Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич
— Приехали, — впервые, почти за полтора часа, раздался голос Славика, неожиданно тонкий и писклявый. «Волга» свернула с проспекта, через высокую арку монументального сталинского дома выскочила к ободранным хрущевкам. — Вот, крайний подъезд, тридцать вторая…
— Спасибо, дорогой!
Славик кивнул — челюсти у него снова находились в работе.
Дверь в крайнем подъезде была оторвана и висела на одной петле. Круто пахло мочой и горелым маслом. Где-то громко бухала музыка, шумели нетрезвые голоса. Звонок в тридцать второй не работал. Тогда Богатырев легонько постучал в дверь, и она сама бесшумно открылась перед ним, обнажив неожиданную картину: железная вешалка в махонькой прихожей была с мясом выдрана из стены, на полу грудой валялась одежда, а чуть сбоку, выставив две ножки, лежал разломанный стул, к которому почему-то было привязано полотенце.
Будто в спину толкнули Богатырева. В один прыжок он одолел прихожую и заскочил в комнату, посредине которой громоздился полированный стол, перевернутый набок. На маленьком диване — простыня, одеяло, разорванная подушка, а на полу — сброшенные со стеллажа книги и печатная машинка. У окна, возле батареи, ничком лежал человек, неловко подсунув под себя руки. Богатырев, холодея от предчувствия и стараясь не наступать на разбросанные книги, приблизился к лежащему человеку, дотронулся до плеча. Оно оказалось твердым и холодным. Перевернул закостеневшее тело на спину, заглянул в лицо. Это был Алексей. Его глаза, подернутые мертвой белесой пленкой, уставились мимо Богатырева — вверх, в низкий давно не беленный потолок однокомнатной хрущевки.
Богатырев упал на колени, будто его рубанули но ногам палкой, протянул вздрагивающую руку и закрыл Алексею глаза.
4
Да было ли это в прошлой, минувшей жизни?
Не сон ли?
Было, было, хотя и вспоминается, как сон — давний, полузабытый, клубящийся, словно легкая и светла лая дымка.
Без устали стучал остро отточенный топор, которым Илья Богатырев вырубал паз в толстом сосновом бревне. Древесные крошки летели во все стороны, застревали в богатом русом чубе, падали на старую застиранную гимнастерку, и казалось, что плотника осыпали желтыми лепестками неведомого цветка, вспыхивающими на солнце.
Вот и паз вырублен. Подсобляй, мужики! Новое бревно обмотали веревками с двух сторон, подняли по косо уложенным жердям наверх, и оно легло с легким стуком, как влитое, поднимая будущий дом еще на один венец.
Весело, азартно, не давая передыху ни себе, ни двум нанятым плотникам, строился Илья Богатырев. Не ходил — бегал вокруг сруба, а на сам сруб, поднявшийся уже высоко, взлетал, как птичка. И оттуда, сверху, начиная рубить очередной паз, громко, похохатывая, кричал:
— Надюха! Шире, дале, боле, выше! Дом построим — роту нарожаем! Готовься ротой командовать! А я каптерщиком при тебе состоять буду! Согласная?
Надежда, собиравшая щепки на растопку, не поднимая головы, отмахивалась:
— Ну, ботало, брякает и брякает, сам не знает, чего несет. Помолчал бы маленько, а то в ушах звенит.
Но Илья молчать не желал, без устали вскидывая и опуская топор, продолжал кричать:
Нашему роду, богатыревскому, не будет переводу! Ты у меня, Надюха, матерью-героиней станешь, и медаль тебе дадут! У тебя медаль, у меня — орден! Вот будет парочка — гусь да гагарочка!
И до самого позднего часа, до полной темноты, стучал, не умолкая, топор и поднимался все выше новый дом. К концу лета Илья подвел его под крышу, а в самом начале зимы молодые перебрались в свое собственное жилье и справили новоселье. До этого им приходилось ютиться у матери Ильи, в махонькой и старой избенке, в которой уже все углы прогнили. Дарья Игнатьевна старуха была суровая и молодой хозяйке много воли не давала, держала в крепкой узде. Надежда ей не прекословила, слушалась, но по ночам без устали шептала в мужнино ухо, что надо своим домом обзаводиться, самим жить, без строгого догляда свекрови.
Ночная кукушка, как известно, всех перекукует, вот и начал Илья строиться. Лес он завез еще с осени, сруб взялся рубить в апреле, как только снег сошел, а к зиме управился.
Стали жить своим домом.
Через год Надежда родила девочку, Светлану.
— А за сколько голов мать-героиню дают? — подвыпив на радостях, задавался вопросом Илья и, не получив ответа, приходил к выводу: — Придется нам с Надюхой дальше робить, до десятка догонять!
Очень хотелось ему, чтобы супруга непременно с медалью ходила. Сам он с фронта полный «иконостас» на груди принес, даже орден Славы отхватил, хотя воевать довелось меньше года — по возрасту призвали только в сорок четвертом. Зато после войны служить пришлось еще пять лег. И все эти годы Надежда терпеливо его ждала, писала письма, капая слезы на бумажные листки, сама бегала на почту, не дожидаясь почтарки, а после вслух читала подружкам военные послания Ильи и всякий раз сообщала, что вернется ее разлюбезный обязательно весной и свадьбу они будут играть под черемухой, которая растет в ограде у будущей свекрови. Так и сталось. Вернулся Илья домой в мае и свадьбу играли под цветущей черемухой. Небогатая, надо сказать, свадьба выдалась, скудная, зато веселая — с песнями, с плясками, даже драка случилась, но жених с шутками-прибаутками быстро развел задиристых мужиков и пообещал им, что все они станут его кумовьями, когда Надежда народит детишек.
Со временем и это обещание исполнилось. Следом за Светланой явились на свет в новом доме один за другим парни — Алексей с Николаем.
Жили Богатыревы бедновато, потому как работал только один Илья — крутил баранку лесовоза, старенького ЗИС-5, а Надежда с утра до вечера хлопотала по хозяйству: корова, поросенок, куры, огород — все требовало догляда и неустанных трудов. Но на судьбу не жаловались, в редкие праздники гуляли с родней и кумовьями, пели от души до полуночи, и хозяин любил за общим столом похвастаться, что сыновья у него непременно станут летчиками. Иногда даже ставил их перед гостями и спрашивал:
— Вы кем у меня будете? Летчиками?
Николаша с Алешкой опускали головы, молчали, а когда вопрос повторялся, в один голос дружно тянули:
Шофера-а-ми…
Очень уж любили они посидеть в кабине ЗИС-5, когда отец приезжал на обед, и покрутить, на зависть соседским мальчишкам, руль, перемотанный залоснившейся изолентой.
Услышав ответ, Илья хлопал себя ладонями по коленкам и досадовал:
— Ну, чего хорошего — баранку крутить, да пыль глотать?! Летчиками будете!
Но братья упорно стояли на своем и продолжали тянуть:
— Шофера-а-ми…
— Да отвяжись ты, — вмешивалась Надежда. — Летчик-налетчик… Идите, ребятишки, играйте. И чего привязался? Вырастут — сами решат. И нас не спросят.
Так и получилось. Алексей после школы поступил в пединститут, а Николай чуть погодя, следом за ним — в военное училище. Светлана после школы никакого образования получать не пожелала — сразу пошла работать на швейную фабрику и жила вместе с родителями, пока не выскочила замуж за своего одноклассника и соседа — Сергея Огородникова, с которым дружила еще с восьмого класса.
Годы стекали, не задерживаясь, как вода в Оби. Дети взрослели, Илья с Надеждой старели. Изредка, когда отпуска совпадали, младшие Богатыревы собирались вместе, и Илья непременно пенял старшему сыну:
— Я же говорил тебе — летчиком будь. А ты стишки писать взялся! Разве это дело для мужика?!
Тоненькие книжки, которые дарил родителям Алексей, хранились на отдельной полочке на этажерке, но читала их только Надежда и частенько плакала, а Илья лишь недоуменно крутил головой, в которой никак не могло уместиться искреннее удивление — неужели за это баловство еще и деньги платят?
Умер старший Богатырев из-за пустякового аппендицита, потому что в райбольнице к тому времени, когда зарплату врачам стали платить через пень-колоду, уволился последний хирург. Пока из соседнего райцентра вызвали другого хирурга, пока тот приехал, было уже поздно… Надежда пережила его всего на полтора года. После похорон Светлана с мужем переехали в родительский дом, потому что в однокомнатной квартирке, которую она получила от швейной фабрики, стало тесно с родившейся дочкой Катей.
