Эльмира Нетесова - Клевые
— на кондитерскую. Того не легче — стоят без сырья. Я — на часовой. Они производство сворачивают. Никто часы не покупает, люди без зарплаты сидят. Я — на почту. Там — полный комплект. Я — на пивзавод! А там без меня желающих очередь. Пошла проситься в дворники. Там сказали, что берут лишь по просьбе военкомата участников войны. Чтоб те с голоду не умерли. И тогда пошла в метро. А там лишь месяц дали поработать. Уборщицей на станции была. Возвращалась домой с получкой. Трое налетели. Избили вдребезги. Деньги отняли. Я еле доползла домой. Три месяца отвалялась в постели. Еле выжила. Пыталась даже после этого устроиться на работу. Хоть куда-нибудь. Да все бесполезно, — полились слезы от воспоминаний. — Домой прихожу, мои голодные сидят. Алешке два года было. Не понимал. Просил хлеба. Мать молчала. И вот как-то, вымотавшись, сижу в сквере на скамье. Всякие мысли одолевают. Жить неохота. Думаю, сунусь башкой под электричку. И конец! Не могу больше возвращаться к своим с пустыми руками. Но и это не выход. Как Алешка жить станет? Матери его не поднять. Старая… Сижу, а в глазах аж рябит от голода. Считай, сколько дней не жравши. А тут вдруг запах колбасы почуяла. Оглянулась. Рядом девка сидит и за обе щеки колбасу уписывает. У меня дыханье перехватило. Она заметила. Отломила кусок. Я его за пазуху, чтоб своим отнести. Она еще подвинула. Я опять спрятала. Ну, понемногу разговорились. Девка эта приехала с фирмачом продавать трикотаж. Но торговля товаром шла плохо. Зато на саму спрос был большой. За день зарабатывала столько, сколько у фирмача за полгода. Одна была у нее проблема — жилье. Тут мы и договорились. Потом она привела свою подругу. Попросила за нее. Сказала, что платить станет хорошо. Та, долго не раздумывая, достала сотенную — в валюте. И добавила, что это за месяц. Я обалдела. Конечно, сразу согласилась. А она на следующий день переехала к нам.
Тонька вытерла глаза, подсела к Егору на постель. Положила руку на плечо. И, глянув в усталые глаза человека, добавила:
— Не суди их. Они тоже не с добра на такое решились. Всех беда в угол зажала, каждую за горло взяла. Сам узнаешь, если захочешь. Не спеши выгонять. Они нам выжить помогли в лихое время. Мать тогда совсем слегла от истощенья. Алешка смеяться разучился. А как-то ночью проснулась, смотрю, мать, сидя на койке, молится, у Бога смерти просит себе. Я ее уговариваю одуматься. А она плачет. И только тут призналась, что каждое утро, как только я уходила искать работу, она брала Алешку и побиралась в пельменной. Иногда сжалившись, им давали булку, хлеб или пару пельменей. Но потом ее оттуда выгнала милиция. Повариха донесла на старую. И пошла бабка по помойкам. Таких теперь по Москве много развелось. Дерутся из-за объедков, какие выкидывают те, кто держится на плаву.
— Тонька, пощади! — не выдержал Егор. Он обхватил руками голову, плечи человека дрожали.
— Чего теперь? Это прошло. Я о том говорю, чтоб знал — не с жиру бесилась, — выдохнула женщина. И продолжила: — А через неделю еще двоих привела. С тою же платой. Вот тут-то я впервые за два года забила холодильник продуктами до отказа. Каждый день стала своих кормить мясом. Чтоб на ноги скорее встали. Алеш-
ке конфет принесла. Он их забыл и не знал, что с ними делать.
— А маманя знает, что за девки тут живут? — спросил Егор глухо.
— Поняла. Да они и не скрытничали. Сами о себе рассказали все. Да такое, что даже у нее сердце дрогнуло. Ни одну не судила. Поняла. Жалеет каждую. И привыкла к ним. Да и бабы, скажу тебе, хорошие… Заботятся о нас. Раньше все отдельно питались. Теперь вместе. Они сами продукты покупают, готовят, а за жилье — сполна. Это само собой.
— Да, хлебнули вы. Я там в зоне загибался. Но это зона — дело понятное. Слухи с воли доходили скупо. Не думал, что вам вовсе хреново, что хуже чем мне. Думал у вас ажур…
— Не писала, чтоб не терзать тебя. А и узнал бы, чем помог бы. Вот и молчала о бедах. Мать просила пощадить твою душу. Я ее понимала.
— Прости меня! Не обессудь, что не помог, сам чудом выжил. Но я по своей дури влип. Вам за что такое досталось?
— Прошло, Егорушка! Теперь мы ожили! В прошлом году достала я все пять ящиков обоев, что вместо зарплаты получила и отремонтировала весь дом вместе с девками. Сами белили, клеили, красили. Здорово получилось! Купила новый телевизор. Импортный! Пылесос и стиралку, старый холодильник — все заменила. Купила новую мебель. Своих одела и обула. Мать подлечила. Слава Богу, не пропали, хотя горя нахлебались. Даже теперь во сне вздрагиваю, а не приснился ли мне день нынешний? В ужасе подскакиваю! Нет! Есть и деньги, и продукты, дома все здоровы. На том спасибо.
— Не пыталась найти Алешкиного отца?
— Зачем мне лишняя морока? Какой от него толк? Коли он нас не искал, значит, позабыл. А навязываться зачем? Еще один голодный рот себе на шею повесить? Кому он нужен?
— Еще один голодный? А кто ж до него? Я что ли? — привстал Егор.
— А ты при чем? О тебе речи не было, — не поняла Тонька. Но человек насторожился. — Тебе, Егорка, беспокоиться не о чем. Набирайся сил, ни о чем не думай. Живи с нами. Не ищи друзей. Они, как ты понял, до хорошего не доведут. А мы свои — кровные, всегда друг друга поддержим.
— Видишь ли, Тоня, все в жизни меняется. Нынче так, а завтра? Захочешь, к примеру, вторую семью заиметь, а мужик узнает, за счет кого жила и сквозанет, если себя уважает.
— Ой! Егорка! Уморил! Да я, стоит захотеть, сегодня женой стану!
— На одну ночь?
— Что ты! Сколько предлагались! И какие хахали! С квартира
ми, машинами и дачами! Вдовцы и ни разу не женатые! Стоило на ноги встать, как мухи к меду липнут. Проходу нет. Только зачем они нужны? Где раньше были эти благодетели, когда я работу искала, сутками не жравши? Теперь, когда выпрямилась, приоделась, за собой слежу, враз приметили! Но к чему? Стирать чье-то вонючее белье? Кормить чужого борова? Угождать ему в постели? А через годы услышать упреки, как облагодетельствовал? Да на хрен они сдались? Проживу сама. Никому ничем не обязана!
— А если бабье прижмет, свое потребует? Что делать станешь?
— Не припрет! Мне о том думать некогда! Вон недавно сыскался один хмырь! Шелкопер из коммерсантов! Предложил мне содержанкой стать. Только манну небесную не сулил. А так все обещал предоставить. И в задаток золотую цепь вытащил. Объяснялся смешно, мол, я его возбуждаю. Мол, жена уже не притягивает. Состарилась. Нет в ней озорного огонька! Ишь, чего захотел плеша- тый кобель! Он один из Нинкиных клиентов, потому в рожу не дала, выперла вежливо, и все на том.
— Цепочку его оставила? — усмехнулся Егор, глянув на сестру.
— Что ты? Он ее забрал, как только про отказ услышал, мигом за цепочку ухватился. Мне смешно стало. И если б не Нинка… Она из него все выдоила вскоре! Так зачем мне замужество? Чтоб и от меня вот так же мужик убегал? Хватило одного мороза! А как послушаю своих баб, что они рассказывают о дружках, всякое желание пропадет даже видеть мужиков, дышать с ними одним воздухом!
— Ну, ладно тебе, разошлась на ночь глядя! Не забывайся, что и я к этому роду принадлежу! — : напомнил Егор.
— Ты — другое дело! Ты — брат мне! А значит, самый лучший, самый умный и добрый! — чмокнула в щеку и добавила: — Вот только почему еще и самый несчастный?
— Есть еще невезучие! Те, кто в зоне навсегда остались. Они не выйдут. Даже мертвыми — в зэках канают. А я на воле! Живой! — скрипнул зубами, привстал в постели.
— Можно? — вошла в комнату Лидия и выпалила сразу: — Люди добрые, помогите! Можно мой Антошка тут жить станет? Вон как его избили в интернате! Зверье — не дети! Позвольте ему здесь жить! Платить буду, как и за себя! — заплакала баба.
— Ну что, Егор? Как скажешь? — увидели оба вошедшего мальчишку. Губы рассечены, вспухли. Под глазами черные синяки. А на лице улыбка.
— Мам! Я ничего плохого не сказал, клянусь Одессой! Я только одну слегка за задницу ущипнул и пригласил к себе на ночь. Она оказалась новой воспитательницей…
— Она отказалась? — спросил Егор, давя смех в кулаке.
— Сначала спросила, зачем приглашаю. Я и ответил, что о та
ком в Одессе знают малолетки. А в ее возрасте давно пора уж испытать и помнить. Она меня хотела схватить за ухо. А я ей сказал, что пусть потрудится пошарить ниже.
— Да, Антон! Выходит, не оценила! Ну а почему тебя лупила не она? Кто выгнал? Воспитательница? — спросил Егор.
— Она так завизжала, что я чуть не оглох. Велела пацанам выкинуть взашей. Но я не ушел, покуда не сказал все, что думал о воспитательнице.
— Что ты ей сказал?
— На нашем пляже к ней не только ни один хахаль, даже Цезарь не подошел бы! Ему девятый десяток, и он уже лет пять не клеится к кралям!
— Антон! Зачем тебе понадобилась старая воспитательница? — опомнилась Лидка.
— Остальные не пришлись по вкусу! Худые и заморенные! Подхалимки и зубрилки! От таких мужики в первую ночь в притоны линяют!
