Патрик Макграт - Приют
– Каковы твои отношения с Чарли? – спокойно спросил я.
Стелла открыла глаза.
– Дорогой Питер, – произнесла она негромко. Она была признательна мне за тактичность, за то, что я не спросил про ее отношения с Максом; сказала, что я понял, какие отношения действительно важны. – Я возвращаю его себе. Он хочет любить меня.
– Я буду скучать по тебе, – сказал я.
– Значит, ты уже слышал?
– О Кледуине? Да.
– Знаешь, что это за место?
– Проведывал там пациента однажды. Одни овцы и трактора. Боюсь, тебе там не понравится.
Стелла улыбнулась.
– Овцы и трактора. Я стану сельской жительницей, и никто не узнает о моем отвратительном прошлом.
Перед тем как уйти, я сказал Стелле то, ради чего пришел, – что я испытываю громадное облегчение, видя, что она не пострадала.
– Ты даже не представляешь, как пострадала, – возразила она.
– Насколько я вижу, ты в целости и сохранности.
Стелла коснулась груди.
– Но не здесь.
– Исцелишься, – сказал я.
– Пожалуйста, навещай меня хоть иногда, – попросила она. – Ты мой единственный друг.
Я пообещал, а потом, когда уходил, она спокойно спросила, не знаю ли я, где Эдгар.
Я ответил, что нет.
Впоследствии Стелла сказала, что ее очень обрадовал мой визит, что с ним исчезла какая-то беспросветность. Она надеялась до отъезда в Уэльс найти во мне серьезную поддержку, подготовиться морально к тому, что ее ждало.
В последующие дни я часто навещал Стеллу. Она была откровенна со мной насчет своих отношений с Максом, сказала, что Макс испытывает отвратительное злобное удовлетворение, видя, как она страдает из-за последствий своей измены. Кажется, он постоянно дает ей понять – сама виновата. «Черт с тобой, – думала она, – я это вынесу, но не примирюсь с твоим ложным спокойствием, видимостью беспристрастности и отвратительным моральным превосходством, которое она маскирует». Макс непременно будет демонстрировать свое великодушие, однако ни за что не даст ей забыть, что она причинила ему боль, вернее, публично его унизила, и будет колоть ее этим, когда ему вздумается. Он считает, сказала Стелла, что такая порочная женщина, как она, не вправе протестовать против его ядовитых уколов. «Это мы еще посмотрим», – думала она и вздергивала подбородок, готовясь к самому худшему.
Как она воспринимала возвращение домой?
Стелла, содрогнувшись, ответила, что все хорошо знакомые комнаты показались ей затхлыми, больше похожими на камеры, чем та камера в полицейском участке, которую она только что покинула. Макс с его обычной сухой суровостью произнес лишь одно слово – «дома», – пошел в гостиную и полез в шкафчик со спиртным. Она промолчала, чувствуя, как дает о себе знать начинающаяся беспросветность.
В тот вечер в доме было на удивление тихо. Лето давно кончилось, погода стояла сырая, с туманами. Дом казался слишком большим для них, и они ходили по нему, словно незнакомцы в пустом отеле. Макс был не способен начать толком свою карательную кампанию – возможно, думала она, потому, что тяжесть ее вины вызывала у него ужас. Видя, как она, обремененная таким грехом, ест, пьет, ходит из комнаты в комнату, он лишился дара речи от изумления и даже какого-то восхищения. Он словно не верил, что она не ползает на коленях, не рвет на себе волосы, прося прощения и заливаясь слезами. Он был ошеломлен тайной радостью, что она не ведет себя стыдливо, поскольку это делало ее в его глазах еще более бесчестной, и находил какое-то извращенное удовольствие в своем отвратительном поведении. Вечер был холодным, но Стелла вышла со стаканом джина на задний газон и стояла, глядя в темноту. Она слышала, как Макс ходит по дому.
Стелла постелила себе постель в пустующей комнате и поняла – Макс доволен, что она избавила его от необходимости отказаться спать вместе с ней. Ничего подобного, это решение приняла она; захоти она спать в своей постели, то легла бы в нее. Стелла не боялась Макса и не собиралась выполнять за мужа его работу. Если она должна быть наказана, ему придется наказывать ее самому. Как он будет это делать? Стелла не утруждала себя его проблемами. Она чувствовала, что земля дрожит у нее под ногами и бездна начинает разверзаться.
Следующие несколько дней все казалось пронизанным строгой, тягостной официальностью. Стелле запомнился один дождливый день. Она долго лежала в горячей ванне, потягивая джин с тоником, потом бродила из комнаты в комнату, ничего не делала, не скучала, просто была пассивной, равнодушной. Зашла в комнату Чарли, прилегла на кровать и, видимо, заснула, потому что Макс, возвратясь с работы, нашел ее там. Он был, как всегда, раздражен, но к его дурному настроению примешивалось беспокойство, не связанное с ней.
– В чем дело? – спросила она. – Случилось что-нибудь? С Чарли?
Макс прислонился к косяку, достал сигареты. На Стеллу он не смотрел.
– Неужели тебе интересно?
– Конечно. Скажи.
Она сидела на краю кровати. Макс закурил и выпустил дым к потолку.
– Из-за тебя я остался ни с чем, – сказал он.
– То есть?
– Джек уволил меня.
Стелла не знала, что на это сказать.
– Не может быть.
Макс провел рукой по лицу и вздохнул.
– Тебя не интересует, почему я стал для больницы помехой? Почему то, что моя жена удрала с беглым пациентом, превращает меня в обузу?
Внезапно он рассердился.
– И что ты будешь делать? – спросила Стелла.
Макс не отвечал несколько секунд, молча кипя от гнева.
– Джек считает, что больница будет скомпрометирована, если я останусь среди ее персонала.
Стелла зевнула.
– Там есть ветчина.
Макс отвернулся, потряс головой, затем спустился на первый этаж. Стелла слышала, как он вошел в свой кабинет и весь вечер не выходил оттуда, даже когда она ложилась спать. Она жутко устала.
Наутро Стелла позвонила Чарли. Мальчик жил у Бренды, и она еще не видела его, но звонила каждый день. Чарли, разумеется, был обижен: она уехала, ничего не сказав ему, и он, естественно, чувствовал себя брошенным. Должно быть, сказала мне Стелла, Чарли считал, что чем-то провинился перед ней, потом Макс с Брендой просветили его, и тогда он стал винить мать в своем несчастье. Но Стелла знала, что ему хочется домой. Он хотел любить мать и знать, что она его любит. Однако Бренда ставила ей палки в колеса.
– Его нет, – ответила она, и Стелла поняла, что это ложь.
– Бренда, дай мне поговорить с ним.
– Вчера вечером он был очень расстроен. Думаю, тебе надо дать ему возможность постепенно с этим примириться.
– Пожалуйста, дай ему трубку.
– Ты хоть думала, как будет лучше для него?
– Пожалуйста, не вмешивайся. Дай мне с ним поговорить.
Тишина, потом через несколько секунд в трубке послышался голос Чарли.
– Мама?
– Привет, дорогой. Чем занимаешься?
– А, хожу в кино. Уже хочу домой.
Во второй половине дня Стелла вместе с Максом отправилась на станцию к прибытию поезда. Макс молчал. Стелла была уверена, что муж потребует развода, но он пока ничего об этом не говорил, а она, естественно, не собиралась затрагивать эту тему. Ей не хотелось новых осложнений, ей были нужны приют и время для исцеления, так как она понимала, что все еще пребывает в шоке и боль от расставания с Эдгаром пока не дала себя знать по-настоящему.
Сходя с поезда, Чарли нервничал. Но когда они оказались на платформе вместе, все четверо – с ним приехала Бренда, – когда Стелла, наклонясь, взяла его за руки, мальчик бросился к ней в объятия и поцеловал в губы. Она подняла глаза и заметила, какой взгляд устремила Бренда на Макса, как приподнялась выщипанная бровь.
Машина стояла рядом со зданием станции. Первыми в нее сели, держась за руки, Чарли и его мать, за ними последовали Макс и Бренда. Стелла сказала, что чувствовала себя так, будто с нее свалилось громадное бремя. Ей думалось, что если она наладит отношения с мальчиком, то можно будет сохранять какую-то видимость нормальной семейной жизни. Макс будет по-прежнему вариться в собственном водянистом соку, Бренда наверняка расскажет своим фешенебельным найтсбриджским друзьям, что ее сын женился на распутнице, но это совершенно не трогало ее, не имело ни малейшего значения.
Стелла повела Чарли в его комнату, а Макс тем временем угощал мать выпивкой в гостиной.
– Я очень рада, что ты вернулся, – сказала Стелла сыну, когда он раздевался перед сном, а она развешивала его одежду.
– Ты опять уедешь в Лондон?
– Нет, больше не уеду. Мне очень, очень жаль. Ты прощаешь меня?
Когда Чарли стал застегивать пижаму, Стелла села на кровать. Он повернулся к ней и еще раз поцеловал ее. Она крепко обняла сына, прижала к себе его пухлое тельце и удивилась, как могла покинуть его. Она сказала, как скучала по нему, и у нее из глаз потекли слезы. Чарли повел себя по-джентльменски, принялся ее утешать. Пока она выплакивала свою вину, он гладил ее по голове, потом торжественно сказал, что теперь все будет хорошо, и попросил не плакать.
