Эрнесто Сабато - Туннель
Можно было начать с другого конца: вдруг среди моих приятелей есть ее знакомые? Тогда не нужно искать ее саму, достаточно выяснить, не встречали ли они девушку такого-то роста, с такими-то волосами. Но это показалось мне неприличным, и я забраковал подобный способ, краснея от одной мысли, что придется задавать столь деликатные вопросы типам вроде Мапелли или Лартиге.
Заметьте, я исключил данный способ не потому, что считал его нелепым, а лишь по тем соображениям, которые только что привел. Кому-то может показаться невероятной как раз надежда на редкое стечение обстоятельств, при котором бы у нас оказались общие знакомые. Так подумает лишь человек поверхностный, но тот, кто привык размышлять о тайнах бытия, поддержит меня. Общество делится на так называемые горизонтальные страты, объединяющие индивидов со сходными вкусами, и найти случайно (?) нужную тебе особу в соответствующей страте не так уж трудно, особенно если он формируется из людей с нетипичными вкусами. Судьба трижды сталкивала меня с одним и тем же незнакомцем: в берлинском квартале, в безвестном итальянском местечке и, наконец, в одной из библиотек Буэнос-Айреса. Неужели в этих совпадениях не было никакого смысла? Впрочем, все это уже банально — тот, кто увлекался музыкой, эсперанто или спиритизмом, поймет меня.
Итак, оставалось самое опасное — встретиться с ней на улице. Как некоторым счастливцам удается остановить женщину, заговорить и даже завязать интрижку? Было совершенно ясно, что любая попытка действовать первым обречена на провал; я сделал окончательный и грустный вывод, сознавая, что, с моей внешностью и незнанием правил этой игры, у меня нет никаких шансов.
Приходилось рассчитывать на везение (с вероятностью один на миллион) на то, что девушка обратится ко мне первая. Итак, судьба разыгрывалась в фантастической лотерее, требовалось выиграть, чтобы получить право участвовать в ней еще раз, и приз полагался лишь после второй победы. В самом деле, нужно было каким-то образом встретиться с ней и, что уж совсем невероятно, заставить ее заговорить первой. От безнадежности этой ситуации становилось не по себе. Но я продолжал строить всевозможные планы.
Незнакомка спросит меня, скажем, как пройти к автобусной остановке, и, исходя из ее слов, я проводил не один месяц в одиночестве, размышлениях и надеждах, изобретая бесчисленные ответы. Я был то красноречивым (что мне не свойственно), то немногословным, то мрачным, то веселым. Иногда, и это уже совсем непостижимо, я отвечал ей грубо, не мог сдержать раздражения и во время одной из воображаемых бесед так резко упрекнул ее за неуместный и глупый вопрос, что разговор расстроился. От этих выдуманных провалов становилось совсем тошно, и потом я долго ругал себя, что упустил редкий шанс; но, к счастью, вовремя возвращаясь к действительности, вспоминал, что ничто пока не потеряно. Тогда я еще более вдохновенно ломал голову над новыми, более удачными диалогами. Труднее всего было перейти от бытового вопроса незнакомки к чему-то возвышенному, например к проблемам искусства или хотя бы к моей картине. Конечно, когда ты не спешишь и у тебя соответствующее настроение, можно логически связать абсолютно несопоставимые вещи, и это не будет абсурдом — на дружеской вечеринке времени полно; если хотите, вечеринки для того и существуют, чтобы перекидывать мостик между самыми отдаленными явлениями; в суете столичной улицы, среди бегущих людей, которые поминутно тебя толкают, о спокойной беседе нельзя и мечтать. И все же отказаться от нее — значило поставить себя в безвыходное положение. И я опять принимался сочинять диалоги, самые короткие и емкие, начинающиеся с ерунды: «Как пройти на Центральный почтамт?» и кончающиеся дискуссией об экспрессионизме или сюрреализме. Поверьте, это было совсем нелегко.
Как-то во время очередной бессонницы я пришел к выводу, что столь искусственные построения ничего не дадут, и лучше, поставив все на карту, смело спросить о главном. Например, «Почему вы не сводили глаз с женщины на берегу?» Конечно, ночью мы всегда решительнее, чем днем, когда нужно действовать. Утром, трезво разобравшись во всем, я понял, что никогда не осмелюсь с ходу задать подобный вопрос. Как обычно, отчаяние толкнуло меня в другую крайность: я изобрел такой абстрактный сюжет — нечто вроде: «Любите ли вы искусство?» — что перейти к интересующей меня теме можно было лишь после долгого общения.
Сейчас уже трудно восстановить в памяти все проработанные версии. Запомнились лишь самые мудреные, воспользоваться которыми было практически невозможно. Мои шансы были ничтожными, только при невероятном везении вымыслы совпали бы с реальностью — так изготовленный наугад ключ должен подойти к замку. В конце концов я путался в собственных заготовках, забывал последовательность ходов, как бывает, когда воспроизводишь в уме шахматную партию. Иногда я переставлял местами воображаемые реплики, и это приводило к плачевным и жалким результатам. Так, объясняя, где находится нужный ей дом, я внезапно спрашивал: «Любите ли вы искусство?» Получалась какая-то чушь.
Зайдя в тупик, я, как правило, давал себе несколько дней передышки.
VI
Когда я увидел ее, спешащую по противоположной стороне улицы, все придуманные варианты разом полезли в голову, хаотически перемешиваясь и отталкивая друг друга. Я растерялся, почувствовав, как в сознании вспыхивают целые фразы, разработанные и заученные в ходе долгих упражнений: «Любите ли вы искусство?», «Почему вы не сводили глаз с женщины на берегу?» — и тому подобные. Особенно настойчиво пробивался вопрос, которого я стыдился и давно отверг, как грубый, выставлявший меня дураком: «Вам нравится Кастель?»
Из разрозненных обрывков складывалась мудреная головоломка, тут я подумал: «Не волнуйся, ведь она сама заговорит с тобой». И сразу же легкомысленно успокоился: «Ну-ка, посмотрим, как повернется дело».
Между тем, несмотря на столь утешительный вывод, я был так взволнован, что не изобрел ничего лучшего, как идти дальше, не заботясь о том, чтобы дать ей возможность спросить про автобус — перейти на другую сторону и приблизиться к девушке. Смешно, неужели она будет кричать на всю улицу?
Как она поступит? До каких пор это будет тянуться? Я чувствовал себя бесконечно несчастным. Мы прошли еще несколько кварталов. Девушка все не останавливалась.
На меня нахлынула тоска, но следовало довести все до конца — после стольких месяцев отчаяния упустить счастливый случай было бы дико. Я шел быстро, а мысли едва шевелились, и это создавало необычное ощущение: мой разум был слепым, неповоротливым червем, копошащимся в автомобиле, несущемся на большой скорости.
Девушка свернула на улицу Сан-Мартин, сделала еще несколько шагов и вошла в «Компанию Т.». Нужно было немедленно решиться, и я направился следом, мучаясь от того, как несуразно и чудовищно вел себя в этот момент.
Она ждала лифта. Вокруг было безлюдно. Из моих уст вырвались на редкость дурацкие слова, несомненно принадлежавшие более смелому человеку:
— Это «Компания Т.»?
Огромная вывеска, в несколько метров шириной, растянувшаяся на весь фасад здания, гласила, что это и есть «Компания Т.».
Впрочем, незнакомка непринужденно обернулась и ответила утвердительно. (Позже, вспоминая свой вопрос и ее невозмутимый ответ, я подумал, что в конце концов можно и не заметить даже очень большую вывеску, и вопрос, в общем, был не так уж безнадежно глуп, как мне показалось поначалу.)
Но через минуту, присмотревшись, девушка так покраснела, что стало ясно — она узнала меня. Как ни странно, такой поворот событий совершенно не приходил мне в голову, а ведь это было вполне естественно: мои фотографии часто появлялись в журналах и газетах.
От волнения я сумел придумать только еще более неудачный вопрос:
— Почему вы покраснели?
Она покраснела еще больше и уже собиралась ответить, как вдруг, не контролируя себя, я поспешно добавил:
— Вы покраснели, потому что узнали меня. По-вашему, мы встретились случайно, но ничего подобного — случайностей не бывает. Уже несколько месяцев я думаю о вас. Сегодня на улице пошел за вами следом. Мне нужно спросить о чем-то очень важном, насчет окошка, понимаете?
Девушка испугалась.
— Окошка? — прошептала она. — Какого окошка? Земля стала уходить у меня из-под ног. Неужели она забыла? Значит, не придала ему никакого значения и разглядывала просто из любопытства. Какой же я болван — все размышления и поступки последних месяцев, включая этот эпизод, были верхом несуразности, обычным моим фантастическим построением, таким же претенциозным, как скелет динозавра, воссозданный по сломанному позвонку.
Девушка чуть не плакала. Мир рушился, а мне никак не удавалось собраться с мыслями и довести дело до конца. Я услышал, как произношу слова, о которых сейчас стыдно вспомнить:
