Алексей Ручий - Живодерня

 Я поднимаюсь на чердак, там у меня хранятся Инструменты. Сквозь щели в крыше я вижу, что ветер разорвал пелену туч, и в разрывах проглядывает кровавая луна. Хорошее время для жертвы.

 Беру Инструменты и спускаюсь вниз. Но на этот раз я крадусь тихо, очень тихо – столь привычной мне походкой охотника. Сжимаю в руке Каратель, чувствую, как оружие дрожит в моей ладони, прося крови.

 Пока я ходил за Инструментами, я привык к темноте и теперь вижу очень хорошо – крысы вернулись в свой угол. Я замираю на лестнице, не дойдя до конца пару ступеней. Заношу Каратель, его острие хищно смотрит в стаю крыс, собираясь полакомиться кровью. Выбираю самую толстую из крыс, прицеливаюсь. Короткий взмах и Каратель летит в цель, крысы вновь бросаются по углам к спасительным провалам в полу, но моя жертва уже не успевает этого сделать. Каратель с легкостью вспарывает ее шкуру, перебивает позвоночник и пригвождает ее к полу. Я ж говорю, в свои годы я достаточно силен, и со своими Инструментами управляться умею замечательно.

 Крыса делает несколько резких движений в агонии и медленно замирает. Ее тело и лапы обмякают, она растягивается по полу. Из-под брюха ползет кровавая клякса, которая все ширится и ширится. Я подхожу к ней и отрубаю ей голову Большим Ножом. Маленькая головка отлетает, как гнилое яблоко.

 Я поднимаю ее и рассматриваю: красные глазки только-только подернуло мертвенной пленкой, я еще чувствую тепло убитого животного. Я выхожу во двор и насаживаю ее голову на тонкую палку рядом с входом в дом. Тут уже с десяток таких палок, на которых торчат сморщенные крысиные головы.

 Но крыса – это ерунда. Близится время Большой Охоты. Я прохожу через сад к Живодерне. Открываю дверь, в это время из-за туч снова показывается луна и заливает все мертвенным серебристым светом. Хороший знак: Охота будет славная.

 Я прохожу внутрь сарая и осматриваю клетки. В одной из них сидит большая черная собака, достаточно большая, чтобы постоять за себя, но и она теперь мой пленник. Точнее, жертва – потому что именно на нее я сегодня устрою Охоту. Я открываю клетку.

 Собака смотрит на меня, но не лает. На Живодерне это табу. И животные это знают. Они вообще очень хорошо знают, что их ждет, поэтому очень боятся своего хозяина. Но Смерть никого не обойдет стороной, уж поверьте. Рано или поздно она выбирает всякого.

 Я хватаю собаку за загривок и вытаскиваю из клетки. Внезапно животное выходит из ступора и в приступе бессильной ярости рычит и лязгает зубами возле моей руки. Но я – достаточно опытный охотник, чтобы пропустить этот выпад. Я отдергиваю руку и швыряю ее на пол. Потом пинаю под зад и кричу: «Пошла!» Собака взвивается и несется к открытой двери сарая, к своему спасению от меня, от горькой участи всех обитателей Живодерни. Наверное, так она думает, не знаю. Я считаю иначе.

 Собака выскальзывает в проем. А я аккуратно закрываю клетку. Потом осматриваю остальные. Звери в ней замерли, только тяжело дышат и все. Я победоносно улыбаюсь. А потом бросаюсь в погоню за беглецом.

 Я хорошо чую своих жертв. Я прорываюсь через сад, сквозь заросли чертополоха и вижу свою цель, несущейся к берегу речки. В одной руке у меня Бумеранг, в другой Каратель. За поясом Большой Нож. Я замахиваюсь Бумерангом, оценивая расстояние и прицеливаясь. Затем резким движением метаю его, он взвивается, чуя добычу, и несется вперед, прорезая густой воздух. Короткая вспышка в лунном свете, считанные доли секунды – и он поражает цель. Точный бросок – собака припадает на лапах и катится по грязи. Следом ей летит Каратель. Он впивается в бок, грызя плоть, пуская кровь.

 Я настигаю свою жертву, взмахиваю Большим Ножом и приканчиваю ее. Из ран в боку и на шее собаки фонтаном хлещет кровь. Я падаю на колени и начинаю ее пить. Кровь сладкая и теплая.

 Животное еще бьется в судороге, но это длится недолго. Смерть прибирает свое добро, и я вижу ее усмешку, косой тенью скользящую сквозь перелесок, над ядовитой гладью речки; усмешку, пляшущую среди туч и их отражений на земле, в этом сжатом пространстве, где только и есть Смерть и я – ее посол, ее жрец и служитель.

 Я беру Большой Нож и так же, как и недавно крысе, отсекаю животному голову. Потом аккуратно вспарываю шкуру, и, ловко орудуя ножом, снимаю ее целиком. Вырезаю внутренности и кидаю их в траву. На моих руках кровь и клочья шерсти.

 Взяв окровавленную тушу и свои Инструменты, я возвращаюсь в дом. Луна исчезла, и по саду бродят темные тени. Снова начинает накрапывать дождь.

 Войдя в дом, я кладу освежеванную тушу на стол в углу, потом иду на чердак и убираю Инструменты. Спускаюсь, ищу спички, потом развожу костер в глубине дома, кидаю в него доски, оторванные от прогнившего пола. Огонь разгорается быстро, пламя начинает лизать доски. Я беру нож и разделываю тушу собаки.

 Я нахожу в углу закоптелое ведро, в котором я обычно готовлю, и выхожу во двор. Там под деревьями скрыт полуобвалившийся колодец. Вода в нем мутная, с кусками мха, отдающая гнилью. Но это в любом случае лучше, чем вода из речки. Я набираю полное ведро и возвращаюсь в дом, там ставлю его на огонь, укрепив на кирпичах. Кидаю в него разделанную тушу.

 Знаете, если вы брезгуете собачатиной, то я вам скажу, что вы полные дураки. Или зажрались. Когда живот подводит от голода, съешь и не такое. А собак я научился есть еще в детдоме. Там мы все время недоедали, поэтому в свободное от занятий время ловили собак и кошек и варили их в большом котле, украденном в детдомовской столовой, на заднем дворе за бомбоубежищем. Детдом стоял на краю города, но местные все равно знали об этом нашем гастрономическом пристрастии и поэтому называли нас людоедами. Правда, людей мы не ели, хотя если бы нам представилась такая возможность, вряд ли кто-то отказался бы от куска человечины – уж поверьте.

 Я нахожу соль в целлофановом пакете и бросаю горсть в ведро. Вода немного пузырится, а это верный признак того, что скоро она закипит. Я думаю, что Большая Охота сегодня удалась на славу. А еще о Пилигриме.

 Пилигрим впервые появился здесь, в заброшенном поселке, в то самое лето, когда сюда нагрянул и я. Я мало знаю о нем, знаю только, что он все время путешествует и надолго в одном месте не останавливается. И здесь он появляется раз в год и то на пару дней. Кажется, когда-то у него здесь был дом, не знаю точно. Он немного странный, этот Пилигрим. Кстати, Пилигримом он сам себя называет, но я так понимаю – это ненастоящее имя, правда ведь? Так вот он все время путешествует, бродяжничает и говорит о боге. Он может бесконечно говорить о боге. И толку? Даже если бог и есть, ему плевать на всех: и на меня, и на вас – иначе сидел бы я сейчас здесь и рассказывал бы вам все это?

 Но вообще Пилигрим – хороший человек, наверное. Возможно, единственный в своем роде. Правда, я точно не знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Как-то обхожусь я без этих понятий. Но Пилигрим, по крайней мере, не причинял мне зла. Так, разговаривал со мной пару раз – и все.

 И вот сижу я и думаю, что, наверное, это вообще-то интересно – путешествовать. Я-то кроме этого города, детдома, да того города, где я родился, ничего больше и не видел. И то тот город, где я родился, – не в счет, я о нем почти ничего и не помню.

 Я бы и сам отправился путешествовать, но у меня есть Живодерня. На ней я тоже совершаю свои маленькие открытия, не хуже любого путешественника, только лежат они в области Смерти. Смерть – прекрасный рассказчик, не хуже Пилигрима, она поведает вам, насколько скоротечна жизнь каждого из нас, любого живого существа на земле.

 Ну, да ладно, - что-то я разговорился, а вода меж тем закипела. Мясо плавает в ней и издает приятный сладковатый аромат. Но я вам так скажу – нет ничего на свете вкуснее и слаще свежепролитой крови. Когда она бьет из тела поверженной жертвы горячим алым фонтаном. Попробуйте – потом еще меня и благодарить будете.

 Я достаю металлическую миску, найденную в сарае и отдраенную мной от ржавчины и грязи, и наливаю в нее горячее жирное варево. Оно вкусно пахнет. Не свиной окорок, конечно, но тоже сойдет – голод, как говорится, не тетка.

 Я ем и смотрю в окно, в разрывах туч вновь видна луна, по верхушкам перелеска идет бесшумной волной ветер. На Живодерне тихо и тихо в саду, лишь изредка со стороны дома Безумной старухи доносятся голоса: верно, там снова бомжи жрут дешевый вонючий портвейн или денатурат.

 Поев, я ставлю миску на подоконник – помою завтра, остатки варева туда же. Гашу костер и иду на чердак. Поднимаюсь по лестнице и снова слышу крысиную возню – ладно, на сегодня и с вас хватит, зато завтра с утра я начну настоящую охоту, ждите.

 На чердаке в углу у меня лежак, на нем старый ватник, тоже найденный в сарае – немного, конечно, но я к удобствам не привык. Я ложусь, укрываюсь ватником и тихо, прислушиваясь к ночным шорохам, лежу.