Владимир Крупин - На днях или раньше
— Врачу полезно быть на рынке. Наблюдать. Какие драконовские цены на то именно, что полезно, что витаминно, то есть то, что помогает продлить жизнь. Пища всегда была простым насыщением, наградой за труд, сейчас нет — она и цель и средство выжить. Это тревожно, это оттого, что люди боятся смерти, но ведь… Нин!
— Да.
— Настоящий мужчина бреется не утром, а к ночи.
У нее резко заболела голова. Она ушла в спальную, открыла балконную дверь и сжала виски. Ей стало страшно, что вдруг когда-то ей станет противно, что Сергей — ее муж. Он встревожился, пришел к ней. Она выругала себя за плохие мысли и постаралась улыбнуться. Сергей заметил ее состояние укутал до горла, принес чаю. Чтобы не молчать, она спросила, что еще он вычитал в своем сборнике.
— Сплошная проблема головной боли. Перерастает гипертонию и рак. Я всерьез думаю, — засмеялся он, — тебе не холодно?
— Нет. — Она достала голую теплую руку и погладила его. — Что ты серьезно думаешь?
— Точно так же, как от малой подвижности и переедания наступает ожирение, так же от бездумья болит голова. Надо думать, давать ей нагрузку, требовать от сердца свежей крови. Головная боль — расплата за лень. Люди наивно думают, что мыслят, а в самом деле каждый запрограммирован надолго вперед. Ну и так далее. Ну, спи, спи…
Она знала, что и он не спит, когда потихоньку ворочалась, и старалась неслышно дышать.
Через три дня он принес новость, он просил, и удачно, ее переводили лечащим врачом в стационар. Конечно, врачи, как только могли, уходили из участковых, и она часто жаловалась на перегрузку, но тут вдруг воспротивилась, стала говорить, что кому-то надо и в участковых быть, не всем же в спецполиклиниках трех больных в неделю принимать, надо кому-то и по тридцать за полдня. Почему-то стала упрекать:
— Ты о другом бы подумал: как нагрузку распределить, а не о том, как жену пристроить.
— Я думал не о тебе, а о твоем здоровье.
— Спасибо. — И жестоко и несправедливо добавила: — О своем позаботься.
В обед, заканчивая с Наташей еще ту коробку конфет («Как все ординарны, — сказала Наташа, — ум дальше подношения конфет не идет, я весь желудок шоколадом испортила»), заканчивая конфеты, Нина напомнила об Анатолия.
— Уж прости, — весело ответила Наташа, — нормальный юноша, немножко торопливый, но это пройдет. К тебе не вернется, эти юноши щепетильны.
— Ты хочешь женить его на себе?
— Зачем? Пусть он женится на ком хочет, да он и дружит с какой-то, пусть женится. А ко мне вернется в будущем. Все они вспоминают о своих прежних любовях, когда у жен беременность и они противны женам. Так что тебя он забудет, меня никогда.
Но ты можешь сказать ему, что мне ничего не нужно, только… нет, противно!
Усмехнувшись, Наташа вытащила из сумочки круглый пузырек лака для ногтей.
— Угадай, сколько стоит? «Королевский».
— Мне сейчас до того? — упрекнула Нина.
— Обязательно до того. Дай руку. Дай, Нин, на счастье лапу мне. А стоит эта фиговинка пятнадцать рублей. Так что запиши, Нинон, современную пословицу: «Чтобы быть красивой, надо платить». — Наташа, щурясь, касалась кис точкой ногтей. — Я ведь не ханжа, книги — вот моя страсть. Они меня вывели в люди, они и развратили… Ты простишь мне? — спросила она через минуту. — Простишь: для тебя же. Сделаем так. Ты побудешь в ванной, он придет, мы немного посидим, потом я выйду, а ты войдешь к нему в темноте вместо меня.
— Ты что!
— Только немножко прибавь в бедрах и, — Наташа захохотала вдруг, глядя на растерянную Нину, обе седели в белых халатах, — ну да, прощай, коса — девичья краса. Не могу же я за неделю догнать тебя по длине волос. Не такая уж большая плата, между прочим. Вчера, кстати, Боря, наш юрист, водил меня в ресторан, и там все заказывали певице песню, названия не знаю, в ней слова: «Судьба решила все давно за нас». Ничего шлягер?
Нина взяла пустую конфетную коробку и медленно расчленяла ее.
Медсестра принесла из лаборатории результаты анализов, в том числе того мужчины, Захаревского.
— Не возись ты с ним, — посоветовала Наташа, — гони на стационар. Да! Нин, прости меня, ты или дура, или еще хуже: ты почему не хочешь идти лечащим?
— Он тебе сказал?
— Я же друг вашего дома.
— Иди сама.
— Уже иду. В реанимацию. Но не на выезды, пусть мальчики по ночам катаются, в отделение.
Еще не понимая почему, вечером Нина сказала Сергею, что погорячилась. Он назвал умницей, кому-то позвонил, что Нина согласна.
А еще через день, когда надо было выходить на новую т работу, Нина увидела, что кончился польский шампунь для волос, а такого же в магазине не было.
— Отрежу волосы, — сказала она Сергею.
— Жалко.
— На одних укладках разоришься. Причем я же в новый коллектив, кто там знает.
— Как хочешь. — И добавил еще энергичней: —Это твое личное дело.
В парикмахерской мастер — молодая девушка — предложила помочь Нине продать волосы, но Нина отдала их даром, как бы откупясь от назойливой мысли, что отрезала волосы после разговора с Наташей.
На улице услышала стриженым затылком холод и втянула голову в поднятый воротник.
5
Это было жестоко — на работе, ежедневно, буквально в прямом смысле, через руки Сергея проходило множество новорожденных, он вначале глох от криков младенцев, потом привык, а своего ребенка пока не предвиделось.
Навещая рожениц в палатах, следя за их выздоровлением он всегда удивлялся быстроте возвращения женщин к жизни. Они старались шутить с ним, самые бойкие спрашивали, когда можно планировать следующего. Он грубовато шугал:
— От вас не дождешься. Вы и по разу-то раз в жизни рожаете. Так и вымрем.
— Ой нет, не вымрем, — отвечала бойкая татарка Зейнаб. — Четыре раз была, пятый раз жди.
Он видел, как хорошеют женщины после родов, как светлеют еще недавно покрытые пятнами лица, как радостно стараются женщины восстановить талию поясом больничного халата. И каждый раз вспоминал Нину.
Он пытался позвать ее к себе на работу. Так продумал маршрут, чтоб она даже криков не услышала, но чтоб увидела малышей, хотел провести ее по палатам, откуда женщины шли на выписку. Нина не захотела. Даже один раз он сделал так, чтобы ей позвонили, что ему плохо, и в самом деле, он переработал и вдобавок до одури напился кофе между операциями, но Нина упросила поехать Наташу, а сама звонила каждые десять минут.
На новой работе, знакомясь с картотекой, Нина не увидела карточки своего больного. Как же? Ведь она выписыи вала направление сюда. И хотя можно было послать медсестру млн позвонить новому участковому, Нина вечером зашла в его квартиру. Открыл мальчик. «Папа в командировке, мама на работе».
На улице ей показалось, что в такси мелькнула жена Захаревского с другим мужчиной, Скорее всего, это показалось, но Нина неосознанно искала такие случаи, которые могли бы оправдать ее.
Наташа не только не шутила со своим предложением, но, зная расписание работы Сергея, подгадала так, чтобы устроить встречу в его дежурство.
И Нина пришла к ней.
Ее прямо затрясло всю, когда она, сидя в ванной, услышала голос Анатолия. Она вдруг поймала себя на мысли, что хочет быть с Анатолием вовсе не из-за ребенка, что нет ей оправдания. Это ужаснуло ее. Вдруг она не нашла в себе того, испытанного в первую встречу, стыда, того омерзения к запаху коньяка и сигарет, вдруг ей захотелось, чтоб это повторилось, но только по-другому, только сейчас она вспомнила, что он чего-то бессвязно и ласково бормотал тогда, что у него были трясущиеся, торопливые, как у воришки, руки. Ей захотелось унять его дрожь. Ей не хотелось, чтоб Анатолий плохо вспоминал о ней или чтоб забыл ее, ей казалось, что в комнате сейчас происходит то, что принадлежит ей. Она будто впервые возводила себя на ложе.
Когда пришла Наташа, она сидела на краю ванны и, бессмысленно уставясь в полотенце для ног, сцарапывала с ногтей «королевский» лак.
— Ну! — страшным шепотом сказала Наташа и потянула на кофточке Нины затрещавшую молнию.
— Н-н-не смогу, — сказала, дрожа, Нина.
— Он сможет! Ну! Молчи!
Наташа втолкнула ее в темную комнату.
— Я уж засыпаю, — сказал он из темноты.
Одно билось в ней — представить, что это муж. Анатолий уже гладил ее холодное плечо. Она была как деревянная. Он приподнялся на локте, укрыл ее одеялом, скользнул по волосам и шее. Ее еще хватило на то, чтобы вытерпеть, как он царапает ее браслетом, чтоб услышать, как загремели под ее ухом часы, даже то она вынесла, что он шепчет имя Наташи, ведь и она думала, что это не Анатолий, даже это, но когда он, совсем не робко ’ и не нервно, а как-то подомашнему стал подворачивать ее, она очнулась, отшвырнула его и выскочила.
Она слышала за собой, как шлепнули по полу его босые ноги, но уже закрыла дверь комнаты снаружи и прижалась к ней. В прихожей слышался запах дыма и близко стоял красный огонек сигареты. Нина схватила у Наташи этот огонек обожглась, сломала сигарету, обожглась еще раз. Наташа громко сказала через дверь:
