Марго Па - Проникновение
— Я не ел сердца, — прозвучало вдогонку из сна.
Ну и сны мне снятся! Сцена Страшного суда из египетской Книги Мёртвых, исповедь отрицания в Храме Маат. Тень птицы — египетский бог Тот, его обычно изображают с головой ибиса. Вместе с Анубисом взвешивали сердце умершего на Весах Двух Истин. Если сердце оказалось тяжелее пера богини справедливости, значит, исповедуемый солгал. Но кто исповедовался? Во сне не видела говорящего, не видела даже его тени. «Твоё сердце отравлено», шрам на груди и гнусная сцена с клоунами, где мы все притворялись. Неужели судили меня? Тогда кого же оплакивала в пустыне? Чем пристальнее разглядывала детали сна, тем сильнее запутывалась в сюжете. Голова кружилась от голода. Нужно было дойти хотя бы до ночного супермаркета и купить что-нибудь поесть.
Пока принимала душ, за окнами рассвело, а мой дом окончательно проснулся. Соседи сверху не могут обойтись без криков, стены скоро начнут рушиться. Нет, мой дом не фамильный замок площадью в тысячу га, а у них — стандартная «двушка». Но по утрам они орут так, будто находятся в километре друг от друга. Театр глухих. Иногда поражаюсь, насколько далеки бывают близкие люди. Внешнее расстояние — дотянуться до пощёчины, внутреннее — никогда не понять, не услышать. Потому что самые важные в жизни слова произносятся шёпотом, а спорят они о мелочах.
— Я не знал людей, которые были бы незначительными, — вспомнилась фраза из сна.
Я знаю таких. Много. Не люблю людей. Нет, не ненавижу, ненависть — слишком громкое слово, а именно не люблю. Будто в зоопарке идёшь вдоль клеток с обезьянами, а они корчат рожи, кидают в голову кожуру от бананов и собственные фекалии. Омерзительно! Я для них — развлечение, телевизор. Живут в обустроенных клетках с фонтанами и деревьями, а я вынуждена платить за билет. Хуже всего приходится, когда к ним начинаешь испытывать жалость. Вот сидят два рыжих орангутанга, смотрят почти человеческими грустными глазами. Но нет, ждут моего приближения, чтобы треснуть палкой сквозь прутья. Внутри вспыхивает звериная ярость, заразилась. В такие моменты перестаёшь понимать, по какую сторону решётки находишься. Наш мир — планета обезьян. Я презираю их не за то, какие они, а за то, какой становлюсь сама рядом с ними. Поэтому стараюсь жить с ними наоборот: в ночной тишине пишу статьи или гуляю по пустым улицам, перехватываю несколько часов сна перед рассветом, утром, пока они криком разносят стены, иду перекусить в кафе, днём, когда все на работе, читаю или сплю, вечером отправляюсь на очередную премьеру в кино.
«Кофемания» находится за углом дома. Но чуть ли не по полчаса нервно курю в подъезде у окна и не могу заставить себя выйти на улицу. Бойцовский пёс соседа снизу однажды прокусил мне руку. Пронизывающий страх — насквозь, до боли, до головокружения. Собаки чувствуют людей, знают лучше, чем они сами знают друг друга. С собаками у меня всегда были нежные отношения, и оттого особенно обидно. Наверно, пёс чует запах Луны. Я не кошатница, а Луну выкупила у дворовых мальчишек за сотню. Те ухитрились её связать и поджигали усы. Теперь мои руки ободраны до локтей, а собаки меня ненавидят. Впрочем, как и люди. Похоже на колку льда: бьют постоянно в одно и то же место, и постепенно перестаёшь чувствовать холод и боль. Маленькие повседневные ранки не затягиваются.
С дипломом МГУ мечтала стать журналистом или хотя бы PR-менеджером. Сменила много рабочих мест, но везде мне крутили одну и ту же пластинку:
— У вас тихий и неуверенный голос, смешная короткая чёлка, жёлтые рубашки не носят, а робких никто не воспринимает всерьёз.
Меняла внешность, подстраивалась под них, но потом поняла, что незаживающие ранки и делают людей столь беспощадными друг к другу. Мир полон безвкусицы и уродства, а клоуны на его сцене не чувствуют боли, и потому на роль жертвы выбрали меня.
Последнее заявление об увольнении положила на стол и ушла побродить по узким улочкам Китай-города. Почти весь ноябрь лили дожди, но иногда случались дни резкого, острого ветра, когда сквозь тучи, как кровь сквозь бинты, проступало солнце. В переулке нашла маленькую галерею. Один зал, несколько современных гравюр на стенах и композиция из фигурок из тонкого прозрачного стекла. Казалось, фигурки вот-вот растворятся в воздухе, сольются со стенами и окружающими предметами. История людей ранимых, хрупких и беззащитных, но в то же время невидимых, а значит, спасшихся. Зачем кому-то что-то доказывать, приспосабливаться, переделывать мир, если можно уйти? Исчезнуть и сохранить себя? Тогда впервые почувствовала то особенное преддверие одиночества, какое испытывает человек, заглядывая в светящиеся окна домов из темноты дождливой улицы. Само одиночество приходит, когда уже безразлично, что за кино смотрят люди за окнами, устроившись в кресле у камина и попивая глинтвейн или подогретое вино. Знаешь: у них на экране не ты, стоящая посреди дождя, а кто-то другой. Когда можно спрятаться, закрыв глаза, как прячутся дети.
Устроилась внештатным кинообозревателем и рецензентом: выходить на премьеры, а писать о них дома. В кино люди лучше, чем в жизни, безопаснее: не могут покинуть пределы экрана, изменить предписанную роль. В кино я нашла свою «дверь в лето»[1]: с экрана за мной наблюдают, а я не существую, как те фигурки из невидимого стекла. Одиночество не болезнь и не несчастье, как вас приучили думать с детства. Одиночество — привилегия свободного человека ничего не бояться, ни от кого не зависеть и никому не принадлежать. Мой любимый фильм — рекламный ролик канала National Geographic: «Если бы плотность населения Манхэттена была, как на Аляске, то в нём проживало бы только 25 человек. Задумайтесь!». Махнула бы туда, не задумываясь. Мёртвый город, где есть всё: дома, магазины, бары, парки, автобусные остановки, улицы, площади, фонтаны… И ни души вокруг! Мечта!
Моя жизнь — кафе, куда ни за что не войду, если не будет пустых столиков. «Кофемания» по утрам напоминает клуб холостяков или бездомных в душе. У всех стандартный завтрак: яичница с беконом, кофе и свежевыжатый апельсиновый сок. И стандартный — без особой надежды ищущий — взгляд. Рада, что нечасто приходится смотреть им в глаза. Но всё же такие взгляды не лишены романтики. Как в кинофильме «Время» Ким Ки Дука, где утратившие лица влюблённые отчаянно пытаются найти друг друга, узнать в соприкосновении ладоней. Бесчисленное количество рукопожатий за одним и тем же столиком в кафе. Никогда не найдут, потому что потеряли себя, как старую фотографию, забытую в пыли под кроватью. На фотографии смеются двое, сидя внутри причудливой скульптуры в форме полураскрытой ладони. Мы все — чужие сны в «саду ветвящихся дорожек»[2]. Случайные лица, попавшие в кадр чей-то жизни. Если двое и отыщут друг друга взглядом, узнают в соприкосновении ладоней, то рано или поздно расстанутся. А вместо одной будут две реальности. Он сохранит её во снах и воспоминаниях, она — его. Потом каждый из них встретит ещё кого-то. И до бесконечности ветвятся дорожки, множатся образы, как случайные лица на пожелтевших от времени фотографиях.
Наша жизнь — ненастоящая, как и кино. Никто не принимает нас такими, как есть. Если кино об искателях закончится встречей, их будет четверо, а не двое. Он и его иллюзии о ней, она и её иллюзии о нём. Разойдутся по разным кинозалам, один будет смотреть комедию, а другой — мелодраму или трагедию. Любое «я» в обществе не более чем набор масок в ролевых играх «мы». В детстве и юности все искали ответы на вопросы: Кто я и зачем живу? Взрослея, вживались в предписанные роли и утрачивали связь с реальностью, пока ощущение жизни не ушло совсем. Состарили лица гримом ответственности перед другими, так и не получив ответов на свои вопросы. Уродливые клоуны с набившими оскомину фокусами на сцене бытия. Шоу можно покинуть, шагнув за пределы экрана. Но стоит отвернуться от мира, как он забывает о тебе. Жизнь — игра: либо соблюдаешь правила, либо выходишь. Оказываешься посреди пустыни и плачешь по незнакомцу.
Счёт принесли с рекламной листовкой интернет-казино в виде карточного стола с веером тузов на зелёном сукне. И снова кинуло в жар, а перед глазами замелькали символы сна, — не оправилась после болезни. Вспомнились египетские иероглифы на колоннах. Древний алфавит был символьным, живым, пластичным, как киноязык образов, звуков, музыки, закадрового пространства. В кино часто смысл рождается за или между кадрами, и зритель чувствует вспышку, видит сокрытое. Словно идёшь по тонкому прозрачному стеклу, а под ним — непостижимая глубина океана. Настоящая магия. Ожившие глифы древних, где слова-образы изображают сами себя. В попытке понять, приблизиться к тайне, смотрим фильмы снова и снова, мечтаем походить на киногероев, повторяем их поступки, судьбу, ищем ответы. Кино — вещий сон, но не для одного, а для многих. Общее предсказание. Мистерия.
