Александръ Дунаенко - Есть ли жизнь на Марсе?

… Актюбинск. Я сижу в кафе «Шалкыма», что на перекрёстке Ленинского проспекта и проспекта Алии Молдагуловой. Со мной за столиком Борька Мерзликин и его жена Тоня. Борька местный миллионер. Владелец кафе, нескольких бензозаправок и казино. Игорные автоматы в магазинах и в каждой подворотне — тоже Борькины. Борька — мой бывший одноклассник. Я сидел в кафе, и он меня узнал. Узнала меня и его жена. Потому что вообще в этом городе меня десять лет назад знала каждая собака. Я работал на телевидении, вёл популярную программу. Тоня смотрела на меня и повторяла: — Ах! Неужели, правда, это вы? Прямо не верится! Можно, я до вас дотронусь? Дотронулась. При их семейных миллионах ей, видимо, только этого ещё не хватало для полного счастья. Мы с Борькой разговаривали о том, о сём, вспоминали школьные годы. Я больше молчал, поддакивал. Давно не виделись, но было у меня всегда ощущение, что Борька человек гаденький, хотя лично мне он ничего плохого не делал. От юности запомнился только один эпизод. Мы учились тогда в восьмом классе, и Борька хвалился, что трахнул одну девчонку, что она была целка и сообщал массу подробностей своего подвига. Он даже её назвал. Для нас, пятнадцатилетних мальчишек, многие Борькины откровения казались похожими на неправду, но слушали его с интересом. А на девчонку, которую он нам назвал, поглядывали с особым вниманием: она уже не целка. И сделал это с ней Борька. Наверное, и продолжает делать. И это было правдой. И уже совсем взрослой. Однажды на школьном дворе Борька, хихикая, сплёвывая семечки, сказал, что его девчонка забеременела. А он быстро нашёл способ, чтобы от неё избавиться. Пошёл к ней в гости с товарищем. Выпили немного вина. Потом Борька на минуту вышел из комнаты, будто бы покурить. А товарища до этого подговорил изобразить приставание к своей девчонке. Тут Борька и вошёл: — Ах ты, блядь! Сука! Девчонка плакала, кричала, что она ни при чём. Не помогло. Борька избил её сначала руками, а потом ещё и ногами. Ушёл оскорблённый, с чистой совестью. Борька сидел напротив меня в кафе и рассказывал о своей карьере. О том, как он, так и не окончив средней школы, научился делать большие деньги. Как за это его при Советской власти несколько раз сажали. И как потом, после капиталистической революции, ему пригодились его природные таланты. Всё это время его жена Тоня влюбленно на меня смотрела, улыбалась, и что-то нашёптывала на ушко своему супругу. — Ну, а ты, Саня, как? — спросил, наконец, Борька меня. Я в двух словах обрисовал ему свою ситуацию. Краски старался не сгущать, скорее, наоборот, старался представить всё в очень забавном виде. Все вместе мы даже посмеялись. Обменялись адресами, телефонами. На том и расстались. А положение у меня вообще-то было хреновое. Известный в прошлом журналист уже не вписывался в формат обновлённых средств массовой информации. Я оказался той самой коровой из фильма «Мимино», которую в своём посёлке невозможно продать, потому что её все знают. Во всех местных газетах, на радио, на телевидении, мне вежливо отказывали, ссылаясь на отсутствие вакансий. Редактор газеты «Диапазон» Лена Гетманова, с которой мы вели когда-то информационную программу на телевидении, задумалась: — У нас на радио нужен корреспондент. Но… А ты информации писать умеешь?.. И, заметив недоумение в моих глазах, добавила: — Ну, знаешь, ведь на радио своя специфика… А ведь это я когда-то пригласил её работать в свою программу… Кроме журналистики для меня в городе оставался только неквалифицированный труд. Подметать улицы. Работать на базаре грузчиком. Продавать газеты. Вообще-то я всегда боялся, что где-нибудь на склоне лет попаду вдруг в ситуацию, когда мне придётся спать в подвалах и рыться по мусорным бакам. Ведь у всех этих людей, на которых мы даже стараемся не смотреть — оборванных, грязных — у всех у них была когда-то нормальная человеческая жизнь. И все они когда-то были детьми. От тюрьмы, да от сумы… Я жил пока у друзей, пока в гостях. Но для того, чтобы остаться друзьями, лучше всё-таки вовремя куда-нибудь определиться. Не получится с жильём, с работой, то хоть подвал подыскать поприличней… И вот сижу я у друзей на кухоньке, грызу сухарик, и тут телефон зазвонил. Объявился мой старый школьный товарищ, миллионер и козёл Борька Мерзликин. Спросил, не слушая, как дела. Сказал, что нужно поговорить и, если у меня есть время, чтобы зашёл к нему в кафешку. Время!.. Его у меня по самые мои глухие уши. Что там ещё придумал Борюсик? Может, нужен ему половой в его забегаловке? Ну, я в принципе, уже готов. Не подвал. И не мусорные баки. В тепле. И, если объедки, то все свежие. Пошёл к Мерзликину — ещё зачем-то галстук повязал. Модный был галстук в начале девяностых. Половой в галстуке — барин ещё к жалованью копеечку накинет… Впрочем, чего это я решил, что Борька примет участие в моём трудоустройстве? Ему своих хлопот мало? Бензин на заправках бодяжить. Жену, которая моложе его лет на пятнадцать, подарками и развлечениями от вредных мыслей отвлекать. Долго ли она у него продержится? Моложе-то моложе, но мой школьный товарищ за свои деньги и восемнадцатилетнюю может стащить где-нибудь с подиума… Как помнится, к женщинам он никогда особо не привязывался, шибко ими не дорожил… Борьку вызвали из подсобки. Увидел меня — обрадовался. Сказал, что боялся меня не найти. У него тут возникла проблема. Поэтому он боялся не найти именно меня. Может, ему не половой требуется, а брать нужно круче — вышибала? Ну, нет, на вышибалу я не потяну. Вышибала перво-наперво одним своим видом должен на порядок в заведении воздействовать, а — какой у меня вид? Тощий, сутулый, длинный, как жердь. А, придётся кому по чердаку съездить, так мне же первому и достанется… — Тут, Саня, такое дело, — прервал мои радужные мысли Борюсик. Ты, конечно, мою жену Тоню видел? — Видел, — говорю. И не совсем понимаю, к чему вдруг Борька заговорил про свою жену. А дело было в следующем. Оказывается, когда-то давно, ещё в двадцатом веке, жена Борюсика, Тоня, была ярой моей поклонницей. И уже вышла замуж за своего мешка с баксами, а про меня всё помнила, мечтала обо мне тайно и целомудренно, а, как вдруг увидела в кафе кумира своей юности, так все уши обо мне Мерзликину прожужжала. Что-то Мерзликин мялся. Будто не знал, с чего начать. — Знаешь, Саня, — наконец, приступил, — Тонька, моя жена… — Посидел ещё пособирался с мыслями. Мы сидели за пустым столиком. Две чашечки кофе — и больше ничего. Борька размешивал в чашечке щепотку фруктового сахара и всё не знал, как ему продолжить. Что-то не находилось у него слов, чтобы по-нормальному мне всё объяснить. Если бы он меня просто собирался взять к себе на работу, то уж так бы не церемонился. Порядки у него тут простые, русские. Проходил он как-то по кухне своего кафе, решил супчик попробовать. Продегустировать. Супчик ему не понравился, так он его зачерпнул из трёхведёрной кастрюли ополовничком и поварихе на голову вылил. И ёщё с ног до головы — самым грязным матом. И все вокруг отвернулись, будто не заметили. И повариха тихонько фартучком вытерлась и ушла в кладовку плакать. Не плюнула ему в лицо. Не назвала ни гадом, ни сволочью. С работой вокруг времена тяжёлые. Капитализм. Нужно терпеть. И вот этот монстр, с жирной рыжей мордой, мой бывший школьный товарищ, а ныне миллионер, Борька Мерзликин, сидел передо мной и чего-то мялся, никак не мог определиться, какими словами сказать мне, чего ему от меня нужно. И он опять начал про жену Тоню. О том, что баб у него было много. Менял он их часто, как презервативы, а иногда и прямо вместе с ними. А потом повстречал свою Тоню. И влюбился. И она у него самая лучшая. И уже последняя. Что детей у них пока нет, но обязательно будут. И он, Борька Мерзликин, всегда старается исполнять все её желания. Побывала она с ним на всех знаменитых курортах. Как новый год — так отмечают его супруги Мерзликины обязательно под пальмами. Платья из Парижа, жемчуг — со дна моря. И он, Борька Мерзликин, готов ради Тони своей пойти на любые жертвы. Тем более что жертва на этот раз для любимой жены потребовалась не совсем обычная. И тут Борька опять запутался в словах, опять начал будто издалека, но получилось прямо в лоб. Он сказал: — Саня, а, можно, ты у нас поживёшь?.. — Поживёшь — это что? — не понял я. — Ну, понимаешь, ты работал на телевидении, знаменитость. По тебе весь город когда-то сходил с ума. И вот моя Тоня… У нас в бывшем Советском Союзе раз в году обязательно показывают фильм «С лёгким паром!». По всем каналам. Есть ещё несколько фильмов, которые составляют для бывшего советского зрителя подарочную обойму. И среди них — французский фильм «Игрушка». Очень правдивая выдумка. С хорошей музыкой. Со знаменитыми актёрами. (Так и подмывает сказать Сришаром, но я воздержусь). Поэтому пересказывать я его не буду. Борька предложил мне пожить у него в квартире игрушкой. Так захотелось его любимой жене Тоне. Пока он мямлил, мусолил, соединял в звуки объяснительные для меня слова, я подумал, что у меня в голове случились глюки на почве нервных переживаний. Потерял работу, не знаю, как дальше жить. Не сплю ночами. А, как усну — не хочу просыпаться. Вот и сорвался. Вот и поплыла в голову всякая аудиовидеодребедень — то, чего на самом деле нет, а у меня в голове уже есть. Вот сидит передо мной Борька, мой школьный товарищ, лицо покраснело, лысина покрылась потом. Он шлёпает что-то губами, смотрит, то на меня, то — долго — в окно. Наконец, замолчал. Оно — глюки не глюки, а ведь ситуации всегда анализируешь — обдумываешь, хоть во сне они, хоть наяву. Пока Борька говорил, я все возможные ситуации уже проиграл, всё быстренько себе успел представить. Если уж молодая Тоня собирается взять меня в игрушки, то уж явно не для того, чтобы по выходным с меня пыль стряхивать. Но первое, что приходило мне в голову, и что, очевидно, предполагалось, вменить мне в обязанности, меня совсем не прельщало. Скорее, отпугивало. В мои лета я, конечно, вполне ещё подходил для роли свадебного генерала, но — отнюдь не бравого вояки, который, храбро стискивая в обеих руках жёсткое древко знамени своей дивизии, карабкается на Рейхстаг. Нет уж, увольте. Пусть знамя водружает кто-нибудь другой. Мало ли их — красивых и юных. У каждого свой борзый, озорной неваляшка, Ванька-встанька. При чём тут я? Про меня, про таких, как я, уже книги пишут. К примеру: «Есть ли секс после сорока?..». Есть ли жизнь на Марсе?.. Ехал я как-то в машине с пьяным Томчуком — заместителем председателя колхоза «Юбилейный». Томчук, естественно, за рулём. Ночь, машина со скоростью семьдесят километров в час виляла от кювета к кювету. Томчук рулил и чуть не плакал — жаловался на министра Зурабова. Он, рыдал на дорогу и кричал, стараясь перекрыть шум и грохот УАЗика: — Понимаешь, он, этот Зурабов, с трибуны сказал, что мужчины в России живут только до пятидесяти семи лет. И на них, на тех, кому за пятьдесят семь, денег в бюджет уже не закладывают. И это сказал министр здравоохранения! Понимаешь, мне ещё до пенсии два года работать, а для России меня уже нет!.. И вот я, гражданин России, со своим возрастом, который по нашим российским меркам подошёл к своей критической массе, сижу сейчас напротив потерявшего ум человека и выслушиваю его сумасшедшие фантазии. Есть ли после пятидесяти семи жизнь?.. — Но, — прервал мои размышления Борька — никакого секса. Помни — Тоня — моя жена. Ты у нас просто будешь жить. Отдельная комната, книги — какие хочешь, Интернет, телевизор. Но чтобы моя Тоня могла с тобой говорить, за тобой наблюдать. До тебя дотрагиваться. (Вот дура, всё-таки я её не понимаю!..) Дверь в твою отдельную комнату чтобы не запиралась. Секретов от моей Тони у тебя не должно быть никаких. Вот ты всегда хотел писать книгу? Садись, у меня — пиши. Ты сколько получал на своей работе? Я буду платить тебе в пять раз больше. Зарплата, бесплатное жильё, питание! Ешь, что хочешь, заказывай. Хоть с нами — хоть отдельно. Наш бассейн — твой бассейн. Пройдёшь медкомиссию, помоешься и купайся, сколько хочешь!.. Борька опять вытер пот с лысины, с лица. Разговор давался ему непросто. Он, Борька, долго свою жену отговаривал. Злился, ревновал. Но Тоня начала плакать круглые сутки и полнеть. Ходили советоваться к психоаналитику, он сказал, что может быть хуже. У миллионеров жёны обычно с очень легко ранимой, неустойчивой, психикой. Если сейчас для Тони не разрешить ситуацию положительно, то, возможно, она не забеременеет, а дальнейшее развитие психоза может привести к необратимым последствиям. На карту было поставлено продолжение фамилии Мерзликиных. — Ты — самое дорогое, что у меня есть. Вся моя жизнь, все мои богатства — всё это твоё. Я живу для тебя, — говорил своему сыну французский магнат Рамбаль Гоше. У Борьки Мерзликина ещё не было сына. Ему ещё не для кого было жить, собирать и умножать свои миллионы. Но он хотел, чтобы у него это случилось. У него была любимая жена, он хотел иметь от неё сына, для которого ему стоило, ему нужно было бы жить, кому завещать свои, провонявшиеся разбодяженным бензином, миллионы. И для этого всего-то, подумаешь, какой-то пустяк — уступить жене в её малом капризе. Купить ей за копейки этого жалкого корреспондентишку… — Ну и сошёл Борька с ума — мне-то какая разница, — стал думать я после того, как он намекнул на вполне приличное вознаграждение за мою жизнь в присутствии его жены Тони. И в особенности вот этот, последний пунктик — что мне ничего с ней не надо будет делать, очень пришёлся мне по вкусу. Настолько, что я готов уже был согласиться на предложение моего приятеля. Но он ещё не закончил. У моего товарища Борьки Мерзликина были ещё ко мне некоторые условия. — Я тебе, Саня, обеспечу всю твою жизнь, очевидно, подводя черту трудному разговору, сказал Борька. Положу деньги на счёт в банке, чтобы ты мог хорошо жить на проценты, когда Тоне надоест эта комедия. Положу заранее, всё — в присутствии адвоката, нотариуса. Но только ты должен выполнить одно условие. Только пойми меня правильно, я вкладываю деньги, у меня должны быть определённые гарантии. Перед тем, как ты приступишь к своим обязанностям, тебе должны сделать операцию. — Какую? — Тут я, наконец, подал голос. — Я только месяц, как после комиссии, врачи сказали, что, кроме тугоухости, я совершенно здоров. — В том-то и дело, — сказал Борька. — Тебе нужно отрезать яйца. Возможно ли простыми человеческими словами передать мою реакцию на это короткое Борькино заявление? Как раз — тот самый классический случай, когда словам становится тесно, а мыслям просторно. Вот я и сидел, не мог сказать ни одного слова, хотя Борька, казалось бы, наконец, замолчал. И приготовился послушать и меня. Он, наверное, подвинулся рассудком? Конечно — ежесекундно думать, как кого надуть, следить, чтобы не надули тебя, бояться конкурентов, бандитов, милиции. Любить жену и не видеть её сутками. Ревновать. Бессонница. И, наверное, и — импотенция. Откуда ей взяться, потенции, если в постоянном стрессе? Ладно, Бог с ним. Чего уж тут обижаться? Я поднялся из-за столика: — Я пошёл, Боря. Ты не волнуйся, всё будет хорошо. Передай кому-нибудь дела на пару недель. Побудь с женой, удели ей внимание. Свози её на ваши Мальдивы, или — там — на Канары не на Новый год, а сейчас. А, может — просто куда-нибудь в глухую деревню, где речка, лес… Борька ухмыльнулся: — Знаешь, Саня… Ты себя со стороны видел?.. Ведь это раньше ты был Александр Иванович, звезда… А сейчас ты никто. Пустое место. Это для Тоньки остался к тебе какой-то интерес. Да и то, я думаю, ненадолго. Ведь я тебя насквозь вижу. Кому ты здесь нужен? Да и нигде ты не нужен. Ушло твоё время. Сейчас моё… наше время. Борька тоже поднялся из-за столика, промокнул платочком лицо, вспотевшую лысину: — Вот тебе сейчас случай подвернулся — чего жопой крутить? Другого такого не будет. Пойди домой или — где ты там сейчас остановился — подумай. Пока железо горячее. А то я уже с хирургом договорился. На пятницу… И вышел, опередив меня, на улицу, где его ждал уже джип с огромными колёсами и шофёром-тяжеловесом за рулём. Нет, я конечно, и мысли не допускал! А чего это Борюсик так волновался? Потел, мямлил… Ведь он был уверен, что проблем у него со мной не будет. Вон — даже и с хирургом уже договорился… Тут, конечно, другое. Такой крутой бизнесмен, вращается в самых высоких сферах местного бизнеса. А тут вдруг на глаза его любезной супруге попадается какой-то голодранец, которого она, его любимая женщина, хотела бы видеть возле себя. В его квартире, с его собственного согласия, и днём и ночью — другой мужчина. И, вместо того, чтобы его просто замочить, как в кино показывают — ноги в чашку с цементом и в воду, — ему, Борису Мерзликину, ещё нужно уговаривать это ничтожество, чтобы оно согласилось своим присутствием в доме отравлять ему жизнь. А ведь переступил же через себя, пошёл на уступки любимой женщине!.. Может, потом, через пару месяцев, так оно и будет — ноги в чашку с цементом и — в воду?.. Ладно, это всё меня уже не касается. Глаза бы мои не видели бы уже этого Мерзликина. Надо же! К друзьям, во временное своё жилище, я вернулся поздно. Всё слонялся по городу, пытался отвлечься, оторваться от своих мыслей. Ещё оставались кое-какие деньги, и я бездумно их тратил, заказывая в попутной забегаловке ещё баночку пива, а, вдобавок, ещё и бутерброд, без которого в этот день я вполне мог уже обойтись.