Вадим Речкалов - Живых смертниц не бывает: Чеченская киншка
“Мы покажем это обращение другим девчонкам и ребятам, и все узнают, что ты — герой, — сказал Игорь. — Ты уйдешь, а это останется. Мы пошлем кассету твоим родственникам и друзьям”. Он избегал таких слов, как “смерть”, “теракт”. Я посмотрела текст, Игорь усадил меня в своей комнате на фоне ковра и включил видеокамеру. Я сидела опустив глаза, лист с текстом Игорь держал в руке, я незаметно подглядывала в него. Как в театре… Записали быстро, с одного дубля.
Я хотела, чтобы мое обращение увидели родственники. Дедушка, бабушка, тетки по отцовской линии. Что я умерла и смыла свой позор. Что я хорошая и больше не буду им мешать…
Мать бросила Зарему, когда ей исполнился год. Когда Зареме исполнилось восемь, погиб ее отец. Какой-то чеченец зарезал его в Ачинске на шабашке. Когда Зареме исполнилось четырнадцать, началась первая война.
Хамзат и Забухан Мужахоевы, дедушка и бабушка Заремы, живут в станице Ассиновская Сунженского района Чечни. Обоим за восемьдесят. Все хозяйство — собака Кукла.
— Когда началась война, мы с Заремой прятались в подвале нашего дома, — говорит дедушка. — С декабря 94-го по апрель 95-го. Она очень боялась, даже плакать не могла. Сидела как мертвая. Потом собрали вещи и уехали в Ингушетию в село Троицкое. Зарема ходила в школу, училась на “тройки”. Мы вшестером жили в комнате три на четыре метра. Спали на полу, а утром собирали все тряпки и сбрасывали в угол, чтобы было где ходить. Зарема утром встанет, поест и целый день у окна сидит. Никаких обязанностей по дому у нее не было. Откуда им было взяться — ни коровы, ни кур. Окончила кое-как восемь классов, работы нет, так у окна и сидела до семнадцати лет, пока замуж не вышла. Жениха нашла сама, ингуша из Слепцовска. Нас не спросила. Звали его Хасан Хашиев. Через год после свадьбы Хасан погиб. Через два месяца после его гибели у Заремы родилась дочка, Рашан. Родственники Хасана дочку себе забрали, не знаем даже, где наша правнучка. После смерти мужа Зарема у нас почти не появлялась, стеснялась. Мы думали, у нее своя жизнь, свои проблемы, что она самостоятельная уже. А на самом деле она просто замкнулась в себе. Мы перестали ее узнавать. Она же не просила помощи, неужто мы бы ее не приютили с ребенком. Обманул ее кто-то. Она с детства такая. Скажет ей соседка: “Пошли по этой дороге” — она за нею идет. Дети бегут на родник, и она бежит, вечно в хвосте. Лучше бы мы умерли, чем узнать про нее такое. И кто теперь к ней в тюрьму будет ездить?
— Она Хасана очень любила, — говорит Зура, двоюродная пятнадцатилетняя сестра Заремы. — Он никогда ее не бил и даже брал с собой на машине в Нестеровскую. Обмануть Зарему очень просто. Однажды соседка предложила ей кофтами поменяться, Зарема сразу же согласилась. А я посмотрела и не разрешила. Кофта у соседки старая была.
…Когда съемка закончилась, я сняла черное платье и хиджаб, переоделась в свои вещи — джинсы, футболку. Потом готовила для Игоря и Андрея какие-то овощи, мясо. Перестирала все свои вещи. Больше всего меня угнетало, что завтра я пойду одна. Помолилась, выпила валерьянки. Перед сном почитала книжку “Предсмертный миг”. Эту книжку мне еще в Чечне дали.
“— Ты явилась поводом того, что Аллах ниспослал этой общине такое облегчение. Затем Всевышний Аллах с высоты семи небес оправдал тебя, отведя клевету нечестивцев. И нет ни одной мечети, в которой поминают имя Аллаха, чтобы в ней днем и ночью не читались аяты о твоей невиновности.
— Оставь меня, Ибн Аббас. Клянусь Аллахом, мне хотелось бы быть преданной забвению и навсегда забытой”.
Из книги “Предсмертный миг” Халида ибн Абдуррахмана аш-Шайи Султана ибн Фахд ар-Рашида, перевод с арабского Эльмира Кулиева, Москва, издательский дом “Бадр”, 2001 год
9 июля я проснулась рано. Я всегда просыпаюсь перед восходом солнца, без будильника, по привычке, к утреннему намазу. Помолилась, погладила все свои вещи, которые вчера постирала. Потом, когда экспертизу моих вещей делали, сказали, что на них нет признаков жизни. Правильно, я вообще стираю часто.
Днем Игорь и Андрей вышли во двор, их не было около часа. Вернулись с черной матерчатой сумкой через плечо и поясом шахида — полукруглым куском взрывчатки, обмотанным черным скотчем и закрепленном на офицерском ремне.
Андрей отцепил взрывчатку от ремня, снял какую-то железку. По ходу все мне объяснял. Там был такой тумблер “On/Off”. Чтоб взорваться, надо включить “On”. Андрей сказал, что такие тумблеры применяются для взрывов в карьерах. “Я на тебя взрывчатку надевать не буду, а положу ее в сумку, — говорил Андрей. — У Зулихан в Тушине пояс не сработал, так я тебе, Заремочка, вместо двух детонаторов четыре поставил. А вот эту железную пластинку я снимаю. Она предназначена для направленного взрыва, чтобы все осколки пошли в одну сторону, как у противопехотной мины МОН-50. А твои осколки пойдут во все стороны, чтобы пробить улицу насквозь, поняла? Здесь я делаю отверстие, через него пущу проводки к тумблеру. Он будет не в сумке, а в наружном ее кармашке. Молнию откроешь и переключишь. На тумблере ставлю кожух — катушку от скотча. Чтоб не включился раньше времени. Перед взрывом катушку аккуратно снимешь. Все поняла?” Я кивала, говорила: “Да, да, да!” Потом, когда все было готово, Андрей надел на меня эту сумку. Она была очень тяжелая. Уже в Москве я надела ее через голову, чтобы не так плечо резало. И еще придерживала ремешок руками, чтобы шею не давил. Килограммов восемь, наверное. А еще Андрей объяснял, как надо встать, перед тем как включить тумблер. Лицом к кафе, как можно ближе к витрине, сумку повесить на грудь прямо перед собой, чтобы удар пошел точно на посетителей. Я это слушала и повторяла: “Поняла, поняла”.
Я не знала, как кончится этот день. Взрываться я расхотела еще в Моздоке, на автобусной остановке. Просто поняла, что не смогу соединить провода.
В конце мая прошлого года меня привезли в Моздок. Я должна была взорвать себя на остановке, когда подъедет с военными летчиками. Сняли мне жилье в многоквартирном доме. Дали кучу денег, мобильный телефон, одежду купили. Все было здорово, я никогда так не жила. Покупай что хочешь, любые продукты, квартира большая. Я в первый же день со всеми соседями перезнакомилась. Дома все помыла, постирала и на улицу к соседкам. Со мной еще одна женщина жила лет тридцати, но она никуда не выходила. За нами следили. На следующий же день приехал боевик Рустам Ганиев из Ассиновки и сказал: “Зарема, ты неправильно себя ведешь. Собирай манатки!” И увез меня в Нальчик на несколько дней. Потом обратно привез. 3 июня 2003 года во второй половине дня на меня надели сразу два пояса шахида и отвезли к автобусной остановке. Меня почему-то постоянно выделяют. Всем один пояс, мне два. Всем два детонатора — мне четыре. Короче, я под беременную косила. Там не тумблер был, а два проводка надо соединить. Я дождалась автобуса, вышли люди в синих куртках на молниях. Пора соединять проводки. А я не могу. Тогда я поняла, что никогда не смогу себя взорвать. И пожалела, что заключила эту сделку. Я долго сидела у забора, чувствовала себя все хуже и хуже, голова заболела. Ко мне подошел военный: “Девушка, вам плохо?” — “Нет-нет, мне хорошо”. Он-то решил, что я беременная. Сейчас, думаю, как поднимет мою кофту, как увидит что у меня там за “живот”.
* * *Теракт 5 июня 2003 года на трассе Моздок — Прохладное. Погибли 17 человек.
Встала, пошла на переговорный пункт, звонить Рустаму. Мобильник-то у меня перед операцией отняли. Соврала ему, что не пришел. Стой, говорит, где стоишь, сейчас подъеду. Приехал на белой “семерке”. Забрал меня. А у меня температура поднялась, трясет всю.
Отвезли меня в Нальчик, положили в больницу по паспорту Луизы Шогеновой, сестры другого боевика. Оказалось, что у меня гайморит, сделали прокол. Гайморит меня и спас от наказания за то, что я не взорвалась. Получилось вроде как по болезни, уважительная причина. Да и Рустам ко мне очень хорошо относился. Вечно со мной шутил, анекдоты рассказывал. И никогда не заговаривал со мной о смерти. Придет — “как живешь, как дела?” С одной стороны, он меня в смертницы готовил, а с другой — мы так хохотали, когда встречались. Из-за такого отношения я долго была уверена, что взрываться мне, может, и не придется. Что все как-нибудь разрешится — и я останусь жива. Жена Рустама меня ненавидела.
В больнице я пролежала примерно неделю. Рустам навещал, фрукты приносил, даже цветы. Потом опять отвез в Моздок на ту же квартиру, но женщины там уже не было. Через два дня после того, как меня увезли в больницу, она сделала то, что не смогла сделать я. Взорвала автобус. Хотя, когда меня увозили, я видела по ее глазам, что она не хочет умирать.
Сулумбек Ганиев, отец Рустама Ганиева:
— Шесть мальчиков у меня было, четыре девчонки. Хасан, Ирван, Уреш, Тархан, Хусейн, Рустам, Айшат, Рашат, Фатима, Хадижат. Как женился в семидесятом, так они и пошли, по одному в год. Хусейн и Хасан добровольцами убежали на войну с русскими. Хасан в Ведено погиб в 96-м, Хусейн — в Грозном 20 октября 99-го. Фатима медсестрой работала, без известий пропала. Тархан, единственный, чье тело похоронили, в аварии разбился. А девчонок — Айшат и Хадижат — в Москве убили. В “Норд-Осте”. Айшат смелая была. Когда Хасан погиб, она в Ведено поехала. Все посты прошла, все госпитали обыскала. За пять часов обернулась. Дома-то она тихая, а если коснется… До двадцати шести лет замуж не вышла. Война всех женихов поубивала. А Хадижат — маленькая, только шестнадцать исполнилось. В сентябре приходила к ним какая-то женщина. Лет тридцати, в кофте, женского роста. Потом Айшат и Хадижат отлучились. Говорили, что в Хасавюрт ездили к бабушке. По-моему, лгали. Десять дней их не было. А 25 сентября Айшат и Хадижат сбежали совсем. В милицию мы не обращались, потому что позорище — девки ушли. Искали по родственникам. Нигде их не было, думали — убили. А потом слухи по деревне поползли. Дочери Сулумбека в Москве погибли. Если бы я знал, ноги переломал бы, чтобы дома сидели.
