Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

Я отправился в туалет, а когда вернулся, позволил себе выбрать уже непосредственного, ближайшего соседа, ведь плотность толпы в зале ожидания как нельзя более для этого подходила. Я избрал для этой миссии женщину, похожую на иссохшую гувернантку. Спустя некоторое время она убрала бутылку с каким-то напитком в рюкзак и с ничего не выражающим лицом уставилась в пространство. Это меня ободрило. Люди вокруг собрались нерешительные, у них не было передо мной никаких преимуществ. Пожалуй, в туалетах в аэропорту стоило бы устанавливать автоматы по продаже мячей-попрыгунчиков.

Я еще раз написал Марианне.

«Скука какая, ждем, все в растерянности, boredom didldum».[11]

Совсем маленький ребенок держал в руках планшет и снова и снова, одним и тем же величавым жестом, касался его экрана; я взирал на него и взирал, а он повторял это свое движение и повторял, пока душа у меня наконец не опустела и не засверкала, как полированная, хоть играй на ней в мраморные камешки.

Прошел еще час бесплодного ожидания, и у меня стали съеживаться плечи. «Так к исходу года усыхает древо»,[12] — сказал я себе и, несмотря на иронически-торжественный тон, на миг ощутил приступ такого невыносимого, вопиющего к небесам горя, словно завтра мне снова идти в школу. Администрация аэропорта передавала для нас какие-то объявления, называла какие-то цифры. Я стал рассматривать остальных пассажиров. Ни один из них так никогда и не ступит на поверхность Луны, ясно же, просто никто им этого еще не сказал. Поэтому я встал и перешел к панорамным окнам. Вдалеке за стеклом терминала на пустом летном поле поворачивал автобус; компанию ему составляли только проведенные на асфальте две белые направляющие линии. А каждый из двух наличных авиалайнеров, серьезных, как запряженные в венский фиакр лошади, тянул мимо длинных водных горок посадочных рукавов свой крохотный аэродромный тягач. Солнце уже подходило к зениту.

На экране, нависающем над креслами, без звука работал новостной канал. На открытой сцене какие-то люди склонялись над своими гитарами, словно овчары на стрижке овец. Потом крупным планом показали публику. Зрители размахивали бумажными флажками.

Марианна ответила, что уже идет в магазин.

«Снимаю стресс, — написал я в ответ. — В чем в чем, а уж в этом у меня железная выручка».

Эту ошибку породила автокоррекция орфографии.

«Выучка», — исправил я.

Марианна не отозвалась. Спустя некоторое время мне пришло послание: «Ок». Я представил себе, как она долго-долго, возможно, до самого вечера, бродит из одного магазина в другой. «Скоро окажемся в стальной капсуле, отданные на милость стихам», — написал я. А потом поправил: «стихиям».

Однако она больше не отвечала, поэтому я открыл ее профиль и стал разглядывать ее фотографию. Сделан этот снимок был в Шартре, в том месте непостижимого собора, где каждый год, в день весеннего равноденствия, тонкий луч света сквозь оконный проем падает на каменный пол. За воротами церкви шел дождь — ледяная, будничная, языческая морось, возвращавшая ссутулившимся прохожим и фасадам домов их истинный облик.

Я съел захваченный с собой банан. Потом отправился бродить по залу ожидания, пытаясь сосчитать, сколько здесь людей в очках. Сотрудницы наземной службы аэропорта за стойкой общались по телефону, но по большей части только слушали, губы их почти не шевелились.

От долгого ожидания мои потенциальные попутчики превратились в персонажей компьютерной игры. Они сделались «non-playable characters», неигровыми персонажами. Мысленно я подвергал их чудовищным испытаниям. Кто переживет катастрофу самолета на Аляске, а кто нет? Например, у этого младенца не было решительно никаких шансов. Хотя он оказался бы, пожалуй, единственным пассажиром, кто не испытывал бы отвращения к людоедству, у него не достало бы ни физических сил, ни координации, чтобы срезать пилочкой для ногтей чьи-нибудь мышцы щеки. Кстати, он принадлежал к числу тех младенцев, которые состоят из сплошных пухлых щечек; когда другие малыши давным-давно открывают для себя ручки и ножки и уже пытаются ими шевелить, эти full-time[13] только тем и заняты, что постоянно растят и растят кругленькие щечки. Если бросить их одних в ледяной пустыне, они так и будут пухлеть себе и пухлеть, пока не лопнут, мерзкие воздушные шарики.

Интересно, а где в эту минуту пребывает мой чемодан? Само собой, существуют зловещие промежуточные лимбы, по которым обречен странствовать багаж. Эти сферы приходится преодолевать и животным, я не раз замечал мрачные клетки с заключенными в них тяжело дышащими, беспомощными псами. «Эр-Франс» даже перевозила предназначенных для лабораторных опытов макак-резусов в прозрачных пластиковых цилиндрах. Я отправил послание Марианне. Она была в сети «пятьдесят восемь минут назад».

«Ну что, известно уже что-нибудь?» По какой-то неясной мне самому причине я задал этот вопрос с такой разухабистой исконно-посконной альпийской веселостью, что тут же готов был сквозь землю провалиться от неловкости. Дама за стойкой «Austrian Airlines» ответила мне, что вылет, к сожалению, еще на некоторое время задерживается. Сотрудники аэропорта якобы делают все возможное, чтобы сократить время ожидания. «Окей», — откликнулся я, но несколько секунд еще торчал у стойки, хотя больше никаких вопросов у меня не было.

Человек рядом со мной задал тот же вопрос по-английски, однако серьезным, сдержанным тоном — он владел собой куда лучше меня. Как взрослый. И получил такой же ответ. Я представил, как по-братски бросаюсь ему на шею и принимаюсь вопить что есть мочи на весь зал ожидания: «Напасти, горе, беды! Война пришла в наш мирный дом, нас осадили шведы!» И вдруг осознал, что стою в густо сбитой толпе, где людей мало что объединяет, кроме, разве что, формальной вежливости.

Но тут вновь зазвучало объявление. Вылет откладывается еще на час, сообщили нам. По техническим причинам.

«Круто всё сплошные технические причины lolz,[14] — написал я Марианне. — Наверняка разобьюсь а еще столько ждать они что там новый самолет ищут. Вот не ждали новая Марианна».

Я уставился на ошибку, созданную автокоррекцией. «Морока», — написал я в следующей строке. «Ха-ха, автокоррекция, чтоб ее». «Чтоб ее» чуть было не превратилось в «стоп ее».

Человек с пластырем на большом пальце дул на кофе. Кофе он заедал орешками из маленького пакетика, и они явно ему очень нравились. Я воззрился на него, представил себе, как его воспаленный большой палец нагревает кофе в стаканчике, и окрестил его Виктором. Заметив мой взгляд, он перестал наслаждаться орешками и поспешно дожевал еще не проглоченные. По боязливой, робкой реакции я опознал в нем попутчика, как и я ожидающего канадский рейс. Он тоже хотел «всего-навсего в Канаду». К счастью, рядом с нами стоял автомат с напитками. Я подошел к нему и скормил ему пару монет.

Несколько лет тому назад во франкфуртском аэропорту я познакомился с автоматом, торгующим напитками, который своей механической рукой хватал что-то в пустоте, а потом усердно и сосредоточенно двигал ею туда-сюда, словно мог таким образом, по волшебству, вернуть из небытия все те бутылки с минеральной водой и колой, что отобрали у него по причине расстройства координации движений.

На дисплее автомата высветилась цена, три шестьдесят пять. Число дней в году. Я оглянулся на свое кресло, наверняка до сих пор излучавшее тепло моего тела. Вот, значит, как. Посмотрел, нет ли на стене рядом с автоматом пауков, но их там не оказалось.

Я громко чихнул, и хотя молодая семья, расположившаяся слева, взглянула на меня с какой-то странной благодарностью, временного скачка не последовало, нам еще предстояло ждать и ждать, до бесконечности. Когда прозвучало объявление, что в пятнадцать часов нам будет сообщена дополнительная информация, я поначалу воспринял это известие без всяких эмоций, но потом разозлился из-за перечисления часов, точно первоклашкам в начальной школе («тринадцать, четырнадцать, пятнадцать»), и написал Марианне. Она откликнулась только спустя десять минут. «О господи», — написала она. В ответ я послал ей селфи, на котором запечатлел себя, сидящего с мрачным взором возле выхода на свой рейс.