Аркадий Бабченко - Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7
Добежав до кустов, Ситников повернулся к ним, махнул рукой. Артем поправил рацию, посмотрел на Вентуса: "Я пошел, прикрой", и, так же пригнувшись, побежал к начштаба. Шлепнулся с разбега на мокрый мох, затих рядом с ним, прислушиваясь, огляделся.
Сразу за кустами начиналась заболоченная равнина реки и тянулась примерно с километр, до самой Алхан-Калы — верхней части Алхан-Юрта, расположенной прямо перед ними на высоком обрыве. Слева, метрах в трехстах, виднелась окраина Алхан-Юрта, перед ней, в изгибе реки — пойма. За левый фланг можно не беспокоиться, здесь все чисто, местность просматривается хорошо. Справа же и впереди были высокие, в рост человека, камышовые заросли, уходившие в болото метров на двести-триста, за ними, до самых гор, — пойма, километра на два-три.
И — тишина. Никакой ожидаемой войны, ничего. И никого. Тихо, как у негра подмышкой.
"Паскудное место какое, — подумал Артем. — Спереди камыши, справа камыши, сзади — лес. В Алхан-Кале уже чехи. В низине, наверное, тоже. В лесу — этот элеватор чертов. Там собраться, как два пальца облизать, хоть все шестьсот человек спрячь — не найдешь… Опиздюлят нас тут с нашими тремя машинами, как пить дать опиздюлят".
За спиной, словно в подтверждение его слов, послышалось гуденье двигателя. Стараясь не шуметь, Артем тихонечко перевернулся на спину, вскинул автомат на звук. Ситников не пошевелился, продолжая все также разглядывать болото в бинокль.
Движок то замолкал, то ревел на подъемах. Расстояние до него варьировалось вместе с громкостью — то ближе, то дальше. Артем ждал, изредка поглядывая на начштаба, который все также, не шевелясь, смотрел в бинокль на болото.
"Красуется передо мной что ли, смелость свою показывает? Или и вправду обезбашенный, как говорят про него в батальоне, и ему все по барабану — и его жизнь, и моя, и Вентуса? Есть на войне такая порода людей, которые, как медведи, нюхнув разок человечины, будут убивать до конца. С виду вроде нормальный, а как до дела доходит, про все забывает, лишь бы еще раз окунуться в бойню. Не ест, не спит, никого не ждет, не видит ничего. Только войну. Солдаты из них отличные, а вот командиры — дерьмо. И сам в пекло полезет, и нас за собой потащит, не соразмеряя свой опыт с чужим. Опасные люди. Выживают, а солдат своих кладут. А про них потом в газетах пишут — герой, один из полка остался…"
Из лесу показались пехотные бэтэры, сползли в лощинку, стали разворачиваться на бугорок. Артем расслабился, опустил автомат.
— Товарищ майор, пехота подошла.
Тот, наконец, оторвался от бинокля, обернулся. Артем попробовал уловить выражение его лица, красивого и породистого, угадать, что он думает об этом болоте, как их дела — хреново или жить можно, но Ситников был непробиваем.
"Зачем мы здесь? — снова подумал Артем, — суки, неужели нельзя объяснить, что мы тут будем делать? Не солдаты, а пушечное мясо, кинули гнить в болото, и лежи, дохни, ни о чем не спрашивая… Ни разу еще за всю войну задачи по человечески никто не ставил. Послали и иди. Твое дело подыхать и не вякать".
— Доложи комбату: прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях, — бросив эту короткую фразу, Ситников взял автомат и пригнувшись побежал навстречу БТРам. Сбежав с бугорка, выпрямился во весь рост, замахал руками.
Машины остановились. Пехота посыпалась с них гроздьями, разбежалась по ямам и канавкам. Напряженно и страшно по опушке разлетелось "К бою!".
Артем нацепил наушники, стал вызывать "Пионера":
— "Пионер", "Пионер", я "Покер", прием!
Долгое время никто не отвечал. Затем в наушниках раздалось: "на приеме". Металлический голос, искаженный расстоянием и болотной влажностью, показался Артему знакомым.
— Саббит, ты?
— Я.
— Ты чего там, уснул что ли? Попробуй мне только уснуть, задница с ушами, вернусь — наваляю. Передай главному — прибыли на место, рассредоточиваемся на позициях. Как понял меня, прием?
— Понял тебя, понял. Передать главному, прибыли на место, рассредоточиваетесь на позициях, прием.
— Да, и еще, Саббит, узнай там, когда нас сменят, прием.
— Понял тебя. Это сам "Покер" спрашивает, прием?
— Нет, это я спрашиваю. Все конец связи.
Артем сдвинул наушники на макушку и полежал немного, ожидая, когда пройдет шипение в ушах.
Вокруг было тихо. Ему вдруг показалось, что он один на этой поляне. Пехота, рассосавшись по кустам и ямкам, пропала в болоте, замерла, не выдавая себя ни единым движением. Мертвые бэтэры, не шевелясь, стояли в низине, от них тоже не исходило ни звука.
От напряженной сжатой тишины ощущение опасности удесятерилось: чехи уже здесь, они кругом, сейчас, еще секунду, и начнется: из элеватора, из болота, из камышей, отовсюду полетят трассера, гранаты, воздух разорвет грохотом и взрывами, не успеешь крикнуть, спрятаться…
Артему стало страшно. Сердце застучало сильнее, в висках зашумело. "Суки… Где чехи, где мы, где кто? Почему ни хрена не сказали? Зачем нас сюда кинули, что делать-то?" Выматерившись, он взвалил рацию на плечо, поднялся и побежал вслед за Ситниковым к БТРам, туда, где были люди.
Спустившись в лощинку, он огляделся. У бэтэров никого не было. Артем подошел к ближайшей машине, постучал прикладом по броне:
— Эй, на бэтэре, где начштаба?
Из пропахшего солярой стального нутра высунулась голова мехвода, завращала белками, светящимися на чернющем, грязнее чем у негра, лице, никогда, наверно, не отмывающемся от грязи, масла и соляры. Блеснули зубы:
— Ушел с нашим взводным позиции выбирать.
— А пехота где?
— Вон, вдоль трубы, по канавке залегла.
— А вы где станете?
— Не знаем, пока здесь сказали.
— А куда он пошел, в какую сторону?
— Да вон, к кустам вроде.
Артем пошел по указанному водителем направлению, поднялся на бугорок, присел, оглянулся. Ситников с пехотным взводным стояли в кустах, осматривались. Артем подошел к ним.
— Значит так, Саша, ты меня понял, взвод рассредоточишь на бугре в сторону болота, — Ситников провел рукой по бровке, показывая, где должна быть пехота. — Одно отделение с пулеметом кладешь вдоль трубы, прикрывать тыл, машину поставишь там же, сразу за нами, в лощине. Второй бэтэр — на левом склоне бугра, сектор обстрела — от Алхан-Юрта и до Алхан-Калы. Моя машина будет здесь, сектор обстрела — от Алхан-Калы до пятнашки. Пароль на сегодня — девять. И всем окопаться!
— Понял, — взводный кивнул головой.
— Все, действуй, — Ситников повернулся к Артему, — ты со мной. Пошли, посмотрим, что здесь.
Они лазили по опушке еще часа полтора, выбирали позиции, приглядывались, прислушивались, присматривались. Артем устал. Он пропотел под бушлатом, и капли пота, смешиваясь с дождевыми, холодили разгоряченное ходьбой тело, бежали ручейками между лопаток.
Когда совсем стемнело, они вернулись на бугорок к своему бэтэру, залегли около непонятно откуда взявшейся здесь бетонной балки, рядом с которой уже расположился Ивенков, затихли, ожидая дальнейшего развития событий.
Дождь усилился. Они лежали около балки не шевелясь, вслушивались в темноту.
Южные ночи черны, и зрение бесполезно. Ночью надо полагаться только на слух, только он, улавливая звуки, помогает расслабиться, говоря, что все вокруг спокойно. Или же наоборот, тело вдруг напрягается, дыхание замирает, прижатое стиснутыми зубами, рука тихонечко тянется к автомату, неслышно ложится на него, голова медленно, толкаемая одними глазами, поворачивается в сторону нечаянного звука, стараясь не шкрябать затылком по воротнику, не шуметь, не мешать своим ушам оценивать обстановку…
Тишина. Лишь на элеваторе завывают собаки, да по камышам шуршат утки, крякают, напрашиваясь на шампур. И больше ничего. Все спокойно. Чехи, если они и есть в низинке, ничем себя не выдают, тоже выжидая.
Минуты растянулись в года. Тишина и ночь окутали их, и время, не измеряемое сигаретами, потеряло свое значение.
Умерло все. Чуть живы были только они, впавшие от холода в оцепенение. Как затонувшие подводные лодки, они легли на шельф, глухо ткнулись под водой друг в друга железными бортами и замерли, остыли, сбившись в кучу, сохраняя тепло. А ночь раздавила их километровой толщей ожидания, черепа хрустнули и проломились, и темнота хлынула внутрь, заполнила отсеки, оставив лишь каплю энергии где-то в середине мозжечка. И ни одной жизни вокруг, ни одной души — только они, мертвые…
Лежать становилось все тяжелее. Затекшие мышцы начало ломить, выворачивать в суставах. Холодный дождь пробрал до костей, тело остыло и их начал бить озноб. Ноги невероятно замерзли, ступни в промокших сапогах задубели, стали чужими. Но не постучать, не потоптаться на месте, не пошевелиться — ночь и холод сковали движения, давили на грудь…
Так прошло четыре часа.
Артем зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось — окоченевшие пальцы не чувствовали маленького "флажка", срывались.
