Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора
Я уже встал на ноги и был готов вернуться к обычной жизни. Только бы они этого не заметили и, решив, будто я симулирую, чтобы еще несколько дней понежиться в обществе местных медсестер, не выставили меня сразу — прежде него!
Однажды утром я вышел вслед за доктором Гюнтером в коридор, который в этот час был еще пуст, и выложил ему то, что засело у меня в голове, — тщательно обдуманный план. С тех пор, как из Жеро вынули катетеры, этот самый Гюнтер приходил к нам с обходом и следил за заживлением швов.
— А он что об этом думает?
— Он согласен.
Это была авантюра с моей стороны. Жеро ничего не знал. На тот момент главное было втянуть в игру доктора Гюнтера. Добрая немецкая физиономия, серо-голубые глаза, бобрик седых волос. К тому же интересуется буйволами и морскими свинками. Вылезает из машины, чтобы сфотографировать бобров, когда оказывается поблизости от рек, где они водятся. Все это внушило мне доверие. В конце концов, ему-то что, если я заберу к себе Жеро? Жеро не являлся клиентом ни одного общества социального страхования и не пользовался услугами благотворительных или религиозных организаций. Больница не стремилась содержать его бесконечно. Но начальство откажется его выписать, если не будет точно знать, куда его повезут. Если бы они навели справки о моих финансах, те показались бы им слишком ограниченными, чтобы ставить подобные филантропические эксперименты. И все же если я хочу осуществить свой план, мне нужно импровизировать, опережать события.
— У меня есть дом на берегу озера, в десятке миль отсюда… так что все будет нормально.
Дом! Это я снова загнул. Я снимал квартиру в городе у пенсионеров — милые люди, но всегда бдительно следят за тем, кто пришел, кто ушел. Не может быть и речи о том, чтобы заявиться туда с парнем, только что из больницы, одетым в расползающееся пончо на бараньем меху и башмаки, которые, возможно, носили во II веке в парфянской коннице: они всполошили бы всю округу. Оставалась хижина. Давненько я уже туда не наведывался. С тех пор, как малыш Джастин, рассыльный в магазине «Вулворт», утонул там в бухте. Все набросились на меня. Словно это я нес ответственность за проявления коллективного бессознательного, которое заставляет стольких мальчишек нашей страны мастерить плоты из бочек и досок и плыть по воле волн к неведомым островам, сокровищам, дикарям. «Вы должны были за ним присматривать!» Меня даже не было дома, когда это случилось. Сколько же напастей на меня свалилось! Семья малыша Джастина с Ниагарского водопада, полиция и вся администрация «Вулворта», общества защиты детей. И я вдруг оказался неспособен обучать малышей начаткам латыни в школе Святой Троицы. Мне даже пришлось сменить квартиру.
И все же, за неимением другого выхода, мне на ум пришло решение с той лачугой. Хижина всегда мерещится рядом с плотом в темных уголках неспокойной совести, как у американских детей, так и у людей постарше, которые далеко не обязательно стали взрослыми. На самом деле это был вовсе не «загородный дом» в том смысле, какой вкладывают в это слово агенты по найму недвижимости. Я уже сказал, на что она была похожа. Убежище, чуть более надежное, чем старое судно, выброшенное на берег. Старая посудина, переделанная в хибарку, рядом с грудой железного лома, кладбищем старых машин.
— Если вы уверены, что можете взять это на себя… Но это задача не из легких, молодой человек… Вы обо всем подумали? Вы хоть представляете себе, на что идете?
Я был уверен только в одном: если я поселюсь с этим парнем в подобном месте, мне придется оставить работу в городе и приглядывать за ним двадцать четыре часа в сутки. Что касается денег на моем счету, то их хватит как раз до конца зимы.
— Когда вас выписывают?
— Может быть, мы могли бы уехать в один день… так будет проще.
Доктор Гюнтер смотрел на меня без особого удивления. Иногда бывает, что больной, собираясь покинуть клинику или больницу, просит медсестру стать спутницей его жизни. Мое предложение не вписывалось в обычные рамки.
— Хорошо… Я поговорю о вас.
Я уже собирался его поблагодарить, но он прибавил, одновременно доброжелательным и сочувственным тоном, словно обращаясь к незадачливому жокею, чья лошадь сломала себе ногу, и теперь ей придется выстрелить в ухо:
— …правда, есть одна вещь, о которой вам лучше знать… я просто обязан вас предупредить. Он не слишком долго пробудет на вашем попечении. Это никак не связано с операцией, которая, разумеется, прошла успешно, как и все здесь… дело в его состоянии. Если бы вы были его родственником, вас напутствовали бы иначе. Но это все пустое, к тому же и не мое дело. Так что имейте в виду… не больше…
Он не сказал, сколько, но поднял три пальца, а после секундного колебания — четвертый.
— Месяцев! — уточнил он.
Точный подсчет, крайний срок времени, отпущенного уходящему.
— Ну что ж, удачи вам, молодой человек!
Вдруг, уже в самом конце коридора, он спохватился:
— Кстати, вы умеете делать уколы?.. Если ему вдруг станет плохо…
* * *Летом, если ехать туда на машине, увязнешь в песке. Дорога такая узкая, что развернуться нельзя, можно лишь сдать задним ходом. Но зимой, боже правый!.. Зимой, когда снег становится липким от чада, висящего над горизонтом со стороны города, в районе негритянских и польских кварталов, от всей этой гари, которую сносит к озеру через автомагистраль, ведущую прямиком во Фредонию, и которую день и ночь выбрасывают вонючие заводы на юге Сенеки и Лакаванны, было просто безумием отправляться туда на каких бы то ни было колесах, чтобы увязнуть рядом с мусорной свалкой.
Поскольку это место было в стороне от дороги, оно могло привлекать людей, которые по той или иной причине искали тихий, но и не слишком удаленный уголок, где копы не станут светить вам в физиономию электрическим фонариком. No trespassing.[4] Приколачивая эту табличку, старик О’Доннелл, скорее, проявил великодушие к парочкам, приезжавшим сюда обжиматься в машинах, предупреждая их об опасности в скором времени оказаться примороженными к земле и заваленными сугробами со всех сторон. У бедолаг не было бы никаких шансов отсюда выбраться, если, конечно, они не захватили с собой эскорт в виде крана с лебедкой, но подобные предосторожности редко принимают при прогулках такого рода. Пусть лучше едут к зоопарку или «Каунтри Клубу» — меньше риска.
Табличка была на месте, но на снегу, присыпанном угольной пылью, не виднелось следов от шин: значит, люди все-таки поняли, что место здесь нехорошее. Большинство вешек, некогда обозначавших границы присвоенной стариком территории, были повалены (его основным занятием в свободное от рыбной ловли время было их поднимать). Старик завладел этим куском земли по обычаю, столь же архаичному, как похищение невесты, но этот прямой потомок зверобоев руководствовался не столько желанием иметь собственный угол, чтобы следить из него за сменой времен года, сколько сидевшей у него в крови инстинктивной тягой и одиночеству и простору.
При всем при том место это было самое унылое, самое убогое: совершенно непонятно, почему старик предпочел его другим участкам вдоль узкого, вытянутого в струнку пляжа, где с тех пор понастроили многочисленные бунгало. Вероятно, из-за дикости, неприступности этого места, да еще из-за уверенности, что никто не станет оспаривать на него права. Но с годами его Аркадия превратилась в жуткий пустырь, заваленный всеми возможными отбросами, принесенными ветром, прибитыми течением, сгруженными мусоровозами. В десятке миль отсюда, на горизонте — грозные трубы, гигантские скаты и стеклянные коробки. А впереди, покуда хватит глаз, — серая безжизненная поверхность озера. Такая же тусклая, как цельная цементная плита без конца и края.
Я первым вылез из автомобиля и подошел к двум столбам, обозначавшим вход. Вход куда? В имение?.. В заповедник? Real estate![5] Жеро остался в машине. Я ждал, что он крикнет: «Ну хватит! Поехали отсюда!» Хорошо!.. Но куда? С чего это мне вздумалось привезти его сюда? Из всех глупостей, которые я успел совершить в своей жизни…
И тут на меня накатили воспоминания о той жуткой истории, которая потрясла меня тогда до глубины души. Несчастный паренек с веснушками и оттопыренными ушами, жертва комиксов, а главное того, что он так и не научился плавать. Никто не слыхал его криков. Возможно, он просто уснул на своем плоту? Это был для него лучший способ забыть о свертках, которыми он был должен набивать тележки и везти их за клиентками к автостоянке. No tips![6] — само собой разумеется. Да, лучший способ вообразить себя на Миссисипи или Потомаке. По приезде — а я не появлялся тут недели три — я обнаружил основательно расположившуюся на берегу полицию и Джастина, завернутого в брезент, с подобием улыбки на полураскрытых губах, откуда того и гляди выскочит рыбка. От него можно было ожидать проказ такого рода. Лежа под навесом из строительных плит, он один в этот момент как будто находил, что конец у приключения вышел действительно забавный. Я не мог решить, как отнестись к этой сцене: на его лад — нелепый, ироничный — или на манер полицейских, которые, разумеется, смотрели на вещи совершенно иначе. Они впились в меня взглядами, словно в улику, которая не ускользнет у них из рук.
