Ирина Степановская - Прогулки по Риму
Получив предложение итальянца, Лара поставила вопрос ребром. Случайно так произошло или кто-то все-таки приложил к этому руку, но волевое решение было принято: Витьку отправили за Урал что-то там укреплять и поддерживать. Отбыл он туда со всей своей крепкой семьей, состоящей из жены, тещи и двух очаровательных детишек, а Ларе наказал, чтобы его ждала. Года через два, максимум три он надеялся вернуться обратно. Лара подумала-подумала, примерила аквамариновые серьги и кольцо — подарок итальянца к помолвке — и решилась.
Ее семейная жизнь в Италии была прекрасной — муж по утрам баловал ее кофе в постели и готовил лазанью в обед. А кухня, в которой он все это готовил, размерами была никак не меньше, чем комната для хорового пения на бывшей Лариной работе. С мужем они объездили все западное побережье Италии от Неаполя до Сан-Ремо, были в Ницце и еще дальше — в Марселе. Ларе еще очень хотелось поехать в Венецию, но попала она туда уже без мужа, в компании тридцати российских туристов, открывавших для себя Италию в первые годы перестройки. Так с тех пор она зарабатывала себе итальянскую пенсию и не забывала о своем маленьком ежедневном бизнесе, чтобы позволять себе простые удовольствия, которые только ей и остались. Так теперь текла ее жизнь: в зависимости от регулируемой сезоном частоты смены туристических групп. Весной люди чаще ехали отдыхать в Венецию, в августе — в Рим. И Лара, считавшая своим долгом сделать все, чтобы никто из ее группы не потерялся, не заблудился, не заболел, не отстал и не стал жертвой карманных воришек, неуклонно следовала по постоянному маршруту вместе с блестящим автобусом водителя Петро: аэропорт Леонардо да Винчи — отель на одной из небольших улочек в Риме, в районе Термини.
Глава 2
Отель
В раскрытое окно недорогого отеля был виден огромный каменный Спаситель, одинаково осеняющий всех равнодушных и страждущих с высоты башни церкви, стоящей через дорогу. Над головой Христа было приделано что-то такое, в чисто католическом духе, напоминающее пропеллер с четырьмя лопастями, заключенный в тоненькую линию каменной окружности. Создавалось впечатление, что Христос, наподобие Карлсона, передвигается по воздуху с помощью этого приспособления и на башне церкви он оказался случайно на короткое время. Казалось, что вот сейчас или самое большее через минуту он закончит психологическую консультацию в этом районе, подберет второй рукой, свободной от крестного знамения, каменную тогу и улетит в другое место продолжать свою нелегкую службу. Татьяне Николаевне с высоты ее третьего этажа было хорошо видно его лицо, повернутое к ней, — равнодушно-усталое, совершенно не грозное и уже лишенное энтузиазма веры. Чужой ей, хотя и христианский Бог в этой скульптуре, по замыслу ваятеля, хотел, видимо, только одного — чтобы его не трогали. Татьяна Николаевна представила, как он, хлопая плащом, в конце трудового дня снимается с башни и летит прочь из пыльного Рима. Где-нибудь на юге, в районе Неаполя, в деревушке, среди виноградников и оливковых деревьев, он приземляется, скидывает с натруженных ног сандалии, да с такой силой, что они отлетают на приличное расстояние, а одна даже повисает на столбе плетеного заборчика, и проходит в беседку, где уже сидят его друзья-апостолы, пьет с ними вино, устало молчит, а потом обращается неизвестно к кому:
— Ну достали меня уже эти люди, просто достали!
И воображаемая эта картина стала для Татьяны Николаевны такой явной, что она даже позавидовала Христу. Но у Спасителя, как видно, были свои заботы на предстоящий день, а у Татьяны Николаевны — свои. Она аккуратно закрыла окно и кинула сквозь стекло прощальный взгляд: мол, ты свободен, я не буду обременять тебя своими делами! Однако каменный идол не двигался с места и, хотя из-за раннего часа на улице еще никого не было, продолжал с высоты синего, совершенно безоблачного, такого характерного для Италии неба осенять все вокруг себя крестным знамением.
— Ну что ж, каждому свое! — сказала ему Татьяна Николаевна и задернула шторы. Она отвернулась от окна: прощание было окончено, и комната разом погрузилась в сумерки. Возле столика с телевизором стоял чемодан с вещами. В отдельном пакете под стулом лежал в тугом свертке ее старый котиковый жакет. Она так ничего и не распаковала после приезда.
«Старая шуба в августе месяце в Италии — это круто, — усмехнулась Татьяна Николаевна. — В полиции, должно быть, удивятся!»
Больше она не стала отвлекать себя посторонними мыслями. Достала из сумочки заветный сверток, состоящий из двух одноразовых шприцов в стерильных пакетах и двух ампул с лекарством, развернула салфетку, в которую было завернуто все это добро, ругнулась еще напоследок на службы обоих аэропортов — в российской столице и в Риме, свободно пропустивших ее и там, и здесь с сильнодействующим лекарством в сумочке. «Я серьезно больна, и мне в дороге необходимы лекарства» — так она хотела объяснить на таможне, зачем везет все это с собой. Татьяна Николаевна легла на широкую постель — о такой они мечтали когда-то с мужем, — сняла упаковку с одного из шприцов, разбила ампулу, повернулась на бок, подальше от Христа (она его не видела, но чувствовала его присутствие), кольнула себя в руку и стала иглой искать локтевую вену. Игла была тонкая, острая, но опыта у Татьяны Николаевны в таких делах не было никакого, и несколько попыток попасть в сосуд не увенчались успехом. Сколько Татьяна Николаевна ни пыталась насасывать поршень шприца на себя, чтобы проверить, просачивается ли в него кровь, — так делают медсестры при внутривенных инъекциях — ничего у нее не выходило. Руку уже ломило от боли, а проклятая вена все не находилась.
«Как же это наркоманы-то себя не жалеют?» — удивилась Татьяна Николаевна и тут вспомнила кадры из какого-то документального фильма: сидевшая на ступеньках грязного подвала девчушка быстро и ловко перетягивала себе руку старыми колготками, а уже потом вводила в вену наркотик.
«Я ведь про жгут позабыла!» — сообразила она, привстала и осмотрелась в поисках веревки или шнура, которые могли бы послужить средством для перевязки. Ничего такого в комнате не оказалось. Не могло быть веревки и в ее сумочке. Татьяна Николаевна растерялась. Что теперь было делать?
«Хлястик! — вдруг осенило ее. На самом деле то, о чем она подумала, имело другое название — поясок подкладки, но Татьяна Николаевна назвала этот предмет именно так — «хлястик». Она выдернула из руки шприц, засунула, не снимая, иглу в длинный футляр, который так и оставался лежать в пакетике, быстро вскочила, вытряхнула жакет из пакета, развернула и бросила на постель. — На месте ли он? Вдруг оторвался, а я не заметила?!»
Черная шелковая подкладка от времени местами уже не блестела, но вшитый в боковой шов двойной поясок, предназначенный поддерживать вторую полу жакета, был на месте. Маникюрными ножницами Татьяна Николаевна выпорола его (просто вырвать не было никакой возможности — поясок был вшит крепко, да и кромсать хоть и старую, но любимую вещь ей стало жалко). Она затянула поясок покрепче на середине плеча и снова взяла в руки шприц. На этаже в гостинице уже захлопали двери, через стенку зашумела в душе вода, снизу из гостиничного буфета потянуло запахом кофе. По улице проехало несколько машин — город.
Рим и соседи-туристы стали пробуждаться от сна. Татьяна Николаевна заторопилась. Она что было сил стала сжимать кулак, но проклятая вена никак не набухала.
«Еще когда я дочку рожала, медсестра жаловалась, что вены у меня никудышные!» — вдруг всплыло в памяти Татьяны Николаевны. Действительно, вспомнилось ясно, как будто это было вчера, что в предродовой много лет назад медсестра долго не могла приладить ей капельницу, исколола всю руку. Татьяна Николаевна подумала об этом равнодушно, без сожаления. Сейчас боль в руке, противная, ноющая, проходила к лопатке, холодила сердце, но она терпела и старалась. От напряжения на лице и под мышками у нее выступил пот, стала дрожать вторая рука, но проклятая вена все никак не хотела насаживаться на иглу.
«Не могу больше! — От бессилия и отчаяния Татьяна Николаевна отвалилась на спину прямо с иголкой в руке, но тут же приструнила себя. — Зачем тогда надо было приезжать в такую даль?» Она шумно выдохнула, чтобы собраться с силами, сжала зубы и снова стала работать кулаком.
Вдруг в дверь постучали. Раздался девичий голос, молодой и здоровый, полный жизни и жажды познания.
— Татьяна Николаевна! Мы вас ждем!
От испуга она подскочила на постели, повернулась в сторону двери:
— Не надо, не ждите! Я не поеду! Плохо себя чувствую!
— Не поедете? На экскурсию на виллу Боргезе? — не поверил ей голос за дверью. — Не надо ли вам врача?
— Нет, нет! Я должна просто полежать. Вчера у меня ужасно разболелась спина, — как можно более убедительно ответила Татьяна Николаевна и через секунду услышала удаляющийся звук шагов. В конце концов, какое было дело ее молодой соседке, предвкушающей еще целых восемь дней в Риме, до спины какой-то Татьяны Николаевны?
