Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 2
Сквозь дрему я услышал звонок телефона и голос Галины Ивановны.
— Вы диктуйте… завозить необязательно. Так. Кто?! Каким рейсом?..
Из соседней комнаты послышался тягучий бас больного:
— Чего там? Из Москвы?
— Из Москвы, — отозвалась жена.
— Опять из администрации Президента?
— Нет. Сережа Никонов в гости летит.
— Серега?! Ха! Слухи дошли, что Хрустов помирает…. решил покаяться?..
— Да перестань… — И они стали негромко что-то обсуждать. Лишь редкие слова до меня долетали.
— Начальничек, с крышкой чайничек.
— Где мы его положим?
— Решим.
Я поднялся и, покашливая, чтобы они услышали, вышел в большую комнату.
— Галина Ивановна! — позвал я.
— Тут я! — выпорхнула хозяйка из спальни. — Пироги уже готовы. Сейчас будем кушать.
Запинаясь, я сказал ей, что случайно услышал разговор, что перейду в гостиницу, друг юности, конечно же, должен остановиться у Хрустовых.
— Ты тоже друг юности! — послышалось из спальни. — Если уж так, ты как раз и не уходи. Посмотришь со стороны. Я думаю, будет оч-чень интересно.
— А положим мы его здесь! — Галина Ивановна с улыбкой показала на огромный диван у стены, слева от телевизора.
— Да уж лучше тогда меня, — сказал я. — Я могу рано подняться и пойти на пробежку. Я жаворонок. Чтобы никого не беспокоить.
Так и порешили.
Хрустов вышел, хмурясь, в синих трико и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, стал звонить в Саракан, в аэропорт. Наконец, линия соединилась, и Лев Николаевич, спросив про рейс из Москвы, удивленно посмотрел на жену:
— Три часа назад. Наверное, уж из аэропорта едет.
— Господи! Интересно, каким он стал?!
— Я есть хочу. Садимся.
— Как, разве не подождем?
Свирепо мотнув головой, Хрустов устроился за столом и кивком меня пригласил. Однако Галина Ивановна, укоризненно глянув на мужа, ушла переодеться. Сам Хрустов и не подумал сменить одежду, только раздраженно огладил себе плешь и сивые, кучерявые на затылке волосы. Мы безмолвствовали, глядя друг мимо друга.
Наконец, хозяйка появилась в новом платье с цветочками и оборками, серьги сверкают на ушах, губки подмазаны розовым. Поглядывая на настенные часы, принесла из кухни вынутые из духовки, чудно пахнущие, загорелые пирожки с капустой и мясом. Но только мы налили чаю в голубенькие кружки, как затренькал в дверях звонок.
Хрустов выпрямился и поднялся. И в лице его появилось что-то надменное, бородка торчала, как у киношного меньшевика.
— Лёвушка!.. — выдохнула его жена и глазами ему что-то сказала, сама усиленно заулыбалась, призывая улыбаться и Хрустова.
Как встречаются давние приятели после многолетней разлуки? Мы ли не знаем?! Бывает, как бульдозер с бульдозером, — бездумно-радостно собрав и вскинув над собой высоченную гору бутылочного, из-под водки стекла. А бывает, будто два воробья попрыгают рядышком, холодно посверкивая глазками, поклюют скромной кашки да и разлетятся. И вся песенка их про встречу — краткое «чик-чирик»…
А чего ждать от этой встречи? Уж казалось бы, не виделись четверть века!.. Обнимитесь же, как в известной песне Бетховена-Шиллера, которая призывает обняться миллионы… хоть вы сейчас, двое: возникший на пороге грузный и высоченный Никонов, вроде саянского медведя, вставшего на задние лапы, и узкоплечий, желтолицый Хрустов, исхудалый человечек, — радостно облапьте друг друга!
Так нет же! Что происходит? Разумеется, два эти человека мгновенно узнали друг друга. Но хозяин квартиры в домашних синих трико открыл рот и закрыл, словно задохнулся, затем, отступив на шаг, сварливым басом рявкнул:
— Кто это? Мы не знаем таких!
— А мы и не к вам, — немедленно отвечал певучим тенорком высокий гость, потянувшись вперед и словно бы уточняя номер, нарисованный желтой краской на двери. — В такой сарай я и пьяным не зайду. Нам куда-то повыше.
— Там вас тоже не примут! — хозяин квартиры сердито сверкнул желтоватыми глазами. — Там милиционер живет, как раз пьяных в кутузку и оттартает… — И все-таки сменив лицо на плачуще-умиленное, протянул худые руки, засеменил навстречу в тапочках на босу ногу. — Я шучу… шучу… Сергей… проходи же! Какими судьбами?..
Галина Ивановна тайком перекрестилась — боялась, что муж устроит митинг.
Гость, прошептав что-то вроде «йотыть!», перешагнул порог и, обняв длинными лапами Хрустова, положил голову ему на голову. И они так и замерли. На волосах Никонова бисер дождя…
Я подумал: встреть я его на улице — я бы ни за что не признал в нем того Серегу-кузнечика, с которым был некогда знаком. Как мы все меняемся с годами!
— А где же твоя Галка?! — спросил гость.
— Я тута, — раздался тихий голосок хозяйки. Отстранив мужа, она подставила румяные щеки гостю, а потом, будто чего-то ужасно испугавшись, замигала васильками. — А… а… твой чемоданчик? Если оставил на лестнице, могут украсть. У нас сейчас меняется народ.
— Мой чемоданчик внизу, внизу… — нежно ворковал гость.
— Лёва!.. Беги!..
— Да я уж сам… не дозволяю другим жену носить…
— Так ты с Танькой приехал?!
— А как же! Уф!.. В третий дом входим, все под одним номером, как вы тут не путаетесь?!
— Нет, нет, — резко завозражал хозяин квартиры. — Неправда. Там «а», «б», «в».
— Да нет там, Лев Николаевич, никаких «а», «б», «в»… — теперь уже Сергей Васильевич делал вид, что сердится. — Неужто лень краской написать? Небось, на надпись «Труд» три ведра потратил! Да ладно… я сейчас… — И он повернулся к двери.
— Нет, я!.. — оттолкнув верзилу, метнулся вниз по лестнице Лев Николаевич. — А ты покуда руки… небось, бациллы висят с дороги… как заусенцы…
И почти мигом, через минуту-две, запыхавшись, но с улыбкой, он вернулся, впрочем, безо всяких чемоданов в руках, но за спиной его маячила, смеясь, чернявая, глазастая гостья в плаще и шляпке, с красным зонтиком в руке.
— Танька! — бросилась к ней жена Хрустова.
— Галка!.. — последовали радостные поцелуи женщин.
— Ой, какая стала! Смуглая! Не желтуха у тебя? У нас мед нынешний…
— Загорела… в Тайланде была.
— В Тайланде! А правда, монатки-то где?
— Да нас же в гостиницу завезли…
— Как в гостиницу?! А мы на что?!
— Сережа говорит: вдруг дома нет. А если дома — перетащимся.
— А куда мы можем уйти?! На огород рано… земля не согрелась… Позвонили бы. — Галина Ивановна вспомнила обо мне. — А это Родя… он приезжал в те годы, может, помните? Из музея.
— Да, да, — закивали, рассеянно улыбаясь, гости. Явно не вспомнили. Да не важно!
Гости и хозяева захлопнули дверь, зажгли свет среди дня и продолжали смотреть друг на дружку. Очерченные тушью глазища гостьи привычно намокли, заплакала и жена Льва Николаевича, кулачком утирая щеки, попутно ворча на мужа:
— А я слышу — не пускает кого-то… в своем репертуаре…
— Да я так!.. — баском оправдывался седой Хрустов. — Он же меня понимает. Хоть и начальник.
Сергей Васильевич, осклабившись, сидел на потрескивающем ветхом стуле и махал рукой: давай-давай, критикуй.
— Малость потрясло в облаках.
— А почему через Москву? Есть же из Владивостока через Иркутск?
Никонов, загадочно ухмыльнувшись, кивнул жене. Та, сделав строгую мину, пояснила:
— Сереже орден вручили… премьер-министр… ну и заодно… давай, говорим, на друзей глянем, столько не виделись… на нашу «маму» посмотрим. Как она тут, стоит?
Всем было понятно, что речь идет о плотине.
— Сверху видел, вроде бы на месте, — продолжал улыбаться Никонов. — И вы рядом тут же, как атланты, вдвоем стоите.
— Ну уж атланты! — захихикала Галина Ивановна. Впрочем, Хрустов лестные слов проглотил, как должное.
Никоновы за день дороги, конечно, устали, но прилечь отдохнуть отказались. Сергей Васильевич вынул из кармана сотовый телефончик размером с полуоткрытую спичечную коробку, позвонил и весьма важным тоном сообщил кому-то, что он у знаменитого строителя Хрустова, и будет хорошо, если багаж кто-нибудь привезет сюда. И продиктовал адрес.
— Что?! А эти пусть подождут. Или на улице поснимают… здесь народ колоритный… — Никонов отключил аппарат. — Увязались телевизионщики… ну их!
Хрустов, уже восстанавливая в своих глазах свое самостояние и свои позиции, страдальчески дергал уголком рта.
— Ну чего ты, чего так смотришь?! — Никонов раскинул в стороны длинные кисти в опояске белоснежных манжет с золотыми, кажется, запонками и еще раз обнял друга стоявшего рядом друга. — За что-нибудь на меня сердишься?!
Галина Ивановна пропела:
— Это у него после больницы, такой взгляд. А он по прежнему добрый. Кедровые орехи оставались — всё птицам скормил с балкона.
— Я знаю, что ты болел, — продолжал ворковать на ухо другу Никонов. — Мне Валера рассказал, мы вместе летели.
