Александр Проханов - Скорость тьмы
Вскоре в плотине заработали шлюзы, из Москвы и из Астрахани поплыли белые пароходы, полные гостей, делегаций, отдыхающих туристов. Изумленно смотрели на торчащие из-под воды колокольни, и им чудились подводные звоны и печальные песнопения.
— Говорят, перед войной здесь было знамение, — произнесла женщина, не уверенная, стоит ли включать этот странный эпизод в канву обычной экскурсии.
Молоденький охранник стоял на вышке на ночном дежурстве. Не выпуская винтовки, оглядывал крыши сонных бараков и разлившиеся под горой, бесконечные воды моря с туманным отражением звезд. Внезапно увидел, как на водах всплыл огромный портрет Вождя, казалось, нарисованный на прозрачном шелке. Колыхался, словно губы его открывались, брови хмурились, усы шевелились. Шелковый платок приподнялся, взлетел на небо, выгнулся, будто парус под ветром. Его уносило в глубь неба, он уменьшался, превращался в малую точку. И в эту темную точку, в небесную скважину сметались звезды, вливались туманности. И казалось, все небо и все светила, земля с лесами и водами, ночные бараки с «зэками», сторожевая вышка с испуганным стражником, подхвачены буйным ветром, убыстряясь, со страшной скоростью несутся, всасываясь в черную скважину. Солдатик упал без чувств, а на утро из репродуктора, что скрежетал и хрипел над плацем, пришло сообщение, что началась война.
— Наша Молода из-под воды защищала Россию, — голос экскурсовода исполнился горьким достоинством, словно она отыскивала смысл в бесконечных потерях и тратах, — Немцы, приближаясь к Москве, разбомбили все электростанции, питавшие столицу. И только агрегат нашей ГЭС оставался целым, подавал к Москве электричество. Быть может, то светящееся в кабинете Сталина ночное окно, за которым наблюдала Москва, озарялся светом Молоды. Моторный завод выпускал двигатели для боевых самолетов, которые сражались в небе войны, сбрасывали бомбы на рейхстаг. Многие молодеи погибли на фронте, многие вернулись героями. Над Москвой загорались победные салюты, а здесь, на Рябинском море, одна за другой падали подмытые водой колокольни. Теперь осталась одна, вот-вот и она упадет.
Завершающий раздел экспозиции она прошла торопливо, говорила бегло, невнятно, словно из последних сил. Наблюдавшему за ней поэту казалось, что она, как птица-подранок, стремится ускользнуть от хлещущих выстрелов, дотянуть до любимого леса, укрыться в густой листве спасительных деревьев.
Она повествовала о разрухе недавних лет, обнищании людей, разорении завода. Об инженерах, которые топтались на рынке, продавая китайскую рухлядь. О закрытии библиотек и домов культуры, вместо которых, как ядовитые, светящиеся в ночи грибы, вырастали игорные дома и казино. О дельцах, которые похищали девушек из окрестных деревень и продавали в турецкое рабство. О демонстрации ветеранов, которую разогнал ОМОН, и старик с орденскими колодками, с разбитой головой лежал на проезжей части, а мимо бежала избиваемая дубинками толпа.
— Но теперь, слава Богу, все это уходит в прошлое. В городе появился необыкновенный человек по фамилии Ратников. Он стал хозяином разоренного завода и каждую свою копейку тратит не на поездки в Ниццу, не на роскошные особняки и дорогие машины, а на воссоздание моторного завода. Сам он, будто бы, происходит из молодеев, радеет о родной стороне. Завод стал одним из самых лучших и богатых в России, а двигатель, который здесь изобретен, сделает русский истребитель самым скоростным и неуязвимым. К сожалению, я еще не знакома с этим замечательным человеком, через которого явлено Русское Чудо. Россию каждый раз спасают не армия, не вождь и не искусстный политик, а Чудо, которое обретает образ Спасителя Русской Земли.
Она вдруг запнулась, померкла. Что-то хотела сказать. Извинилась перед экскурсантами и поспешно покинула зал, взмахнув крылатой шалью. Поэт, переживший мимолетную влюбленность в ее бледное красивое лицо и каштановую, как у чеховской барышни, косу, уже забывал о задуманной эпической поэме. Вместе с друзьями садился в туристический автобус, чтобы продолжить путь по Золотому Кольцу.
Глава вторая
Генеральный директор Рябинского моторостроительного завода «Юпитер» Юрий Данилович Ратников подъезжал на своем черном, упругом «лексусе» к заводским воротам. Одной границей завод выходил к железнодорожным путям, другой, — к затуманенному, в брызгах и дыме, в стеклянных проблесках городу. Каждый раз, видя над проходной алую надпись «Юпитер», пересекая красно-полосатый шлагбаум и кивая охранникам, он испытывал сладостный всплеск сердца, начинавшего биться сильнее среди голубых призматических корпусов, напоминавших одинаковые, выращенные искусстно кристаллы. Это место было для него самым важным, дорогим и любимым. Он испытывал постоянную потребность находиться на заводе. Каждым своим появлением ускорял его рост, воздействовал на него своей волей, побуждал к творчеству. Создавал завод «по образу своему и подобию».
Он был владельцем этого производства, которое подобрал однажды, как подбирают бесчувственного, избитого в кровь человека. Промывал раны, сращивал переломы, делал искусственное дыхание, вливал живую кровь. Ставил на ноги, возвращая былое здоровье и бодрость. Завод расставался с полуразрушенными цехами, ржавыми станками, одичавшими от недоедания и водки рабочими. Обретал хрустальную красоту и мощь, необходимую для создания новых совершенных машин. Среди плеяды этих машин самым драгоценным был авиационный двигатель «пятого поколения». Аппарат, предназначенный для русского истребителя, способного выиграть бой с самым оснащенным противником. Ратников, оглядывая голубые бруски цехов, чувствовал присутствие в них этого чудесного изделия. Его притаившееся могущество. Несравненное совершенство. Отождествлял себя с этим мотором. Обменивался с ним незримыми знаками.
Его сорокалетнее тело переливалось неутомленными мышцами. Круглая, в короткой стрижке, с легкой сединой голова была наклонена вперед, словно прошибала невидимую преграду. Глаза, чуть из подлобья, яркие, быстрые, вдруг загорались молодым весельем, словно его посещало внезапное счастье. И тут же темнели, становились суровыми, мнительными, будто ожидали коварное нападение.
Иногда его крепкие губы начинали шевелиться, как если бы он вступал в беззвучный спор с невидимым собеседником. И тогда на его подбородке яснее обозначалась упрямая ямка, а на выпуклом лбу проступала сердитая складка.
Нетерпеливым и стремительным, бросив пальто в машине, он появился в цеху, ощутив у входа легкий перепад давления. Сырой, в тусклых брызгах, холодный воздух сменился бархатной теплотой, мягким, без тени, светом. Свободно размещались станки. Операторы в голубых комбинезонах стояли у аппаратов, в которых слабо мерцало, струилось, пульсировало. Казалось, под прозрачными колпаками синтезировалась жизнь. Начальник цеха, маленький, шаровидный, бесшумно подлетел, словно перенеся по воздуху:
— Подготовили, Юрий Данилович, площадку для нового оборудования, — он указал на пустую, стерильно светящуюся половину цеха, ожидавшую новых станков, — Вот здесь встанут два «японца», как вы приказали. Здесь поставим «француза». А дальше пойдут три «немца».
— Хорошо, — Ратников взглядом шахматиста, оглядывал пустое пространство, в котором угадывал комбинацию будущих фигур, каждая из которых таила возможность острой игры, — Фирмы присылают своих наладчиков. Позаботьтесь, чтобы наши люди с первых же минут подключились к их работе. Я пришлю переводчиков, но подберите персонал с минимальным знанием английского языка.
— Уже подобраны, Юрий Данилович.
Ратников испытал к начальнику цеха благодарность за это предвосхищение его мыслей, возможное лишь при полном совпадении устремлений и замыслов. Этот толстенький, чуть комичный человек был участником «общего дела», одним из членов команды, которую тщательно и упорно складывал Ратников вокруг создаваемого на заводе первоклассного двигателя. Все вместе, от Гениального Конструктора до оператора прецизионного станка, они соединялись в этом «общем деле», братались, находили смысл бытия, невозможный при отдельном, разрозненном существовании. Они строили двигатель, а он, усложняясь и совершенствуясь, Они строили двигатель, а он, усложняясь и совершенствуясь, укреплял и усложнял их творческое единство. Шагая по цеху рядом с начальником, Ратников старался продлить это драгоценное чувство солидарности.
Цех своим организованным озаренным объемом напоминал зал музея, малолюдный, нешумный, с таинственным свечением экспонатов. Ратников с гордыней победителя вспоминал руины доставшихся ему в наследство цехов. Потный металл разболтанных станков. Маслянистая черная ветошь. Рев и скрежет, среди которых угрюмый фрезеровщик в клеенчатом фартуке чистил металлической щеткой верстак. Теперь станки были сродни застекленным витринам, прозрачным буфетам, где тихо позвякивали дорогие сервизы. Детали, прошедшие обработку, разложенные на столах, смотрелись, как редкие экспонаты. Сияющие сосуды и узорные чаши, ожерелья и броши, экзотическое оружие и части доспехов, то ли средневековых, то ли из эры «звездных войн». Каждый станок стоимостью в миллионы долларов тщательно выбирался по зарубежным каталогам, пополняя коллекцию, недоступную другим заводам.
