Александр Усенко - ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ ВЕЧНОСТЬ
А немецкая власть оказалась ещё хуже советской! Это признали все, и теперь уже искренне хотели, чтобы Красная Армия надавала немцам по загривку. Но если люди постарше просто ждали, когда вернутся «наши», то Серёгиным сверстникам было о чём задуматься. Все они понимали, что вслед за передовыми частями Красной Армии придут очень серьёзные дяди и каждого спросят: «А ты почему не на фронте?!»
Эта тема горячо обсуждалась на вечерних посиделках. Спорили до хрипоты, а когда уставали, вспоминали о том, что они ещё так молоды, а на улице – прекрасный летний вечер. Пели песни, тискались по углам с девчатами. Серёге в душу запала шестнадцатилетняя Наталочка. Такая вся из себя украиночка: чернокосая, кареглазая, весёлая и певучая. По пятам за ней ходил, а она всё смеялась над ним, особенно над его речью. Серёга, хоть и был наполовину украинцем, изъяснялся по-украински через пень-колоду. Почти каждая его фраза вызывала дружный хохот окружающих. Это не очень его задевало, но Наталкины шуточки были для него, как нож в сердце. Серёга не сомневался в своей неотразимости. Кто из этих селюков мог ему, городскому, составить конкуренцию. Никуда эта Наталка не денется! Ещё немного времени, ещё немного усилий, и он затащит её на сеновал!
Но брат её Павло как-то раз поднёс кулак к Серёгиному носу и коротко сказал: «Шею сверну!» И свернул бы, силёнкой его бог не обидел! Пришлось отступиться. А где теперь этот Павло?! А вот он, лежит убитый! Что, браток, свернул шею?! Свернул, только себе!
Как только через село стали проходить первые советские части, Серёга с товарищами стали проситься в армию добровольцами. Но командиры только отмахивались: нет, мол, у нас на ваш счёт никаких распоряжений! Тогда хлопцы собрали сухари в котомки и потихоньку двинулись на запад вслед за армией. Долго шли, ночевали под открытым небом, шатались от голода. Но перед самым Днепром картина резко изменилась. Здесь на каждом хуторе, чуть ли не под каждым деревом работали призывные пункты. Брали всех подряд, не придираясь к документам. Серёга сразу смекнул: предстоит большая мясорубка, в которой немногие выживут! Страшно не хотелось лезть под пули, но другого выхода не было.
Хотя здесь, на правом берегу Днепра, он, кажется нашёл выход. Осторожно подполз к мёртвому немецкому офицеру и с трудом высвободил из его коченеющих пальцев «парабеллум». Отползя на несколько шагов на зад, стал думать, куда лучше себе выстрелить – в руку или в ногу? Нет, в руку не годится: перебинтуют и снова в строй! А вот нога – это госпиталь!
Когда прозвучал выстрел, Серёга взвыл, – он не представлял, что так будет больно! Переведя дух, он на всякий случай стукнул себя рукояткой пистолета по лбу. Хорошо стукнул, кровь пошла, синяк будет здоровенный! Не помешает: можно будет изобразить контузию! Отшвырнув «парабеллум» туда, поближе к немцу, Серё-га плотнее прижался к земле, – только бы не задело по-настоящему!
Выжить – вот его главная задача! Госпиталь – хоть небольшая оттяжка времени! А дальше? Что-нибудь придумаем! Он – парень толковый и везучий! Хорошо бы после госпиталя попасть не в окопы, а куда-нибудь от них подальше! В какую-нибудь хозяйственную часть. Или при госпитале остаться, – должен ведь кто-то раненых таскать! А лучше всего, наверное, попасть к этим, которых все бояться! Да-да, именно так: не бегать от них, не прятаться, а стать одним из них! Вот тогда можно жить спокойно, – никто не раскопает твоё прошлое…
Криницкому Марлену Дорогой сыночек! Какой ты умница, что сообщил мне номер своей полевой почты! Теперь я всё время буду тебе писать и интересоваться, как там мой маленький Марленчик. Ты прости, что я тебя так называю, хоть ты уже – солдат! Для матери сын – всегда маленький. И, вообще, я глубоко убеждена, что в восемнадцать лет ребёнок ещё должен сидеть дома под присмотром матери. Но время сейчас такое – дети рано становятся мужчинами. По крайней мере, мне за тебя не стыдно.
Марлен, сыночек, когда будешь мне писать, то пиши на наш харьковский адрес. Я уже вернулась домой! Может быть, кто-то посчитает, что рановато, но мне уже в эвакуации надоело. Кроме того, я уверена, что немцы уже не вернутся никогда. И, вообще, скоро мы с ними покончим навсегда, и я рада, что мой сын приложит к этому руку.
Осталось совсем немного времени до нового, 1944-го, года. Уверена, что этот год будет для всех нас счастливым и победным. И всё же праздничного настроения нет. На это есть свои причины.
Я наконец-то получила официальное подтверждение гибели нашего папы. Период неизвестности закончился, и чудес, как известно, на свете не бывает! Их санитарный поезд ещё в 41-м попал под бомбёжку. Папа не прятался и до последней своей минуты спасал тяжелораненых. Он был настоящим врачом. Надеюсь, что ты когда-нибудь станешь таким же.
Ты можешь представить себе моё теперешнее состояние?! Но я тебе скажу: даже это горе меркнет по сравнению с тем, что я узнала здесь, в Харькове! Ты можешь себе представить: фашисты уничтожили буквально всех евреев, кто здесь остался?! Даже дряхлых стариков и грудных детей!
Сейчас по всем домам ходят представители районных комиссий по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и составляют списки евреев, которые были отправлены куда-то на тракторный завод и расстреляны. Если бы я перечислила всех наших знако мых, кто погиб, у тебя бы волосы встали дыбом! Но не буду тебя расстраивать, да и в одном письме всего не уместить. Скажу только об одном. Ты помнишь Виктора Абрамовича Островича, который жил в нашем доме? Он сам его построил ещё до революции, и в нём же и жил. И ещё много разных домов он построил по всему Харькову. Известный был архитектор! А сгинул там, в Дробиц-ком яру, и косточек его теперь не найдёшь!
Недавно у нас в Харькове состоялся суд. Самый первый показательный суд над фашистскими военными преступниками. Может быть, ты что-то читал об этом в газетах? Там было трое немцев и один наш предатель. Несколько дней назад их повесили на Благовещенском базаре. Так им и надо, конечно, только всем понятно, что это – мелкая рыбёшка. А настоящие акулы ещё плавают.
Ну, давай теперь о приятном. Наш дом почти не пострадал от войны. В одном месте колупнуло снарядом – и всё! Жизнь потихоньку налаживается. Возвращаются люди из эвакуации, не только я одна. Вчера в нашу квартиру вернулась Циля Нахмановна с дочкой. Леночка стала такой красавицей – я тебе передать не могу! Она тебя помнит, просила передать привет. А папа их, к сожалению, погиб, как и наш.
И напоследок я вот что хочу тебе сказать. Я, как ты понимаешь, не возражаю, чтобы ты там у себя на фронте убил какого-нибудь фашиста. А можно даже двоих, или троих. За всё, что они натворили, им этого ещё будет мало! Но пойми меня правильно: самое большое моё желание – это чтобы ты вернулся домой живой и здоровый, выучился, стал врачом, как твой папа, женился на Леночке и порадовал меня внуками. Вот и всё. Больше мне ничего не надо. Так что, воюй храбро, но постарайся не расстраивать маму. Я знаю: ты сможешь, ведь ты у меня – умница. Целую,
Мама 30 декабря 1943 г.
Год 1952-й
– Отставить кашель в строю!… Тебе говорят, жидок! – со злостью кричал конвоир Серёга Ромахин. Но заключённый Криницкий не унимался, – надсадно кашлял в кулак. Тогда Серёга, поравнявшись с ним, заехал ему кулаком между лопаток. От сильного удара зэк шатнулся вперёд, и с головы его слетела шапка. Он наклонился, чтобы поднять её, но Серёга ногой отшвырнул её в сторону. Когда же зэк попытался выйти из строя за шапкой, Серёга наставил на него автомат.
– Стоять! Правило знаешь: шаг влево, шаг вправо… и так далее?!
Чуть позади в колонне зэков шли двое оуновцев. Один из них сказал другому нарочно громко и нарочно по-русски:
– Глянь, Андрию, какой храбрый вояка! Не боится воевать с больными и безоружными!
– Заткнись, бандеровская харя! – заорал Серёга в бешенстве. – Я таких, как ты, и в бою немало положил!!
Это он, конечно, соврал. Не довелось ему воевать в Карпатах, да и в бою он ни разу никого не положил. Разве что в расстрелах участвовал. Но эти двое его послужной список не читали, так что пусть послушают!
Бандеровцы прошли мимо него, зыркая глазами и бормоча что-то себе под нос. Серёга не стал их больше задирать. В глубине души он их побаивался. Это тебе не евреи, на которых можно зло срывать, ничего не опасаясь. С этими зверюгами лесными надо постоянно держать ухо востро и спиной к ним лучше не поворачиваться. Могут и пристукнуть. Дружные очень, держат ся тесно. Даже уголовники стараются с ними не связываться.
Да и еврей нынче не тот пошёл! Кучкуются вместе, с волей каким-то образом связь наладили. Ещё чем-то недовольны! Попробовали бы в 41-м в Киеве, или в Харькове, почём фунт лиха! Да по сравнению с Бабьим или Дробицким яром им тут санаторий устроили, пионерлагерь! Вообще правильно сделал Сталин, что начал их сажать, дошло до него наконец-то. А то совсем обнаглели! Вон, говорят, в Москве раскрыли заговор в самой кремлёвской поликлинике. Врачи-евреи собирались отравить Сталина и всё советское руководство! Ни хрена себе! Теперь уж точно пересажают всех евреев, или, хотя бы, выселят куда-нибудь в Сибирь! И этому докторишке Криницкому, конечно, срок добавят! И пусть даже не мечтает пристроиться в больничку на тёплое место! Ему теперь даже зэков лечить не доверят. Будет лес валить, как миленький!
