Анна Козлова - Если есть

Вкус казался ей теплым и немного горьким.

Вкус напоминал о любви.

А. с жадностью впивалась в измазанные кровью пальцы.

Она грызла их, она затыкала собственный рот.

Стоны разжимали ей зубы, рвались на свет, на воздух и на воду.

Уже пять лет А. занималась любовью с сиамской кошкой.

А. скучала по любви. А. любила тело свое. Она вожделела свои окровавленные пальцы, лежа в траве под вишней, она хотела, чтобы кто-нибудь к ней прикоснулся. А. перевернулась на бок и с интересом рассматривала свои запутавшиеся в траве, слипшиеся от вишневой крови волосы. Она взяла прядь их двумя пальцами и осторожно лизнула. Ей понравился собственный вкус. Она почувствовала, каким жидким становится тело, пробуравленное лаской.

А. лежала под вишней и целовала себя в губы.

Вдруг она вскочила и побежала к дому.

В доме не было никого, кроме густой, засахаренной тишины. А. позвала — никто не ответил. В любой момент готовая зарыдать, А. обегала все четыре этажа своего дома, но не нашла ничего.

Она снова вышла в сад и посмотрела по сторонам.

Муж лежал под кустом бузины и смотрел в небо.

А. невольно обрадовалась. Она весело спрыгнула с крыльца и побежала к нему. Она села у него в изголовье и поцеловала в лоб. Он зевнул ей прямо в нос тяжелой, скомканной вонью и похлопал по колену.

А. почувствовала себя несколько обескураженной. Она потянулась к его губам, но он сказал, что из-за ее волос он не видит неба.

— А что там, в небе? — спросила А.

— Ничего, — ответил муж. — Но мне нравится.

— Я хочу заняться любовью. — А. дотронулась до его волос.

Он отбросил ее руку — он начинал злиться.

— Уйди, — сказал он.

— Я хочу заняться любовью! — крикнула А. в небо, куда муж с таким интересом смотрел.

— Ты — сумасшедшая. — Мужу пришлось сесть. Он облокотился на куст бузины и говорил с А. из-за ширмы веток. — Я никогда не буду заниматься с тобой любовью. Разве ты не понимаешь?

— Нет. — А. очень захотелось понять.

Муж вздохнул.

— Мы же женаты. Пойми, А., семья создается не для удовольствий. Семья — это тяжелый труд, это каждодневная работа, это дети. — Муж еще раз вздохнул. Он потрепал А. по ушам. — Но ты — сумасшедшая моя А., ты не понимаешь элементарных вещей. — Он вздохнул в третий раз. — Тебе кажется, что жизнь — это вечная игра в радость, но жизнь, А., это тяжелый и мучительный поиск собственного смысла.

— Значит, — прервала изумленная А., — я не могу заниматься любовью?

— Что это вообще значит? — раскипятился вдруг муж. — Я не понимаю. Ты настолько сумасшедшая, что уже придумала какой-то свой язык? Ответь мне, А.

А. молчала.

— Я, разумеется, примерно понимаю, о чем ты говоришь. — Муж вздохнул четвертый раз, с каким-то привыванием. — Я уже давно с тобой общаюсь и немного тебя понимаю. Ты хочешь третьего ребенка? Но это невозможно.

— Я хочу любви, — сказала А.

— Но это уже не со мной. — Муж вылез из-за бузиновых ширм и лег в прежнюю позу.

Он смотрел на небо.

А. тихо встала.

Тихо ушла.

До наступления сумерек — два часа — А. целовалась со своим старшим сыном. Они укрылись в высокой траве за домом. А. сидела на куче сгнивших прошлогодних яблок. Ей было немного грустно.

Ей не нравились поцелуи старшего сына.

Он лошадино выставлял зубы. У него были чересчур мягкие, безвольные губы.

Когда А. отдалялась, между их ртами протягивалась прозрачная нить слюны. Когда отдалялся он — тоже.

Скучая, А. подняла с земли прошлогоднее яблоко. Кожура его была темно-бурой, в белых, как псориаз, хлопьях.

Старший сын дотронулся до белой пуговицы на ее воротнике.

— Не надо, — сказала А.

Она услышала, как на веранде зажгли свет.

Муж принесет туда стулья, сплетенные из старых корзин. На стол поставит графин с коньяком. А. помнила птичью лапу трещины на дне графина. Она помнила рюмку на тонкой аистовой ноге.

А. помнила все, что скажут за этим ужином.

Помнила, что было сказано за этим ужином за сотни лет.

За сотни лет, которые она убила за этим ужином.

Горе поцелуем впилось ей в губы. Мешало дышать. А. вскочила с земли и бросилась к забору. Шатаясь, она схватилась за решетку. Она просунула пальцы в запыленные, ржавые ячейки и крикнула:

— Помоги мне!

4

Эльдар допил третью чашку.

Его трясло.

Весь день, до наступления сумерек, он спасался от смертоносных саней Бальзака. Бальзак преследовал его по всему поселку. С того самого момента, как он вышел за забор. До того самого, как он прорвался обратно.

Эльдар безнадежно испортил новенький белый костюм. Стесал каблуки превосходных ботинок — подошва стала гладкой, в нее можно было смотреться, как в зеркало.

Эльдар был разбит.

В присутствии старшей и младшей старухи он поклялся никогда больше не выходить за забор. Поклялся не без торжественности.

Младшую старуху пронзила неожиданная нежность.

— Он всех нас погубит, если мы не будем осторожны, — говорила она и гладила Эльдара по ноге, — он безжалостен к нам. Выход один — смириться. Мы все смирились. Ты тоже смиришься. — Ее рука скользнула в его промежность.

Как брошенная под стол кость.

Эльдар отбросил ее руку.

Младшая старуха захохотала.

Эльдар бросился в дом. Разгребая сводчатые гардины пыли, он звал старшую старуху. Она выскользнула из пыльной тишины и встала перед ним, скрестив на груди руки.

Эльдара мутило.

Тишина была пропитана гордыней — у него темнело в глазах.

Он посмотрел на старшую старуху. Во взгляде ее не было удивления.

Это был второй разговор.

— Он будет последним, — сказала старшая старуха.

Эльдару показалось, что она мучается. Что презрение жжет ей кожу, рвется наружу.

— Я слишком поздно это поняла. — Голос старшей старухи звучал примирительно, но гордо. — Двоим места не найдется.

— Мне кажется, я люблю А. — Эльдар сказал это, отвернувшись. Он не мог выдержать ее взгляд.

— Человек задуман один, — сказала старшая старуха. Шагнула к двери.

— Нет! — Эльдар встал у нее на пути.

Она окатила его презрением невероятной концентрации.

Он почувствовал, как пузырится кожа.

— А Бог? — Эльдар побледнел.

Старшая старуха усмехнулась. Она отступила в глубь комнаты — он не видел ее лица за кружевами паутины.

Она сказала:

— Даже если Бог есть — стоит ли склонять перед ним колени?

Эльдар повернулся и вышел из комнаты.

Он прошел на веранду и сел за стол. Он налил себе четвертую чашку.

— Помоги мне! — рыдала А. за забором.

Эльдар поморщился.

Он поднялся из-за стола и, не спеша, направился к забору. А. стояла по ту сторону решетки, она протягивала к нему руки.

— Оставь… — сказал он.

— Я не понимаю. — А. снова очень захотелось понять. Главным образом, почему она не понимает.

— Прекрати, А., — Эльдар говорил бодро и звонко, — то, что ты делаешь, бессмысленно. Это утраченные иллюзии. Смирись, А. Тебе станет легче, нам всем стало легче. Мне стало легче.

А. сделала шаг назад.

— Что с тобой? — спросил Эльдар.

— У тебя нет бумажки и карандаша? — спросила в ответ А.

Эльдар удивленно пожал плечами. Он достал из внутреннего кармана пиджака — безнадежно испорченного — блокнот и карандаш. Он протянул их А. Она взяла карандаш, открыла блокнот и написала:

Я не прижилась.

А. вернула Эльдару блокнот.

— Пока, — сказала она.

Эльдар ответил:

— Счастливо.

А. помахала ему рукой и направилась к калитке.

Она открыла щеколду и вышла.

Вышла за забор.

Прямо на нее неслись взмыленные сани Бальзака.

А. бросилась под них.