая рука. Чтобы он не очень далеко забегал.
Еще понапишет лишнего. Откроется в чем-то, в чем прежде не признавался себе.
Вот Саша тоже не всегда откровенничал. Главное сказал своей смертью, но еще немного приберег на следующий день.
Рядом с некрологом газета опубликовала его стихи. Вышло что-то вроде последнего привета.
Я подумал с облегченьем:
Есть любовь еще на свете!
Ну прямо не Саша, а Константин Роше. Как мы помним, тот говорил все как есть.
5.
О Роше надо сказать подробнее. Все же для нашей истории это фигура ключевая.
Тут, конечно, ни жасминов, ни роз. Если и были ароматы, то их перебивали запахи новой власти.
Впрочем, Константин Константинович держался твердо. В начале двадцать четвертого года сочинил музыку к молитве “Отче наш”.
Что говорить, тема неактуальная. Только что скончался отец и благодетель, а он обращался к небесному прародителю.
Роше слышалась не тихая просьба одними губами, а два десятка слитных голосов.
Громче, еще громче! Так, чтобы лукавый, спрятавшийся в темноте храма, перевернулся несколько раз.
Еще он написал завещание в стихах. В нем он адресовался уже не к Богу, а к своим друзьям.
Умру, но песнь хвалебную мою,
Что Богу моему от сердца я пою -
С любовью, с чувством умиленья, -
В пыли архивной, может быть, найдут
И снова в храме Божием споют…
Так Роше пытался решить небесные и земные дела. Мысленно представлял то время, когда его не станет.
Даже архивную пыль не обошел вниманием. Если память действительно сохранится, то как без нее?
Больше всего не хотелось расставаться с близкими. Обидно прожить жизнь в тесном кругу, а после смерти остаться одному.
Зря переживал Константин Константинович. Он сразу попал туда, куда надо.
В родовой усыпальнице покоились отец, мачеха и приемный сын, а невдалеке расположился участок Блиновых.
Через двадцать пять лет они встретились в новом путешествии. На этот раз их ожидал не ад, а рай.
На каком-то этапе к ним присоединился Саша и кто-то из тех, с кем они ездили на голод.
Так и видишь – впереди Роше, Саша и Коля, а позади – пес. Громко оповещает, что они уже здесь.
Наверное, в этот день Микки сделал запись в дневнике. Что-то вроде того, что можно прочесть в их общей с Сашей книжке: “Приехали. Риехали. Иехали. Ехали. Хали. Али. Ли. И…”
Потом, конечно, объяснил: “Это я так нарочно пишу, а то лапа совсем затекла”.
Затем пассаж о хорошей погоде. О том, что птички чирикают, деревья цветут, а они всем этим наслаждаются.
Отчего Микки спокоен и весел? Да оттого, что он тоже умер “за други своя”.
Правда, не за многих, а за одного. Этот один был так же беззащитен, как голодающие на Урале, евреи во время погрома и соседские дети.
Первое отступление напоследок
1.
Как-то я оказался в раю. Не так далеко, как Роше и Саша, а совсем близко.
Дело было в Финляндии, в нескольких километрах от города Лаппенранта. От Петербурга на машине часов пять.
