Дж. Морингер - Нежный бар
— Что вы сейчас читаете в школе? — спросил Билл.
— «Букву Аллы», — сказал я.
Он прикрыл рукой глаза. Бад понюхал кулак.
— Это «Алая буква»,[45] — сказал Бад, — а не буква Аллы. Там даже нет героини с таким именем.
— Тебе нравится? — спросил Билл.
— Нудновато, — ответил я.
— Конечно, — сказал Бад. — У тебя еще нет подобного опыта. Тебе тринадцать.
— Мне вообще-то исполнилось четырнадцать на прошлой…
— Да что ты знаешь про прошлое, ты с трудом справляешься с настоящим, — заметил Бад.
— Ему нужна хорошая доза Джека Лондона, — сказал Билл Баду.
— Может, Марка Твена? — предположил тот.
— Может. Но парень с Восточного побережья — ему нужно читать нью-йоркских писателей. Дос Пассоса. Вартона. Драйзера.
— Драйзера! Ты хочешь, чтобы он превратился в циника вроде тебя? И Дос Пассоса уже больше никто не читает. Дос Пассос стал Досом Пассе.[46] Если он хочет почитать про Восточное побережье, пусть читает Чивера.
— Кто такой Чивер? — спросил я.
Они медленно повернулись ко мне.
— Все ясно, — сказал Бад.
— Пошли со мной, — позвал Билл.
Он подвел меня к секции художественной литературы и вытащил все книги Джона Чивера, включая толстый сборник недавно опубликованных рассказов. Отнес книги в кладовку и быстро сорвал с каждой из них обложку. Я спросил, что он делает. Билл ответил, что книжные магазины не могут возвращать каждую непроданную книгу в мягком переплете издателям — у издателей нет места для их хранения, — поэтому они возвращают только обложки. Когда Билл и Бад хотели взять какую-то книгу себе, они просто срывали обложку и отправляли ее по почте издателю, который возвращал магазину деньги, и «все были довольны». Он заверил меня, что это не воровство. Мне было наплевать.
Я провел эти выходные за чтением Чивера, я купался в Чивере, я влюблялся в Чивера. Я не знал, что предложения можно строить так, как он. Чивер делал со словами то, что Сивер делал с бейсбольным мячом. Он описывал розовый сад, который пах как клубничное варенье. Он писал о тоске по «миролюбивому миру». Он писал о моем мире, об окраине Манхассета, где стоял аромат древесного дыма (его любимое словосочетание), где жили мужчины, спешившие с железнодорожных станций в бары и обратно. Каждый рассказ вращался вокруг коктейлей и моря, и потому казалось, что действие каждого из них происходит в Манхассете. Но в одном из них так и было. В первом рассказе из сборника упоминалось название Манхассет.
По пятницам после обеда Билл и Бад расспрашивали меня, что я прочел за прошедшую неделю в школе. Они возмущенно крякали, вели меня вдоль рядов магазина, наполняя мою корзинку книгами без обложек. «Каждая книга — чудо, — говорил Билл. — Книга рождается в тот момент, когда кто-то сидит спокойно — и, несомненно, спокойствие и есть часть чуда, — и пытается поведать остальным свою историю». Бад мог бесконечно говорить о надежде, которую дарят книга, о перспективах, которые они открывают. Он говорил, что не случайно книгу можно распахнуть как дверь. Также, сказал он, как будто нащупав мои неврозы, с помощью книг можно навести порядок в хаосе. В четырнадцать лет я чувствовал себя более уязвимым, чем когда-либо. Мое тело росло, покрывалось волосами, трепетало от неведомых желаний. И мир за пределами моего тела казался таким же непостоянным. Мое настоящее контролировали учителя, мое будущее зависело от наследственности и удачи. Однако Билл и Бад убеждали меня, что мой мир принадлежит мне и всегда будет только моим. Они сказали, что, выбирая книги, нужные книги, и читая их медленно, вдумчиво, я всегда смогу контролировать мир.
Книги являлись главным, чему меня учили Билл и Бад, но было еще кое-что. Они подкорректировали мою манеру говорить, научив меня обуздывать акцент. Когда я говорил, что иду выпить «кофэ», они останавливали меня и просили повторить. Они пытались улучшить мою манеру одеваться. Хотя они и не были модниками, они почерпнули кое-что из итальянских и французских журналов, которые заказывали для магазина, и часто спрашивали у продавщиц из бутиков совета насчет того, как пополнить мой гардероб. Они избавили меня от привычки носить только джинсы и белые рубашки, и Бад отдал мне сорочки фирмы «Изод», из которых он «вырос», хотя я подозревал, что они были подарком его матери и на самом деле были ему велики. Они снабжали меня информацией об искусстве, архитектуре и особенно музыке. Синатра — это замечательно, говорил Бад, но есть и другие «бессмертные» гении. Нюхая свой кулак, он дал мне список пластинок, которые «должен иметь каждый культурный молодой человек». Дворжак. Шуберт. Дебюсси. Моцарт. Особенно Моцарт. Бад преклонялся перед Моцартом. Я свернул его список, положил в карман и хранил много лет как рецепт самосовершенствования. Тем не менее, сказал я Баду, пластинки мне не по карману. На следующий день он принес все диски, которые были в списке, из своей собственной коллекции. Считай, что я дал их тебе напрокат, заявил он. Мы сидели в кладовке, и Бад ставил пластинки на портативный проигрыватель, дирижируя карандашом, объясняя, почему фортепианная соната Моцарта до-мажор — совершенство, почему трио Бетховена безупречны, почему сюита «Планеты» Холста вызывает ужас. В то время как Бад читал мне лекции о музыке, Билл приносил гораздо большую жертву. Он сидел за кассой всю вторую половину дня. Ради меня, говорил он, только ради меня он согласен встретиться лицом к лицу с «сумасшедшей толпой».
Когда первый год моей работы в магазине подходил к концу, Билл и Бад спросили, в какой университет я планирую поступать. Тема университета всегда нагоняла на меня тоску, потому что у нас с мамой не было денег. В таком случае, сказали Билл и Бад, тебе нужно поступить в один из лучших университетов, потому что только в лучших университетах платят стипендию. Я в шутку рассказал им о колыбельной, которую пела мне мама в детстве: «Гарвард или Йель, мой мальчик, Гарвард или Йель».
— Никакого Гарварда, — сказал Бад. — Ты кем хочешь быть — бухгалтером?
— Нет. Адвокатом.
— Господи Иисусе. — Он осел на стул и нервно понюхал кулак.
Билл закурил сигарету и развалился в своем шезлонге.
— Как насчет Йеля? — сказал он.
— Да, — кивнул Бад. — Йель.
Я заявил им обиженным тоном, что так шутить жестоко.
— Йель для детей богатых, — сказал я. — Для умных детей. Для других детей.
— Нет. Йель для разных детей. В этом-то и прелесть Йеля.
Вдруг они стали восхвалять Йель, говорить о его истории, поименно вспоминать всех его известных выпускников от Ноя Вебстера[47] до Натана Хейла и Коула Портера.[48] Они спели несколько тактов йельского гимна, похвалили профессоров кафедры английской словесности, лучшей в мире. Я был шокирован тем, как много они знают. Позже я понял, что когда-то они сами мечтали поступить в Йель.
— Студенты Йеля умные, — сказал Билл, — но не гениальные.
— Студент Йеля не знает всего о чем-то одном, — провозгласил Бад, подняв палец вверх, — студент Йеля знает хотя бы что-то одно о чем угодно.
— Студент Йеля урбанист, — сказал Билл. — Ты знаешь, что значит «урбанист», так?
— Да. — Я рассмеялся.
Они ждали.
— Это тот, кто живет в городе.
Бад протянул мне словарь.
— Студент Йеля — гражданин мира, — сказал Билл. — Человек Возрождения. Именно таким ты и хочешь стать. Студент Йеля умеет стрелять из ружья, танцевать фокстрот, смешивать мартини, завязывать галстук-бабочку, может проспрягать французский глагол — даже если не говорит по-французски, — сказать, какая из симфоний Моцарта была написана в Праге, а какая в Вене.
— В студенте Йеля есть многое от Фицджеральда, — заметил Бад. — Ты помнишь, каждый из героев Фицджеральда учился в Йеле. Ник Карроуэй, например.
Я отвел глаза. Билл со стоном поднялся с шезлонга и пошел к книжным полкам, чтобы сорвать обложку с «Великого Гэтсби».
Не желая объяснять Биллу и Баду, что мы с мамой не из тех, кто легко попадает в нужные места, я произнес:
— Страшно даже об этом подумать — Йель.
Не нужно было этого говорить, но хорошо, что я все-таки сказал.
— Значит, решено, — сказал Бад. Он встал с табуретки и подошел ко мне, нюхая свой кулак и поправляя очки. — Ты должен делать все, что тебя пугает, Джей Ар. Все. Я не говорю, что нужно рисковать жизнью, я обо всем остальном. Подумай о страхе, реши прямо сейчас, как ты собираешься преодолевать его, потому что он станет серьезной проблемой в твоей жизни, я тебе обещаю. Страх будет первопричиной всех твоих неудач и основной дилеммой в каждой истории о тебе самом. Каковы твои шансы победить страх? Иди за ним. Преследуй его. Не считай страх злом. Посмотри на страх как на проводника, указывающего тебе путь, — на твоего Натти Бампо.[49]
