Ирвин Уэлш - Судьба всегда в бегах
Индзастройка
В хоккейной маске довольно душно, но такими уж их изготавливают. Лучше на эти темы не думать. Однако маску явно варганил какой-нибудь выдающийся халтурщик, черт. Квартал мы предварительно обнюхали до кирпичика, выяснили, насколько хозяин тароват и на что его деньги тратятся. Надо отдать должное Культяпому: соглядатай он классный. Кстати, за этими типами из коттеджей следить не так уж и трудно. Они рабы привычек, день их расписан по часам. И пускай они такими и остаются, потому как это выгодно для дела; а, по выражению Мэгги, все, что выгодно для дела, выгодно для Британии, цитирую близко к тексту.
Единственная подлянка заключалась в том, что дверь открыл не кто-нибудь, а эта курица Дорис. Ну и раз уж я выполнял обязанности тарана, то просто как следует пихнул ей меж ключиц, она и растянулась в прихожей ногами к порогу, грянулась всеми своими телесами и лежит там на полу, корчится, словно ее паралич разбил. Ни звука не проронила, не вскрикнула, ничего. Я вошел и захлопнул дверь. Лежит, и все; жутко умилительно; представляете, как я на нее разозлился? Бэл наклоняется и приставляет ей к горлу нож. Едва она фокусирует взгляд на лезвии и осознает, что это, собственно, за штука, глаза выскакивают у нее из орбит. Потом она прижимает подол к коленкам. Я сдавленно ржу: захотеть ее, щекастую рухлядь, способен разве что полный псих. Бэл ровно говорит ей своим специальным ниггерским голоском, с вест-индским таким акцентом:
– Будешь молчишь, будешь живешь. Шутишь с нами шутки, завтра твоя белая жопа попадай телевизор, жынщна.
Бэл настоящий артист, этого у него не отнимешь. Он даже веки и губы под маской зачернил. Дорис молча его разглядывает, зрачки расширились, будто кто-нибудь накормил ее экстази. Туг возникает этот хмырь, ее муженек.
– Джеки… бога ради…
– ЗАТКНИ СВА ГРЯЗНУЮ ХАБАЛКУ! – ору я ему с шотландским выговором. – ЕСЛИ ХААЧЕШЬ ПАЛЧИТЬ СВА БАБУ ЦЕЛОЙ, ЗАТКНИСЬ, ПОЯЛ?
Он робко так кивает и просит:
– Пожалуйста, берите все что унесете, только не…
Я подхожу и сильно бью его затылком об стену. Бью три раза: первый ради дела, второй ради забавы – ненавижу таких вот ублюдков – и третий на счастье. Затем врезаю ему по яйцам коленкой. Он со стоном сползает по стене, сука недобитая.
– Яа велел те заткну-уться, хеар! Яа скаал заткнись и делай шо тея пап-росят, и таа не буэт бо-бо, поял?
Кивает, присмирел, вдавился в стену, дрочила жалкий.
– И теэрь, если падымешь шум, сынок, тая миссэс ею жись буэт на аптеку ра-або-тэть. Поял?
Кивает, у него уже полные штаны. Смешно, когда я был мальцом, люди то и дело жаловались моему старику – а он шотландец, – люди типа этого сраного мешка жаловались, что не понимают шотландского акцента. Это смешно потому, что всякий раз, как я проворачиваю подобные делишки, смысл до них доходит безошибочно, со всеми нюансами.
– Вод деберь бсе апстоаит роасдюдесно, – говорит Культяпый, прикидываясь коренным ирландцем. – Вод. Чичоас я буду воам дизнаделен, коль вы пдинеседе сюда бсе дедьги и доагоценнодти, коакие есть в добе. Вод. Положите бсе в эдод бакедик, не? Если не роашшумидесь, нам, пра, непдидется будить беддых бадышей тоам, даведху. Вод.
Разные акценты – отличная уловка, чтоб запутать мусоров. У меня хорошо выходит шотландский благодаря моим старухе и старику. Ирландский у Культяпого тоже неплох, хотя он иногда перегибает палку, а уж вест-индский говорок Бэла – шедевр, да и только. Муж, сука обдристанная, ходит по дому с Культяпым, а Бэл не отнимает ножика от горла жены и прижимает ее, чтоб не рыпнулась ненароком. На мой вкус, чересчур сильно прижимает, хмырь паршивый. Я же готовлю всем чай, что вовсе не так легко, когда на тебе перчатки и прочая амуниция.
– Пеэнье есть, мать? – спрашиваю у нее, но у несчастной телки и язык-то не шевелится. Она показйывает пальцем на сервант выше по лестнице. Я проверяю, что там есть. Ё-моё, пакетик «Кит-Кэт». Это ж объедение, и впрямь подзакусить было бы кстати. Чертова маска, до чего жарко в ней.
– Саись на кшетку даай, мамаш, – предлагаю ей. Она не двигается.
– Посаи ее на ее занницу, Бобби, – говорю я Бэлу. Он взгромождает ее на кушетку, приобняв одной рукой, словно лучшую, блин, подружку. Я ставлю перед ней чашечку.
– Токо не удумай пленуть чаэм в чу-нито морду, ма, – предупреждаю ее, – а то вишь, там детская наэрху? Буэт корм червяам!
– Я и не…– отстукивает она зубами. Бедняжка Дорис. Сидит себе дома, телик смотрит, и вдруг такое. Страшно представить, по правде-то говоря.
Бэл недоволен:
– Пей свой сраный чай, жынщна. Мой кореш Херсти готовить вкусный чай. Пить чай Херсти. Думать, мы твои шестерки? Белая сучка!
– Эй-эй, остыэнь. Дэушка нашего чаю не хочт, дэушка ваще чаю не хочт, – говорю я Бэлу, или Бобби, если на то пошло.
Когда мы обделывали такие делишки, всегда звали друг друга Херсти, Бобби и Мартин. В честь Бобби Мура, Джеффа Херста и Мартина Питерса – «Хаммеров», которые добыли нам Кубок мира в 1966-м. Барри был Бобби, капитаном; я был Херсти, центральным нападающим. Культяпый – тот воображал себя Мартином Питерсом, полевым диспетчером, за десять лет до того, как сам стал играть и как все это плохо кончилось. Естественно, наличных в доме негусто: мы наскребаем порядка двух сотен. В этих чертовых коттеджах никогда и фартингом не разживешься. Мы их грабим исключительно потому, что это легко и взбадривает. А также заставляет работать головой в подготовительный период. Соображалку тоже тренировать надо. Вот почему мы контора номер один в стране: мозговать умеем, а как же. Размахивать руками на людях каждый болван может; только планирование и организация отличают истинных профессионалов от тупого сброда. Тем не менее Культяпый выведывает шифры кредитных карточек хмыря муженька, обходит несколько ближайших банкоматов и возвращается с шестью сотнями добычи. Хреновы машинки с их дурацкими предохранителями. Лучше выждать до полуночи и, к примеру, в 11.56 снимешь двести, а уже в 12.01 – еще двести. Сейчас только 11.25, и маячить тут столько времени стремно. Всегда закладываешься на больший срок, думая, что тебе окажут сопротивление. А в этом коттедже все получилось слишком, ёшь-то, быстро. Связываем обоих, Бэл выдирает телефонный провод из розетки. Культяпый кладет руку хмырю на плечо.
– Вод. Вы, дебядки, де вздубоайте ходидь в бодицию, не? Даведху спьоат двое бидых дедишек, и звоадь их Энди и Джессика, ведно?
Те кивают, совсем припухнув.
– Ваб же де подравица, если бы за диби веднебся, де подравица? Вод.
Они в ужасе пялятся на него, суки перепуганные. Я добавляю: – Мэ знам в каую школу ониэ хоят, в каой скаутский круок, в каой отряэд для дэочек, мэ знам все. Выэ нас заудьте, и мэ вас заудем, ладыэ? Выэ дешво отделазлись!
– Так что к влас-тяаам не ходить, – тянет Бэл, прикасаясь к теткиной щеке тупым краем лезвия.
Вся левая половина лица у бабы вспухла и покраснела. И мне становится как-то не по себе. Я никогда бы не ударил Дорис, я ж не такой, как мой старик. Правда, он маму больше не бьет, но только после того, как я предупредил эту задницу, чтоб он ее пальцем не трогал. На что я ни при каких условиях не способен – так это ударить Дорис, ту или эту, неважно. А сегодня, ну ладно, сегодня не считается, мы ж работали, и этим все сказано. Тебе отвели роль тарана, и уж будь добр, не подведи. Первая же сука, которая откроет дверь, получает по морде, Дорис, ешь-то, или не Дорис, получает полную порцию. А моя полная порция – это вам не бирюльки. Вроде успех всей работы от первого шага зависит, и ты просто не должен подвести. Профессионал есть профессионал. Я уже говорил, речь идет о деле, а то, что выгодно для дела, выгодно и для Британии, и я обязан в меру сил поспособствовать «Юнион Джеку». Надо попросту вывести за скобки свои личные «нравится – не нравится», они тут абсолютно ни при чем. Однако мордовать какую-нибудь Дорис я не готов, ни хрена не готов, и это совсем не личное. Я не говорю, что это недостойное занятие, я знаком с кучей дорис, которые заслуживают хорошей плюхи; я просто имею в виду, что настоящего удовлетворения от такой плюхи не получишь.
– Ду, бдиядно ибедь дело с такими мидыби дебядкаби, – говорит Культяпый, и мы исчезаем, не тревожа более покой этого уважаемого семейства, и в ушах у нас привычно рокочет адреналин.
Единственное, чему я рад, так это тому, что мы не разбудили детей. У меня самого есть пацан, и как представишь, что какая-нибудь сука… да нет, никакая сука не осмелится. И все же меня чуть подташнивает, и я решаю пацана поскорее проведать. Может, завтра с утра к нему заскочу.
Вулвергемптон, 1963
Спайк хохотнул и поднял кружку берегового горького на уровень подбородка.
– Ну, Боб, твое здоровье, – когда он лыбился, глаза по обе стороны вдавленной переносицы суживались в слитную горизонтальную щелочку, похожую на второй рот, – и шоб все у тебя было в ажуре!
Весело прищурившись, Боб глотнул пива, оглядел трудяг за столиком. Отличные они ребята, даже Спайк. Спайк, в общем, не такой уж дундук. Ему нравится сидеть в дерьме, и осуждать его за это глупо. Предел Спайковых мечтаний – жить себе поживать и дальше на Шотландцах, транжирить солидный оклад на выпивку и лошадей, которые заведомо не придут первыми. С тех пор как Боб переехал в район коттеджной застройки «У брода», они отдалились друг от друга не только территориально – человечески. Спайк тогда сказал: «Фиг ли ты прешься к черту на рога, да еще за такие бабки, а нам тут скоро квартплату скостят. Во загуляем!»
