Мэтью Томас - Мы над собой не властны
Она разравнивала землю вокруг розового куста, когда мимо на бешеной скорости промчалась машина. Из динамиков неслась оглушительная сальса. Будь Эйлин мужчиной, плюнула бы вслед — такую ненависть вызывал у нее отморозок за рулем. Наверняка работает на какой-нибудь наркокартель. Хоть бы не сбил ее гостей по дороге от станции! И не дай бог, к ним сунутся с предложениями проститутки, работающие на Рузвельт-авеню. Как-то одна такая полезла к Эду, когда они с Эйлин спускались по лестнице, держась за руки.
Остается надеяться, что приглашенное больничное начальство не будет о ней судить по неудачному району. Они должны ее воспринимать как человека своего уровня, от этого зависит карьера! Как им объяснить, что раньше в Джексон-Хайтс все было совсем по-другому?
Эйлин не считала себя расисткой и гордилась, что не раз помогала темнокожим медсестрам, если с ними несправедливо обходилось руководство. И с охранниками в больнице болтала запросто, а они по большей части черные. Она с удовольствием рассказывала, как ее отец взял к себе напарником мистера Вашингтона, когда другие шоферы отказывались с ним ездить. С неменьшим удовольствием она рассказывала сагу о том, как старожилы-ирландцы обходили стороной китайский продуктовый магазинчик на углу и, когда тот был уже на грани разорения, отец Эйлин зашел туда посмотреть на владельца. Убедившись, что мистер Лю — человек работящий и честный, отец Эйлин целый день простоял на углу возле лавки, где продавали подгнившие овощи, останавливал прохожих и говорил им: «Лучше потратить деньги у того китаёзы». К нему прислушивались. А сейчас по всему Вудсайду, куда ни глянь, китайские магазинчики. Сделал бы кто-нибудь из нового поколения то же самое для ирландского иммигранта в поисках честного заработка? А те чернокожие медсестры, которых она поддерживала, хоть пальцем шевельнут, чтобы помочь белой женщине? На глазах у Эйлин Бронкс катился под откос, но она не дрогнула. Охранники изумлялись, как это она решается каждый день ездить по такому району одна. И после вечерней смены всегда провожали до машины.
Нет, она не расистка. И тем не менее ей не нравится то, что происходит вокруг. Район превратился в зону военных действий.
Настал день праздника. Никогда еще ее дом не казался таким тесным. За час до прихода Эда в коридоре было не протолкаться. Эйлин попросила кузена Пата унести столик из прихожей в подвал. Постепенно гости стали стекаться в кухню. Эйлин ощущала их присутствие как своего рода броню. Она хлопотала у плиты. В духовке дозревала запеченная ветчина с брокколи, и еще несколько кастрюлек требовали внимания. По крайней мере, за угощение стыдно не будет. Вскоре прибыл поставщик с новыми запасами еды, и Эйлин позволила себе чуть-чуть расслабиться.
Позвонил из телефона-автомата Коннелл и сказал, что они приедут минут через десять. Эйлин вдруг стало страшно. Она сообщила новость в гостиной, и гул разговоров постепенно стих. Тишина казалась оглушительней прежнего шума. Почти можно было услышать, как в ее мутной глубине отдаются удары сердца. Эйлин протолкалась через плотные ряды гостей, чтобы Эд сразу ее увидел, как войдет.
Когда Эд перешагнул порог, Эйлин зажмурилась — почему-то не могла смотреть ему в лицо. Вокруг радостно завопили. Эйлин открыла глаза. Эд, улыбаясь, переходил из одних объятий в другие, встречая каждого нового гостя шумными возгласами, похожими на боевой клич индейцев, — не то восторженными, не то попросту безумными. На красном от волнения лице выступили капли пота. Эйлин тоже подошла его обнять, и Эд встретил ее точно таким же воплем, словно они год не виделись. Каждого следующего гостя он приветствовал с тем же преувеличенным изумлением и никак не мог угомониться.
Эйлин боялась отойти от него хоть на шаг, боялась и оставаться рядом. Его обнимали со всех сторон. Эйлин рискнула сбегать в кухню и налила ему выпить, а когда вернулась, Эд снова и снова показывал друзьям, как он удивился сюрпризу. Хоть бы никто, кроме нее, не заметил, насколько неубедительно он изображает веселье... Она крикнула Коннеллу, чтобы включил музыку. Эда повели к столу. Эйлин ловила в зеркале отражения гостей, стараясь угадать, что они обо всем этом думают, но взгляд невольно возвращался к лицу мужа. При виде своего брата Фила, прилетевшего из Торонто, он издал приветственный крик, похожий на предсмертный звериный вой. Эйлин схватила поднос с закусками и начала обходить гостей. Запахи еды прекрасно сочетались между собой. Вокруг ни пылинки, где ни тронь, и всё на своих местах. Если и случился кое-где непорядок, так только по вине гостей — кто-то опрокинул чашу с пуншем и разбил пару хрустальных кружек. Ну ничего, гостям простительно.
Эйлин, с бокалом вина, отправилась в гостиную, вести светскую беседу. Из общего приятного гула то и дело выделялись отдельные голоса. А Эйлин преследовало воспоминание о преувеличенно бурном восторге мужа. Не выдержав, она отправилась его искать.
На крыльце собрались курильщики, там же были кузен Пат и малышня. Эда никто не видел. Уборная оказалась занята, но потом оттуда вышла тетя Марджи. Эйлин спустилась в подвал, обшарила все закоулки — Эда нигде не было.
Поднявшись к черному ходу, Эйлин не стала входить в квартиру, а окликнула Эда по имени, запрокинув голову. Сверху никто не отозвался, но Эйлин, следуя своей интуиции, все равно поднялась на один пролет. Эд сидел на ступеньке между вторым и третьим этажами. Сидел и молча смотрел, как Эйлин приближается к нему. Под его взглядом ей стало жутко: Эд словно все это время ждал, когда она за ним придет. Снизу доносились приглушенные голоса и музыка — то тише, то громче, подобно дыханию. Веселье в самом разгаре — значит, никто ничего не заметил пока.
— Фрэнк хочет сфотографироваться с тобой, — сказала Эйлин. — Фиона только что приехала — ты ее еще не видел?
Эл молчал, не отводя взгляда.
— Пат явился только ради тебя. Он больше не ходит по гостям. Слышал бы ты, как мы с ним говорили по телефону! «Праздник в честь Эда? Ну конечно, всегда с радостью».
— Не подпускай его к бару, — сказал Эд.
— Он вообще в дом не зашел, — усмехнулась Эйлин. — Сидит на крыльце.
У нее вдруг защипало глаза, хотя грустить вроде было не с чего.
— Там весело, — сказала она. — А с тобой было бы еще лучше.
Эд похлопал рукой по ступеньке возле себя. Неожиданно ласковый жест растрогал Эйлин, а поскольку она в то же время злилась, это совсем сбило ее с толку. Она чуть не ушла вниз одна, но все-таки сдалась и села рядом, подобрав юбку.
— Старею я, — сказал Эд. — Здоровья уже никакого.
— Это просто из-за дня рождения у тебя такие мысли, — возразила Эйлин. — Все стареют.
— Я не ожидал, что столько народу соберется. Думал, посидим своей семьей, будет тихий вечер.
Эйлин невесело улыбнулась:
— У нас в последнее время все вечера тихие.
— Половину этих людей я в глаза не видел.
— Ты почти всех знаешь! Кроме разве что трех-четырех.
— Значит, я их забыл.
— Ничего подобного! Пойдем со мной. Я буду заговаривать с каждым, и ты понемногу всех вспомнишь.
Эд отвел глаза.
— Ты же любишь гостей! Всегда ворчишь и жалуешься, что я слишком часто их приглашаю, а потом сам больше всех доволен. Они пришли ради тебя. Начнут спрашивать, куда ты делся, — что я им скажу?
— Скажи, что вот только секунду назад видела меня в соседней комнате.
— Да что с тобой?
— Устал я. Так устал, никакими словами не передать. Ты представляешь, сколько сил уходит на то, чтобы каждый день стоять у доски и удерживать внимание студентов? Ни на минуту нельзя расслабиться. Ты не вправе сказать: «У меня сегодня плохой день». Чувствуешь себя жонглером, который подбрасывает в воздух шарики, и, если хоть один упадет на землю, случится что-то ужасное. Мне бы прилечь...
— Нельзя. Столько народу в доме! Придется как-то выкручиваться. Прости меня!
— Не надо извиняться, ты не виновата.
— Виновата. Все из-за меня. Дурацкая была затея. Дура я, дура!
— Дождаться бы конца учебного года... Я так мечтаю о каникулах! В этом году никаких летних школ. Буду бездельничать целые дни напролет.
В другое время Эйлин зашипела бы на него, требуя немедленно оторвать задницу от ступеньки и идти к гостям, однако сейчас почему-то удержалась. Хотела сказать, что спустится к ним сама, а он пусть еще посидит минут пять, но тут Эд встал, хлопнув себя по коленкам:
— Ладно, пошли!
По дороге Эйлин забежала в подвал и прихватила бутылку вина.
— Вот, держи, на случай, если кто-нибудь заметит, что ты выходил.
Фрэнк Магуайр, с фотоаппаратом на шее, обрадовался Эду, точно овчарка, собирающая в кучу отару овец. Фрэнк выстроил всех в ряд, затем все долго ждали, пока он наводил фокус. Пауза длилась и ширилась. Эйлин старалась запомнить это мгновение — не зримые подробности, их она всегда сможет увидеть на снимке, а общее настроение: как давние приятели по-дружески обхватили друг друга за плечи, немножко досадуя, что их заставляют позировать, и как потом смеялись, чуть смущенные собственной минутной искренностью. Когда фотографируется группа мужчин, всегда заканчивается вот так — все разбредаются по углам, словно невидимая сила отталкивает их друг от друга, хватаются кто за бокал, кто за тарелку с закусками, кто за сигарету. Эд остался беспомощно стоять посреди комнаты. Эйлин решила не отходить от него весь вечер, держать под руку и незаметно направлять. Он, словно чуткая парусная яхта, слушался малейшего поворота руля: когда надо, лавировал, когда надо — поворачивал на другой галс. Чувствуя, что рядом с ней ему полегчало, Эйлин снова начала наслаждаться праздником. Захотелось даже отойти на минутку, послушать разговоры, но Эйлин усилием воли остановила себя. Она всегда считала, что ей очень повезло: во время выходов в свет муж способен развлекаться самостоятельно, без ее участия. Можно время от времени переглядываться издалека, подмигнуть или помахать рукой. Когда Эйлин видела, как загораются глаза у женщин, оказавшихся рядом с ее мужем, по телу пробегал электрический разряд желания. Некоторые вещи издали виднее, чем вблизи.
