Илья Штемлер - Нюма, Самвел и собачка Точка
После визита в жилконтору Нюма и подустал, и расстроился. Он шел по Малому проспекту и думал, что не мешало бы призвать свой опыт экспедитора Торгового порта и поставить на место бранчливую дворничиху. Она думает, что до сих пор на Руси татарское иго?! Что Москва платит дань Мамаю… Пользуется, понимаешь, что Маргарита за нее держится, и разевает безнаказанно свой рот. И Самвел еще берется утверждать… Странная манера выражать свою женскую благосклонность. Может быть, у дворников так принято? А свары, что они порой затевают между собой раним утром, не что иное, как любовное токование?! И потом, какой он им всем Нюма? Он Наум Маркович! И все! И кончено! Три года, как нет Розы, а все Нюма да Нюма… Каждого не одернуть, но уж дворника… Или ту маму-бабушку шмендрика, кассира сберкассы! Это ж надо! Она для него Вера Михайловна, а он для нее — Нюма?!
Взволнованные думы, подобно реактивной тяге, убыстряли движение Нюмы, и когда он ввалился в квартиру на Бармалеевой, то чувствовал себя опустошенным и крайне усталым. Дверь комнаты соседа была плотно прикрыта, как всегда, когда Самвела не было дома…
Нюма добрался до своей комнаты и опустился в кресло как был, в куртке из искусственной кожи. Посмотрел на стенные часы. Было четверть третьего… …А теперь вот шесть вечера. Надо бы подняться с кресла, снять куртку, пройти на кухню, поставить чайник. Но но хотелось шевелиться. Так бы и сидел в прострации, слушая, как секундная стрелка часов нарезает тишину на равные дольки. И дольки тишины падают в комнату, как в большой таз…
После пропажи Точки тишина в квартире стала особенно изнурительна. Порой, когда Нюма оставался один, без Самвела, он распахивал дверь в коридор и громко звал: «Точка, Точка! Иди сюда собачка…» И замирал в ожидании цокота коготков по линолеуму. Наваждение и только… Как ни странно, после этого становилось легче на душе, какой-то гипноз. Нюма даже признался в этом соседу. В ответ Самвел сказал, что испытывает то же самое. Он поднял вверх палец и важно произнес: «Ара, па-ра-психологический эффект!»
Нюма разогнул в колене правую ногу, дотянулся до двери и толкнул носком ботинка. Едва он собрался выкрикнуть утешительный зов, услышать цоканье коготков по линолеуму, как слух уловил какой-то шорох и приглушенные голоса. Что такое?! Нюма напряженно вслушался. С испугом и любопытством. Слова не различались, а звук он распознал. Один голос, чуть хрипловатый, принадлежал Самвелу, второй, незнакомый, был, несомненно, женский…
Нюма оцепенел и вдавил себя в глубину кресла.
Послышалось скворчание упрямого входного замка…
Нюма поднялся, осторожно шагнул к двери и, пружиня пальцами, плотно прикрыл дверь комнаты. Затем приблизился к окну, чуть отодвинул штору и прильнул щекой к боковине. В щели шторы обозревалась часть улицы, примыкающая к арке дома. Ждать пришлось недолго. Из-под арки вышла женщина. Миновав окно Нюмы, она поравнялась с окном смежной комнаты. И, видимо, привлеченная призывным стуком о стекло, обернулась, разметав крашенные хной волосы. Помахала рукой и улыбнулась. Никакой не могло быть ошибки… Вера Михайловна, мама-бабушка шмендрика…
Нюма отошел от окна и обескураженно повалился в кресло. Словно сраженный вопросами, что материализуясь, обрушили на него свою тяжесть. Прыть, с какой Самвел затащил в свою берлогу даму, — а ведь, считай, они три дня, как познакомились. Это первый вопрос! Второй вопрос: а как же спина? Ведь Самвел, бывало, не мог согнуться из-за боли в спине. И, наконец, третий вопрос — и главный: неужели Самвел достойно проявил себя как мужчина, ведь ему семьдесят семь лет? Но судя по улыбке кассира ближайшей сберкассы, Самвел не уронил честь родного народа. Известного своим кавказским темпераментом… Но и он, Нюма, когда-то не давал скучать женщинам. Правда, у него их было не так много, и все же. Он закрыл эту тему лет десять назад. Роза, при всей своей энергии, не отличалась особым любопытством. А в практике на стороне, с годами, забот становилось куда больше, чем удовольствий. Не говоря уж об аденоме, из-за которой Нюма покидал постель не один раз за ночь. Но и Самвел страдал аденомой! Сколько раз их интересы пересекались у дверей туалета… А может быть, совсем иное! Совсем-совсем иное! Захотелось пожилому мужчине побыть в обществе женщины. Наедине! Почувствовать запах женщины, поговорить. Или даже помолчать. Сколько можно видеть рядом с собой опостылевшую физиономию такого же старика-соседа?! Наверняка так и было, уверял себя Нюма. Иначе и быть не могло. Если было бы иначе, он бы все слышал, как слышал Самвел его разговор с Фирой. Потому как интимная встреча, это тот же скандал, только с противоположным знаком. Впрочем, он так крепко уснул в кресле, что мог и не слышать всего…
Так, перекидывая мысли, подобно волейбольному мячу, Нюма исподволь примерял случившееся к своей судьбе. Конечно, он уже не тот Нюма, понятное дело, тем не менее хотелось хотя бы высунуться из каменеющей скорлупы старости…
Подогреваемый этим желанием, Нюма поднялся с кресла и направился в кухню, стаскивая на ходу куртку. Самвел стоял у раковины и мыл посуду. Розовая рубашка льнула к спине, рисуя угловатые мальчишеские лопатки. Закатанные рукава выпростали тощие руки, покрытые густым пушком.
— Ара, ты дома? — Самвел от неожиданности упустил миску и та со стуком упала в раковину.
— Ара, да! — съязвил Нюма. — Шел-шел и оказался дома.
— Почему я не слышал?
— Откуда я знаю? — Нюма направился в прихожую, повесил куртку и вернулся на кухню. — Может, ты спал?
Самвел с подозрением покосился на соседа.
— Я тоже думал, что тебя нет дома, — Нюма распахнул дверцу шкафчика и принялся обозревать полки.
— Звонил тот парень, из Эстонии, — Самвел взял полотенце и вытер руки. — Сказал, что Сережке наши вещи понравились. Просит прислать еще что-нибудь.
— Ты по этому поводу принарядился? — Нюма снял с полки пакет с суповым набором.
— Ара, старая рубашка, — ответил Самвел. — Лежит, лежит… Думаю, дай надену; пусть Нюма посмотрит.
— Ну, я посмотрел. Иди снимай.
Самвел усмехнулся. Подозрение, что Нюма хитрит, что он кое-что знает, все росло и росло… Следовало бы ему рассказать, скрытность наверняка набросит тень на их отношения. А с другой стороны, почему он должен посвящать постороннего в личную жизнь. Он не мальчик, чтобы кичиться сердечными успехами. Да и в прошлом не замечал за собой бравады в таких вопросах. Помнится, когда он сблизился с Сусанной, как исходили любопытством его приятели. Особенно из комбината «Дом быта», с одним из них он даже подрался… О чем он расскажет Нюме?! О том, что всегда испытывал слабость к русским женщинам? И когда в прихожей коммуналки увидел, как Вера придерживает ворот халатика, пряча свою грудь, он испытал такое головокружение, что думал, упадет? Вообще, женская грудь всегда была его страстью. Он даже этой стерве Фирке может многое простить из-за ее груди, правда, задница у Фирки плосковата. А у Веры все было точно нарисовано… Рассказать, как наведался в сберкассу и ждал Веру у служебных дверей с цветами? Как напросился к ней в гости, пил чай, под приглядом этого шмендрика Димы? Как уговорил ее прийти к нему домой? И что было потом? Как он восхищался ею и как собрал всю свою волю и силы? А потом боялся умереть, такое было сердцебиение. И совсем забыл о спине…
Так и не решив: поверять Нюме свою тайну или нет, Самвел вздохнул и спросил участливо:
— Ты был в жилконторе?
— Был. Опять эта Галя показала свою симпатию ко мне. — И Нюма рассказал о том, что произошло в жилконторе…
— Вот видишь! — вскричал Самвел. — Я прав — ей небезразлична твоя судьба!
И Самвел принялся убеждать соседа в загадках женской души. В том, что женщина в своем отношении к мужчине, который ей небезразличен, способна на самые алогичные поступки, только не на равнодушие. Точно своей горячностью Самвел пытался внушить соседу, что и он не так уж одинок. И тем более должен понять его, заброшенного судьбой на чужбину. И если сосед знает о его тайном увлечении женщиной из сберкассы, то пусть будет великодушен…
— Ладно! Хватит о дворниках! — грубо прервал Нюма, давая понять, что он ни на грош не верит болтовне соседа. — Что сказал эстонец?
— Назначил встречу у метро «Петроградская», — запнулся Самвел. — На восемь часов.
— Так уже без двадцати!
— Как?! — всполошился Самвел. — Вот зараза. Я просил его прийти к нам домой! Нет, говорит, некогда. Еще сказал, что ваша паршивая собака, написала на его куртку…
Нюма и не знал об этом. Он тогда не провожал эстонца, обиделся на их «сепаратные» переговоры с Самвелом в его комнате. Значит, Точка так отомстила за его обиду. И вновь тоска по собачке сжала сердце.
Самвел, бормоча проклятия по-армянски, ушел к себе, переоделся и выскочил из квартиры с необычной резвостью.
