Александр Житинский - Сказки времен Империи
На следующий день был бенефис Фомича в лаборатории Лисоцкого. Лисоцкий прибежал на кафедру с самого утра, чего давно уже не бывало. В руках у него болтался мешочек с подковами. Видно, выпросил все-таки. Снова на счастье. Судя по всему, счастья Лисоцкому должно было теперь хватить до двухтысячного года.
— Петр Николаевич, — обратился ко мне Лисоцкий. — Я устроил Смирного в гостиницу «Ленинград». Поезжайте за ним, скоро прибудет корреспондент.
— Какой корреспондент? — спросил я.
— Из газеты, — сказал Лисоцкий.
Я пожал плечами, но поехал за Фомичом. Фомич по мне соскучился. Он чуть меня не расцеловал. В отдельном номере гостиницы с полированной финской мебелью он выглядел как леший в целлофане. Он сидел перед зеркалом во всю стену и приглаживал брови. Но безуспешно. При этом разговаривал со своим отражением.
— Что, Васька, генералом стал? — говорил Фомич. — И чего тебя, дурака, в город понесло? На кой шиш тебе эти исследования? Ага, молчишь!
Фомич сделал паузу, чтобы отражение и вправду немного помолчало. Потом он поднял сапог, стоящий под мягким креслом, и потряс им в воздухе:
— Лапоть ты, Васька! Сапог!
— Не расстраивайтесь, Василий Фомич, — сказал я.
— А я и не расстраиваюсь. С чего ты взял? — сказал Фомич.
Как мне показалось, Фомич так и не решился ночевать на кровати, а спал в кресле. Постель была не тронута. Мы спустились по коврам вниз, причем дежурная по этажу посмотрела на Фомича с изумлением. Наверно, она давно не видела обыкновенных людей.
Мы приехали на кафедру, где уже томился корреспондент. Удивительно ученый человек. Он так и сыпал научными терминами. Лисоцкий ходил с ним по коридору и чего-то пел ему про подковы.
— А вот и наш самородок! — сказал Лисоцкий.
Корреспондент достал блокнот и посмотрел Фомичу в зубы. Фомич сморщился, будто съел килограмм клюквы.
— Мы начнем интригующе, — сказал корреспондент и рассмеялся от счастья. Он был счастлив находкой. — Сначала история подковы. От египетских фараонов через крестовые походы до наших дней. Подкова уже отживает свой век. Она, можно сказать, при последнем издыхании. И вот тут-то… Второе рождение! Да, именно так это будет называться.
Корреспондента срочно нужно было остановить, потому что Фомич весь побелел. Наверное, его хватил приступ ностальгии. Я побежал к себе, а оттуда позвонил в лабораторию Лисоцкого. Вызвал корреспондента.
— Слушаю, — сказал корреспондент в трубку.
— Говорят с радио, — сказал я. — Нам срочно нужен материал в выпуск. Вести из лабораторий ученых. Две страницы на машинке. Подчеркните народно-хозяйственное значение открытия товарища Смирного.
— Когда? — спросил корреспондент.
— Через час.
— Схвачено! — сказал корреспондент. — Продиктую по телефону. Ваш номер?
Я назвал ему номер моей тети. Она у меня одинокая пенсионерка. Ей интересно будет послушать. Потом я позвонил тете и попросил принять для меня телефонограмму.
Когда я вернулся в лабораторию Лисоцкого, там вовсю кипел эксперимент. Фомич выглядел вяловато, может быть, поэтому ток в подкове был поменьше, чем вчера. Лампочка светила совсем слабо. Но корреспондент уже строчил про народнохозяйственное значение.
Он закончил быстрее, чем Фомич, и тут же все изложил моей тете. Начиная с египетских фараонов. Лицо его светилось вдохновением. После этого он помчался в газету.
— Надо звонить на телевидение, — сказал Лисоцкий.
— Звоните, — сказал я. — А мы пока пойдем в Эрмитаж. Человек ни разу не был в Эрмитаже.
Следуя указаниям шефа, я показал Фомичу в Эрмитаже кулибинское яйцо. К сожалению, его нельзя было тут же разобрать. Поэтому Фомич повертелся у музейной витрины, и мы пошли смотреть живопись. Фомича потряс Пикассо. Он долго стоял, обозревая какую-то композицию, а потом проговорил:
— Где билеты продают на поезд?
Уходя, он оглядывался на картину с опаской, будто она могла кинуться за ним, как собака. Окончательно добил его Матисс. Фомич вышел из музея как в воду опущенный. В цирк идти отказался.
— Пойдем выпьем, Петя, — предложил он.
Мне стало страшно за Фомича. Я повел его обратно в гостиницу. Там был бар. Фомич сел за стойку рядом с юношей, похожим на девушку. Или наоборот. Бармен придвинул ему коктейль с соломинкой. Фомич опрокинул бокал вместе со льдом и стал меланхолично жевать соломинку.
— Пресновата, — сказал он. — А так ничего, закусывать можно.
Вокруг галдели на иностранном языке. Фомич разомлел и уставился на носок своего сапога. Что-то он все обдумывал. Группа туристов захотела с ним сфотографироваться. А-ля рюс. Фомич слез с круглого сиденья, горестно махнул рукой и куда-то пошел. Две иностранки в блестящих брюках, похожие на голодающих марсианок, устремились за ним. Они подхватили Фомича под руку, и тут он им что-то сказал. У них чуть глаза не выпали из-под очков. Они вернулись к своим и долго о чем-то шептались.
А Фомич покрутился в холле, как слепой на танцплощадке. Его уже хотел вывести швейцар с галунами, но тут вмешался я. Я обнял Фомича за плечи и мягко повлек его в номер. Там он не выдержал и разрыдался. Я дал ему элениум, который ношу с собой с некоторых пор. А точнее, со дня начала истории с Бруммом. Вы что думаете, она мне легко дается? Ошибаетесь.
Я уложил Фомича в постель, и он заснул, вздрагивая всем телом. Я вышел от него на цыпочках и предупредил дежурную, чтобы она за ним следила.
Выступаем
Утром я заглянул к Лисоцкому. Он бурлил. Творчество так из него и било. На стене его лаборатории уже висела схема с подковой, вычерченная тушью. Лаборанты шлифовали дужки.
— Я договорился, — не разжимая зубов, сказал мне Лисоцкий. — Сегодня нас записывают на телевидении. Поезжай за Смирным и не отпускай никуда. Запись в четырнадцать.
Я затосковал. Интересно, когда мне дадут заниматься наукой? Но, с другой стороны, Фомич без меня пропадет. Он уже ко мне привык. Он мне верит.
Опять я к нему поехал и прогуливал до обеда. Я постарался выбрать спокойные места. Летний сад, Таврический сад, музей Суворова. Фомич был меланхоличен до неузнаваемости.
Наконец я отвлек его внимание и привез на студию. Там, в вестибюле, уже бегал Лисоцкий, одетый во все праздничное. Режиссер посмотрел на сапоги Фомича и хмыкнул.
— Одеть! — крикнул он через плечо.
Фомича схватили и куда-то поволокли. Он упирался, бедный, и смотрел на меня так, что я почувствовал себя предателем. Поэтому я пошел следом.
Две девушки очень властного вида привели Фомича в костюмерную. С ним они не разговаривали. Это не входило в их обязанности. Они толковали между собой.
— Фрак ему не пойдет, — сказала одна. — Лицо простовато.
— Может быть, китель? — спросила другая задумчиво. — Как будто он отставной офицер.
— Тогда уж гимнастерку, — вставил слово Фомич.
— И противогаз, — сказал я сзади.
Девушки обернулись и посмотрели на меня, как на идиота.
— Джемперок и брючки! — придумала первая. — Будет смотреться.
Они заставили Фомича напялить белый джемпер и брюки в полосочку. Как у Дина Рида. Сапоги заменили лаковыми штиблетами. Фомич был просто молодцом! Он зачесал волосы на пробор и стал похож на чечеточника.
— Ух, курносые! — воскликнул Фомич, пытаясь ущипнуть обеих девушек сразу. При этом он подмигнул мне. Девушки с трудом сохранили ледяную надменность. Я понял Фомича.
— Меня тоже нужно одеть, — сказал я. — Режиссер сказал, во что-нибудь средневековое.
Девушки поверили. Они там ко всему привычные. Мы с Фомичом еле сдерживались, чтобы не расхохотаться на всю студию. Но хохотать было нельзя. Рядом шли передачи.
Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.
Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. По-моему, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.
Мы вошли в студию и начали репетировать. Лисоцкий вел передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся. Удивительно, что Фомич приободрился. Он сидел с видом «пропадать, так с музыкой».
Сразу после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.
Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к подготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.
— Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор и вентилятор начнет вращаться, — сказал Лисоцкий в камеру.
Вентилятор на эти слова не прореагировал.
