Сергей Кузнецов - Гроб Хрустальный. Версия 2. 0
Коридор - как в любой старой коммуналке, Глеб в таких бывал пару раз в жизни. На двери - стикер с пятипалым листком, надпись: Legalize it - NOW!; на следующей - приклеенная скотчем распечатка: собака перед экраном компьютера, а внизу стандартным Courier набрано: "В Интернете никто не узнает, что ты @".
Что это значит, Глеб не понимает. Не все ненужные знания преподают в математических школах: кое о чем узнаёшь позднее. Или не узнаешь, смотря как все повернется.
Снежана толкает дверь. В углу крошечной комнаты - рюкзак, полный книг (кажется, разных); на стуле - скомканная рубашка, два непарных носка и несколько старых пятидюймовых дискет. На полу - сумка с эмблемой MIT, россыпь трехдюймовок и матрас, рядом - недопитая бутылка пива. Поверх не застланной постели в джинсах и майке лежит Андрей с книжкой в руках.
Глеб когда-то объяснял отцу: беспорядок в комнате - признак человека, ставящего математические абстракции выше реальности материального мира. Чем больше видимый хаос, тем ближе ты к совершенству. Вот Свидригайлов говорил, что бесконечность - это банька с паутиной по углам. А бесконечность - это символ математического совершенства, будь она хоть счетной, хоть континуальной.
Множество, содержащее бесконечное количество элементов, называется счетным, если все его элементы можно пронумеровать. Как ни странно, бывают бесконечные множества большей мощности: например, множество точек отрезка или иррациональных чисел. Оба они являются континуальными множествами, мощности алеф-ноль. Большинство знаний, полученных в матшколе, бесполезны в жизни - вот и эти могут пригодиться только чтобы рассказывать Тане, почему алеф в рассказе Борхеса называется алефом.
Нельзя сказать, чтобы Таню слишком впечатлило объяснение. Ее не интересовала бесконечность, ни одна, ни другая. Как взрослую женщину меня интересует лишь конечный срок собственной жизни, которую глупо тратить на уборку твоих вещей… Так она объявила еще на первом году совместной жизни, и хотя Глеб быстро переставал слушать - точно так же, как за пару лет до того отец переставал слушать его самого, - но слова про конечность жизни запомнились. Может, поэтому он приучил себя убирать в квартире - и привычка эта сохранилась даже после развода.
Андрей поднимается:
– Привет… извини, что я не того еще, - надевает носки, ищет глазами кроссовки, порывшись в сумке, достает контейнер для контактных линз.
– Ну ладно, Андрей, - говорит Снежана. - Я пошла.
– Угу, - отвечает Андрей, а Глеб с улыбкой кивает: Было очень приятно познакомиться.
Снежана на секунду задерживается в дверях: Мне тоже.
– Вот, - говорит Андрей, выливая в рот остатки пива, - теперь можно как бы жить. Привет, - и он протягивает руку, - я хоть вижу, с кем типа говорю, а то без линз я слеп как крот.
Глеб пожимает руку, кивает на матрас:
– А как же ты книжку читал?
– Я не читал, - отвечает Андрей, - я раздумывал, не почитать ли. Видеть книжку при этом ни к чему.
На обложке - пересечение световых лучей, кластеры и созвездия; английское название. Глеб ни слова не понимает: английский язык - очень нужная вещь, такому в матшколе не научат.
– Я звонил вчера, - говорит Глеб. - Мы на дне рождения Емели познакомились.
– А Емеля - это Миша Емельянов? Который нам бухгалтерию помогает делать, да?
– Типа того, - отвечает Глеб. Ему и в голову не приходило узнавать, чем заняты Абрамов и Емеля: бизнес - он и есть бизнес. Сегодня бухучет, завтра - ночной ларек. Во всяком случае, Глеб так себе это представляет.
– Я тебе свои работы принес, - говорит Глеб, доставая из рюкзака папку. - Посмотришь?
– Да, и типа кофе заодно.
Кухня под стать квартире - расшатанный стол, раковина грязной посуды, марш голодных тараканов вдоль плинтусов. Загаженная плита: проще купить новую, чем отмыть эту.
За столом двое. Знакомый блондин в рубашке с широким воротником. Бен, Глеб уже запомнил. Он приучил себя запоминать одежду - потому что лица людей слишком похожи. Но и одежду Глеб запоминает не визуально, а формульно: высокий воротник плюс блестящие пуговицы плюс клешеные джинсы. На цвет рубашки можно и не обращать внимание. Неудивительно, что Глеб не замечал на Тане ни новой юбки, ни новых туфель.
Какие теперь юбки носит Таня, какие туфли? Что осталось от нее, кроме воспоминания о волосах, выцветших на крымском солнце? Больше не разозлится на Глеба, не надует полные губы, не отвернется к стене, не скажет ты меня просто не замечаешь, не уйдет на кухню, хлопнув дверью, в ответ на Глебово я вообще не замечаю людей.
На собеседнике Бена - клетчатая фланелевая рубашка, под ней - серая футболка. Из-за черной, клочковатой бороды он напоминает одновременно еврея-талмудиста и шестидесятника, непонятно как сохранившего молодость. (Несмотря на множество знакомых евреев, живых талмудистов Глеб никогда не видел и представлял их по какой-то комедии с Луи де Фюнесом, популярной в годы первых, еще полуподпольных видеопросмотров). А может, шестидесятники и были тайными талмудистами, просто тридцать лет назад никто не понимал, что борьба против длинных волос, о которой рассказывали Глебу родители, была формой религиозных войн.
Давно я не видел столько евреев одновременно, думает Глеб. Наверное, со школы.
Когда людей так много, начинаешь путаться. Возвращается апатия. Да, слишком много народу, хочется вернуться домой, лечь на диван, смотреть по телевизору "Твин Пикс", "Санта-Барбару", просто новости. Даже выключенный телевизор лучше необходимости общаться с людьми.
– Ты зря тянешь, Ося. Локалка под энтями - это рулез, - говорит Бен, отрезая кусок сыра длинным ножом. Склизкую изоленту на рукоятке не отмыть никогда, как и плиту.
– Это идеологический вопрос, - отвечает клетчатый. - Тех, кто использует мастдай, я бы стерилизовал на месте.
Андрей вытирает стол грязной тряпкой, говорит Глебу: Я понимаю, феминизм, все дела, но что девушки вообще не убирают - это нормально, да?
Бен улыбается Глебу, как старому знакомому, говорит клетчатому:
– Да, монополия, нечестная конкуренция, все круто. У меня самого Нетоскоп. Но ты, Ося, как сатанист, должен оценить Гейтса. Три шестерки, сам понимаешь.
– Я анархо-сатанист, - отвечает Ося. - Надо различать подлинную и мнимую конспирологию. Можно найти "число зверя" в словах "Уильям Гейтс третий" или в названии Мелкософта, но дураку понятно, чем Кроули отличается от Гейтса.
Бен сразу понравился Глебу. На него приятно смотреть - может, потому что Бен все время улыбается. Эту способность Глеб заносит в ту же ячейку памяти, куда уже отправил Бенову манеру одеваться. Теперь ему будет легко узнать Бена. Чтобы лучше запомнить голос, Глеб спрашивает:
– А как найти 666 в имени Гейтса?
– Проще простого, - радостно улыбается Бен. - Каждой букве поставить в соответствие цифру и просуммировать.
– Какую цифру?
– Да любую, - говорит Ося, - не в этом дело.
И при этом отмахивается от Глеба, точно от мухи.
Андрей заливает кипятком две ложки "нескафе", раскрывает Глебову папку: Не будем, типа, отвлекаться, давай глянем, что у тебя тут.
– Ты прав, Ося, - соглашается Бен (улыбка не сходит с его лица). - Тут дело в другом. Виндоуз рулит точно так же, как рулит поп-музыка. Воплощение софтверной попсни.
– Вырубить нахуй, - отрезает Ося.
– А вот и нет! - восклицает Бен. - Помнишь, ты мне объяснял: ЛаВей говорил, что настоящий сатанизм - не среди блэк-металла или там сибирского панка…
– ЛаВей не знал про сибирский панк!
– И это не случайно! Потому что сибирский панк - это уже не круто. Это, собственно, вообще не круто. Потому что - я продолжаю - настоящий сатанизм - среди наиболее бездарных записей попсни. А ты не будешь спорить, что Виндоуз - прекрасный пример бездарной попсни.
– Чушь, - говорит Ося, взмахом руки словно отсекая от себя собеседника. - ЛаВей понимал сатанизм довольно примитивно. По большому счету, это несколько вульгаризированное, чтобы не сказать христианизированное, кроулианство.
Глеб тем временем рассказывает Андрею, что работает в "Кварке" и "Фотошопе", а про себя думает, что последний раз сидел за компьютером года полтора назад, и надеется, что ничего нового с тех пор не придумали. Нормально, говорит Андрей, закрывая папку, и в этот момент в кухню входит крупный рыжебородый мужчина - очевидно, Илья Шаневич.
– Привет всем, - бурчит он. - Почему ни одна свинья не убрала после вчерашнего? У меня здесь что, притон?
– Я вообще только пришел, - говорит Бен, продолжая улыбаться. - И, по-моему, тут все круто.
– Понятно. - Шаневич почесывает заросшую рыжим волосом грудь. - Опять придется Нюру Степановну просить, - и вопросительно смотрит на Глеба, только что его заметив.
– Это Глеб Аникеев, будет верстать журнал, - поясняет Андрей. - Мне его Миша Емельянов рекомендовал.
