Илья Беркович - Свобода
А вечерами уже по окнам стреляют. Ждем лобовой атаки. Ребята две машины ментам отогнали. Взял я как-то газету в сортир, объявления посмотреть — газета-то так по-русски и выходит. Возрождение возрождением, а по-своему чурки читать не научились. Смотрю: «Быстрая эмиграция. Помощь в оформлении виз. Статус беженца. Консультация опытного адвоката». Приходим по адресу. Табличка «Юрисконсульт» Сидит пучеглазая еврейка, непонятно, почему сама не уехала. Разговор короткий: «Еврейское происхождение — триста. Религиозные и политические преследования — шестьсот. Деньги вперед. Гарантии не даем — всё решает разговор с консульской группой». «А вы-то что делаете?» «А я и учу, как с ними разговаривать. Плюс документы». Ладно, достаю шесть стодолларовых, даю ей. «Вы, говорит, хотите преследования? Не советую. Берите еврейское происхождение. Дешевле и надежнее». «Нет, спасибо. Мне, пожалуйста, преследования». «Поймите, еврейское происхождение всего за триста долларов дает право на эмиграцию в две страны и статус беженца. Ведь являясь евреем, вы автоматически подвергаетесь преследованиям. А факт чистых преследований надо еще доказать — это шестьсот; плюс как минимум три свидетельства комитета защиты прав человека по сто пятьдесят долларов за каждое. Поверьте, я знаю, сама в комитете. Я ваши же деньги экономлю». Не выдержали нервы: «Что, блядь, говорю, еще ты щемить будешь?» Взял Эрика, махнули в Бабаевск, где консульская группа. Ну, об этом даже рассказывать не хочется. На обратном пути звонит мобильник: «Петя, не ходи сюда. Здесь менты». Короче, менты — не менты, а дела доделать надо. Оставил «Тойоту» с Эриком в роще, добрался на грузовике до юрисконсульта, она же нотариус. Кладу пятьсот: «Пожалуйста, мне происхождение. Времени есть час». Подтвердила. Приехал сюда один, без семьи, Тоньку только год назад перетащил, дети вообще недавно приехали, да еще за Тонькину дочку пришлось две тыщи выложить. Осмотрелся, прикинул хер к носу — вижу, с бизнесом надо переждать. Для политики — я здесь слишком мало кого знаю. Остается искусство — не в клинеры же идти. А я еще в детстве рисовать любил. Поднял литературку, выбрал направление — мазок. Главное самому в себя поверить — тогда и другие в тебя поверят. Правильно говорю?
— Конечно.
— Берем еще одну?
— Пошли.
Мы с Анькой между тем исправно посещаем курсы — я язык, она компьютеры, и такое это двухслойное дежавю — будто опять я хожу в десятый класс, даже сны абитуриентские снятся. Я, как и все наши соученики, поначалу всерьез думаю, что если не пропускать, каждый день выучивать по десять слов из тетрадки и старательно тянуть вслед за учительницей: «fe-el e-a-sy; such a pity, little kitty», то отлично выучишь язык, найдешь работу по специальности и станешь местным. А главное — до судорог в шее страшно упустить этот последний в жизни шанс. Потом достанешь из портфеля эту самую тетрадку — и как радикулитом в поясницу ударит, что это уже третий круг: в школе я был хорошим учеником, поступил, был хорошим студентом, а по окончании таскал в Петергофе раствор, потому что лучшей работы по распределению для меня не нашлось. Тогда я уехал в Израиль, пошел в ульпан, где был хорошим учеником, а потом месил раствор, пока не приехал сюда. Тут я хожу на курсы. И так мне не хочется быть хорошим учеником, чтобы снова на раствор не попасть — что все судороги как-то сами собой проходят, грунт размягчается, язык ложится, и все товарищи начинают меня страшно уважать.
А так — школа как школа. Класс светлый, зима кончается, на переменах все курят внизу, у открытых дверей, возле доски с объявлениями: «Заслуженная артистка УССР Нина Пархомовская поет ваше любимое: Запрягайте хлопцы кони, Идише мамэ»; «Частные курсы английского и французского. Все преподаватели — носители языка», или нечто совсем уже израильское: «Женский клуб приглашает на занятие по художественной нарезке овощей с последующим угощением, а также танцами и пением». Классный шут, Миша, конечно, толстый (только в 526-й школе на Алтайской ему было шестнадцать, в иерусалимском ульпане — двадцать шесть, а теперь под сорок), поневоле угощает сигаретами…
Мальчики смотрят на девочек, девочки на мальчиков. Бабы, конечно, оживляются, выставляют у кого что есть, одна, например, сикорака, вся-то размером со стручок, но с роскошным черным хвостом на затылке, так она все трясет этим хвостом. Половина — одиночки, или осколки современных семей, типа муж в Торонто — жена в Мюнхене, да и у тех, что с мужьями, семейный крепеж от тряски на эмигрантских ухабах сильно поослаб. А прямо через дорогу — овощная лавка, как огромный букет, там можно купить за доллар такую кайфовую коробочку карликовой редиски или клубники, китаец тебе помоет со счастливой улыбкой и высушит ручным феном, я покупаю две коробочки, оделяю всех курящих — кого редиской, кого клубникой, и говорю: «Вы понимаете, что вы на Западе? Запад — это и есть коробочка клубники, которую моют, продают и едят с улыбкой удовольствия. Понимаете?» Конечно, не понимают, многие только что из России, улыбаются натянуто — Боря умный парень, Боря шутит. Некоторые кладут фрукты и овощи в карман — детям. Соседка по парте, Зинаида Матвеевна, вздыхает: «Смотрели вчера? Что творится… Опять наших мальчиков поубивали…» Что? Где? Каких мальчиков — вроде все целы. Кто-то погиб?! «Та не здесь». В Израиле, что ли? В новостях ничего не было, я утром слушал. «Та не в Израиле, в Чечне». И давно вы из России, Зинаида Матвеевна? «С Украины-то? Четырнадцать лет».
Серьезного, тяжелого народа в нашем классе почему-то нет. Никто не грузит питерсоновскими проектами включенной стажировки программистов и ценами на трехбедрумные квартиры — так, анекдоты, кто где работал. Я рассказываю, как ставил в зоопарке замки на клетках крупных хищников, а девочка — я ее даже как-то раньше не замечал, молодая, лет двадцати, поднимает ко мне лицо и тихим, инфантильным голоском спрашивает: «А вы не могли бы мне кран починить?»
Я сказал Аньке, чтобы сама возвращалась, меня тут попросили помочь — наследственная привычка сообщать жене, куда идешь, помню, папа страшно доставал этим маму.
Короче — починили кран. И стал я к ней ходить. Зачем — даже не знаю. Наверное, просто трахаться нравилось. Да и трахаться, собственно, не нравилось, просто приятно слушать, какой ты замечательный. Аньке раз сказал — полку вешать, в другой раз — мебель передвигать, в третий упредила: Ты идешь сегодня к Свете? На обратном пути зайди в Bankers Bagel, там, на углу, купи бубликов.
Самой Ане в числе пятнадцати лучших учеников муниципалитет подарил компьютер, и она впала в интернет. Теперь я засыпаю под вентиляторный гул и перед тем, как закрыть глаза, вижу свою сгорбленную жену, алчно вглядывающуюся в летящие ей навстречу надписи и картины.
— Дорогая, что тебе там так интересно?
— Ой, отстань, пожалуйста.
— Ну скажи, я тоже хочу понять.
— Доступ к источникам информации, возможность прочесть любое место в любой книге.
— В какой, например?
— Ой, отстань, пожалуйста
На почве интернета у Ани начинается мощнейший контакт с Борисом Львовичем, которого она вообще с трудом выносит, а тут — сорокаминутные телефонные консультации, чаты, линки и собака ком. Потом, под предлогом объяснить необъяснимое по телефону Б. Л. вползает в наш дом и с санкции хозяйки утверждается — приходит каждый день часа в три, после краткой компьютерной беседы перетекает на кухню и звонит Питу, у которого творческий кризис — без кризисов какой же художник. От травы он даже не соловеет, но лучше сидеть у нас, чем дома, где Антонина хронически пилит, чтобы искал работу, и прирожденная способность Пита надеть противнику на голову бетонную мусорную урну помочь тут не может — все, не надел уже, моментум упущен. Теперь будет его баба пилить, как граф ниткой в каменной пыли пилил решетку, пока не перепилит и не упадет вместе с решеткой в море.
Короче, сядут они, затянутся, и начинают тягучими голосами:
— Коммерция здесь херовая. — Грубо, грубо. — Надо что-то затевать. — Без капитала чего затевать-то? — Надо делать подстаканники. Такого нет. — Круто, круто. — Мой дед всегда пил чай из стакана с подстаканником. Стакан такой тонкий был, с насечкой. Заказать в России пресс-форму, наштамповать. На подстаканнике — Кремль, звезда или охотник с ружьем и собакой. — Да это фляжки с охотником, ты что. — Потом, когда пойдет, начнем еще маленькие делать, под стопки, и большие, с медведями — под пивные кружки для бундес. Можно миллиарды сделать. Через год вся пивная Европа будет пить из наших подстаканников. — Отлично, Боря, отлично. — А можно еще магазин открыть, «Ностальгия». — Ностальгия — знаешь, что значит? Наша боль. Нельзя черным словом называть — удачи не будет. — Ладно, назовем «Золотые дни». Или «Родина». Не то продавать, что все — «Смирновскую» и икру, а настоящее, что было, — фаустпатроны с красным вермутом, ржавую кильку. — Впускать по человеку в час, чтобы очередь была. — На дверях напишем «Вас много, я одна». — В промтоварном — боты, сатиновые трусы, бидоны. — Купившему на 100 долларов — удар по роже. — Эх, дыньку бы сейчас, сладенькую. — Дынь нет, плова нет — это жизнь? — Не говори. — Надо что-то начинать, делать что-то.
