Юрий Хвалев - Рассказы из цикла "Сюрреализм от Я до Я" (1-6)
Капитан и Лаура остались наедине.
— Луара, ты мне нравишься…
— Я знаю…
Эпилог
Самолёт приземлился вовремя — минута в минуту. Из всех встречающих Лаура оказалась самая непоколебимая. Стоя на посадочной полосе одна, она испытала на себе все домогательства проливного дождя. Дождь лил на неё и сверху и сбоку, и спереди и сзади, даже пробовал замочить снизу. Она держалась стойко, будто оловянный солдатик. Цветы в её руках промокли, и из красивого букета вырос ещё один, менее красивый, а из последнего — совсем не красивый.
«Как раз на троих», — подумала она.
Подали трап, и первым из самолёта вышел Роберт.
— Привет Лаура, ну как я, ничего? — спросил он.
— Ничего… — вручая ему верхний букет, ответила она.
— Столько проблем накопилось, пока я летел. — Роберт захлюпал по лужам. — Бегу их решать.
Затем спустился капитан.
— Ну и льёт, — целуя Лауру, сказал капитан.
— Это тебе, — вручая ему средний букет, сказала она.
— Пойдем?
— А Игорь?
— Кто? А–а–а, донор. Тебе лучше это не видеть.
— Он умер?
Из самолета вышел прилично одетый мужчина. За ним шёл Игорь. Он был, по–прежнему, пристёгнут наручниками.
— Что здесь происходит?! — бросая последний букет в голову мужчине, закричала Лаура. — Игорь, ты опять в наручниках?! Кто этот мужчина, его ведь не было в самолёте?!
— Успокойтесь, я маленький человек, — собирая букет, сказал мужчина. — Поэтому и согласился на эпизодическую роль, которую мне предложил капитан. Это всего лишь шутка. Ваш Игорь свободен.
Пока они целовались, капитан успел легко поужинать и выспаться.
Это был самый длинный поцелуй…
Конец
РАКЕТА «ВОСТОК-ЗАПАД»
Мы не можем спасти мир, не изменив его
Г. Фосдик
Посередине поляны, сплошь покрытой спелыми одуванчиками, будто прошлогодним снегом, скорее ближе к селу, чем к городу (вообще–то ни к селу ни к городу) торчала громадная ракета. Девственность природы, как и ржавые указатели «закрытая зона» на входе и выходе, говорили лишь о том, что сюда давненько никто не заглядывал. Дорога, ведущая в неизвестность, давно заросла папоротником; а от командного пункта осталась только фанерная уборная с табличкой «занято».
Как правило, утром, когда здесь каждый встречный и поперечный луч солнца на вес золота, сюда, держа в клювах младенцев, прилетают аисты. Показывая грудным существам, как некрасив мир с ракетой, и как прекрасен он будет без неё. Но птицы–несуны с их показным пацифизмом играли из рук вон плохо, поэтому младенцы, естественно, не веря им, из мести за правдивый обман, корчили рожицы фигли–мигли. За это аисты, конечно, страшно обижались и сбрасывали грудничков в дикую капусту. И так каждый день: от восхода до заката, — с перерывами на плохую погоду, что спасало младенцев, так как аисты были воспитаны в духе милосердия и сбрасывали грудничков только в теплую погоду.
А вот про ракету кто–то забыл, и она торчала: и в «плюс» и в «минус», и в дождь и в снег. Но однажды с бухты–барахты, защищая групповые интересы, кто–то всё–таки вспомнил.
Первым, кто нарушил девственность природы, был грибник, который почему–то опасливо стрелял глазами по сторонам, при этом безжалостно давил хромовыми сапогами подосиновики, подберёзовики и белые.
Затем, на расстоянии ружейного выстрела, появился второй грибник, как два сапога пара схожий с первым. Потом они, словно по команде, достали из кошёлок рации и что–то в них прошептали. На шёпот откликнулся рёв мотора, в утробе которого ржало несколько необъезженных табунов. И на поляну уверенный в своей силе, но неуверенный в военном потенциале, так как пушку завязали морским узлом, въехал танк. За танком, не отставая на длину сцепного устройства, ползла прогулочная яхта.
Купала спелых одуванчиков, почувствовав скрытую агрессию, устремились подальше ввысь.
Красавец капитан стоял у штурвала и смотрел им в след. Облизнув указательный палец, он поймал ветер перемен, который сегодня дул в правильном направлении. Капитан улыбнулся как–то особенно, по–флотски, и сразу стал вылитым командиром флота. А командиры, следует заметить, умеют хорошо командовать.
— Стой! — крикнул капитан. — Выгружайся!
Танк остановился, из люка как ошпаренный выскочил матрос и, оглядевшись, кинулся к фанерной уборной, на которой по–прежнему висела табличка «занято».
Из каюты «люкс» одетый с иголочки за ним наблюдал шеф–повар.
Матроса словно сглазили, потому что сначала он упал, а затем, не добежав секунд десять до уборной, стал, как попало, мочиться.
— Скот! — вырвалось у шеф–повара.
Он тщательно вымыл руки и, прихватив с собой саквояж, вполне довольный собой вышел на палубу.
— Нужно поторапливаться, — сказал ему капитан. — Скоро приедет противник.
— Успеем, — ответил шеф–повар, — у нас ещё вагон времени.
— Эй, матрос! — крикнул капитан. — Пошевеливайся.
Матрос кинулся обратно и снова шлёпнулся.
— Просто какой–то ванька–встанька. — Шеф–повар усмехнулся. — Послушайте капитан, начто он вам сдался?
— Начто? — капитан задумался.
— Да, Начто?
— В отличие от вас он может работать за десятерых.
— Фьють, фьють, фьють–тю–тю… Капитан вам нравится художественный свист? — складывая кубки бантиком, спросил шеф–повар.
— Вы мне не нравитесь. — Капитан демонстративно отвернулся. — У вас губа не дура.
Вынув из кармана зеркальце, шеф–повар принялся разглядывать губы.
— Смирно!! — рявкнул капитан.
Шеф–повар стал в струнку, причём рост его удлинился сантиметров на пять.
— Идите, готовьте банкет, — уже спокойнее сказал капитан и бросил на поляну трап.
Тем временем матрос давно суетился у танка и под танком, вытаскивая из запасного люка плотно набитые мешки, от которых разило резиной.
— Ты чего резину тянешь? — недовольно бросил шеф–повар.
— Я…не я… — матрос вытянулся.
— Развязывай!
Матрос развязал мешки.
— Вытряхивай!
Матрос вытряхнул.
— Так. — Шеф–повар на миг задумался. — Так, надуешь двадцать человек, квартет музыкантов, стол, стулья ну и прочую бутафорию.
Матрос разложил на лысой поляне резиновые плоские фигуры, похожие на сказочных лилипутов из одномерного мультика. Затем ещё раз их пересчитал и, наконец, делая вид, что удовлетворён работой, стал безжалостно дергать клапана. Находящийся внутри резиновых изделий сжатый воздух выстреливал так, что один к одному походил на очередь пуков здорового гиппопотама. Беспорядочная стрельба кончалась тем, что куклы раздувались до нужных размеров. При этом грибники заняли круговую оборону. Матрос, словно опытный художник–декоратор, сажал кукол за стол: женского пола с одной стороны, мужского с другой. Потом он занялся согласно меню сервировкой. Готовые музыканты уже стояли в стороне в позах полувоенного марша. Когда всё было сделано, матрос доложил:
— Ряженые готовы!
— Дурень! — вспылил шеф–повар. — Парами их нужно сажать, а не напротив.
— Так приказал капитан!
Шеф–повар взглянул на капитана. Тот, немного нервничая, ходил вдоль яхты туда–сюда. В руках он теребил секретный пакет, который следовало вскрыть в строго оговоренное время, и прочитать для полной убедительности, естественно, — с листа. В пакете лежало начало приветственной речи, а вот концовку капитану следовало придумать самому, так сказать, смотря по обстоятельствам. Но обстоятельства образа действия у капитана хромали на обе ноги ещё в школе, и этот изъян ему приходилось тщательно скрывать.
Тем временем шеф–повар достал из саквояжа деликатесы, бутылочку дорогого коньяка, столовые приборы необходимые для культурного отдыха и, завершив сервировку на три персоны, отправился рапортовать капитану.
— Капитан! — высокопарно доложил шеф–повар. — У меня всё готово. Накрыл как всегда на троих. Нас двое и она…
— Она? — капитан растерялся. — Почему она? Он…
— Нет, она. Я видел в штабе её фотографию. Красавица.
— И ты, скотина, молчал? Друг называется. Ну и как мы будем выглядеть в кругу этих резиновых педерастов?
— Ты опять сгущаешь краски. На мой взгляд, выглядеть будем как никогда, празднично. Посмотри на женщин за столом, у них откровенно вожделенный взгляд. — Шеф–повар многозначительно посмотрел на капитана. — Они нам просто необходимы. Потом ты же знаешь, кругом сплошная секретность. Никто никому не хочет доверять. А если общественность узнает, что мы сокращаем ракеты в одностороннем порядке. Начнётся переполох. А куклы тем и хороши, что умеют держать язык за зубами. К тому же они никогда не просят есть.
