Дон Делилло - Mao II
— Поддержка нам нужна. Тут я с тобой согласна. Но ты опоздал на сотню световых лет.
— Давай не будем здесь задерживаться. Как только вернемся в отель, поменяем билеты, соберем чемоданы — и домой.
— За сегодняшнюю ночь с нас все равно возьмут. Почему бы не сходить в театр?
— Чем раньше мы приступим…
— Не терпится уехать. Ох-ох. Веселенькая перспектива.
— Я хочу прочесть все, что отыщется по этому вопросу. Пока я только по верхам прошелся — я же не знал, что она связалась с такой мощной организацией. Нужно раздобыть телефоны горячих линий и выяснить, с кем там можно поговорить.
— Ты похож на этих несчастных, ну, знаешь, которые заболевают какой-то редкой болезнью и выучивают наизусть все, что находят в медицинских книгах, обзванивают врачей на трех континентах, день и ночь разыскивают бедняг, у кого та же гадость.
— Морин, это вполне разумно.
— Тогда слетай в Хьюстон к светилам по этой части. Все светила живут в Хьюстоне.
— Я хочу выяснить все, что смогу, — чем плохо?
— Да выясняй, выясняй, тебе ведь это только в удовольствие.
— При чем тут удовольствие? Это наш долг перед Карен.
— А где она, кстати?
— Я решил твердо.
— Ты поначалу так усердно ее высматривал. Неужто надоело?
Поднимается ветер, вздувает кружевные фаты. Молодожены удивленно вскрикивают, отдаются внезапной беспричинной радости, чувству, будто вот-вот взлетишь. Они вспоминают, что жизнь только начинается, восторженность им еще не приелась. Их все-таки кое-что объединяет — общее прошлое. Карен думает о том, как ночевала в фургонах или переполненных комнатах: в пять встаешь, молитвенное собрание, а потом — на улицу с бригадой цветочниц. Одной девушке, Джун ее звали, чудилось, будто она ссыхается, уменьшается до размеров ребенка. Ее прозвали Джунетта. Ее пальчики не могли удержать даже лилипутский брусок бесплатного мыла, какие дают в экономных американских мотелях. Остальные цветочницы не находили в ощущениях Джунетты ничего странного. Ей просто открылась подлинная картина — силуэт вечности, скрытый штукатуркой и суррогатами материального земного мира.
Все эти городские районы, не существующие для внешнего мира. Ночи в трущобах, бетонные бункеры с вывесками "Живое стрип-шоу", помойки, с которых давно уже не вывозят мусор. Все эти техасские пригороды-призраки в районе Метроплекса{2}: деревья человеку по пояс, дымящийся, точно свежеуложенный, асфальт подъездных дорожек, здоровенные гремучие змеи, выползающие из уютных расщелин на задах крайнего коттеджа. Карен старалась выполнить четырехсотдолларовую дневную норму, распространяла в основном бутоны роз и турецкие гвоздики. С чувством, будто все вокруг лишь сон, влетала в первую же незапертую дверь, предлагала товар и вновь уносилась прочь. Плети ливня хлещут по шеренгам чистеньких домиков. В казино посреди пустыни в пять утра люди низко склоняются над столами. Игровые автоматы. Прогрессивный джек-пот. Всегда рады водителям-дальнобойщикам. Неделю она держала строгий пост — никакой твердой пищи, потом набросилась на "Биг - Маки". Через стеклянные двери-турникеты — в вестибюли отелей и универмагов, там торгуй не зевай, пока не прибегут охранники с рациями, пейджерами и револьверами.
Молились, стоя на коленях, прижав ко лбу скрещенные пальцы. Кланялись низко, скрючиваясь, точно эмбрионы.
В фургоне ничто не сходило с рук, каждое слово бралось на заметку, обшивка едва не прогибалась от давки — порой в нем путешествовало пятнадцать — шестнадцать сестер, распевая "Ты мое солнце, греби, греби веслом"[6] или скандируя финансовое задание. В падшем мире заправляет Сатана.
Букетики мимозы Карен укладывала по семь в ряд, семь — число-символ совершенства. На ломаном английском она порой не только думала, но и говорила вслух с сестрами из своего фургона, поучала, призывала голосами с семинаров и тренингов: продавайте больше, выполняйте норму, гребите деньги, — и сестры не знали, восхищаться ли ее необыкновенным даром подражания или сообщить, кому надо, о том, какая она непочтительная.
Джунетта была точно вулкан благоговейного страха. Все вокруг ее поражало, все было для нее слишком волнующим и громадным. Сестры молились вместе с ней и плакали. В ведрах с цветами плескалась вода. Двадцать один час в день — соревнование продавщиц, три часа — сон. Когда одна сестра сбежала, оставшуюся от нее одежду обеззаразили святой солью. Сестры скандировали: "Нам равных нет, вот в чем секрет, Отец Небесный дал приказ, и мы распродадим все враз".
За полночь в каком-то баре посреди вымершего зимнего пейзажа, в безлюдном "гетто". Одинокий зов слуг Господних. Купите гвоздику, сэр. Карен радовалась возможности побыть среди обездоленных, людей дна, воинства ночи. В полузабытьи, отрешенной мученицей шла мимо пустых витрин по улицам, где от ереси искрился воздух. Постоянные обитатели баров, подняв глаза от стакана, покупали один-два цветка; были это мужчины с длинными сплюснутыми пальцами и перламутровыми ногтями, радующиеся любому разнообразию, или другие, в шляпах, с отпечатком неспокойной совести на лице, исподлобья смотревшие на девушку со слипшимися от дождя волосами. И чего ходят, чего выдумывают новые способы докучать людям. Старый пьяница с блестящей полоской пота на верхней губе рассказал ей много забавного. Частенько ей говорили: "Проваливай". Будьте толерантнее, сэр. И опять озираться в поисках очередного усталого салуна.
Старшая по бригаде сказала: "Давайте, девочки, едем-едем-едем. Пали-пали".
В фургоне истина виделась отчетливо, как под увеличительным стеклом; каждое слово, каждый поступок должны уводить от пустой суеты, бурлящей снаружи. Выглядывая в окна, сестры видели лица жителей падшего мира, и это укрепляло в них привязанность к истинному отцу. Молитесь, иногда ночь напролет, все вместе, распевая, вскрикивая, скрючившись в молитвенной позе, иногда подскакивая, мелодично мычите имя Учителя, "о, умоляю!", "о да!", сбившись в кучу в номере мотеля на задворках Денвера.
Карен спрашивала их:
— Как вы желаете спать, пять час или четыре?
ЧЕТЫРЕ.
Потом спрашивала:
— Как вы желаете спать, четыре час или три?
ТРИ.
Потом спрашивала:
— Как вы желаете спать, три час или ни один?
НИ ОДИН.
В фургоне всякое правило было непреложно вдвойне, за каждой из сестер был постоянный надзор: так ли она одевается, молится, расчесывает волосы, чистит зубы. Они знали: из фургона есть лишь один выход, лишь один, за который не придется платить пожизненной неприкаянностью и угрызениями совести. Последуй моде на резаные вены. Или шагни в окно небоскреба. Чем разочаровать Учителя, лучше уйти в серый космос.
Старшая по бригаде говорила:
— Глобально продумывайте свою день. И прыг в нее, прыг в нее, прыг.
Толокно и вода. Хлеб и мармелад. Греби, греби веслом. Карен говорила им: теряйте сон, он для грехов. Теряйте вес, он для грехов. Потерял волосы, потерял ноготь с палец, потерял всю палец, весь рука, — оно ложится на весы, перевешивает грехи.
Тот парень в Индиане — купил у нее розу и съел.
На закате — рысью по торговым центрам, силясь выполнить дневную норму. Оккупировать автовокзалы и прачечные-автоматы. Ходить от особняка к особняку в районах, охраняемых овчарками, бубня: "Деньги на борьбу с наркотиками, мэм". В Скоки, штат Иллинойс, Джунетту выкрали родители. Подклеивать скотчем увядшие цветы, чтобы выглядели пристойно. Капризы погоды на Великих Равнинах. Засыпать за обеденным столом, опускать свинцовые веки, клевать носом на унитазе, урывать несколько минут сна, ронять голову на грудь, валиться трупом, спать стоя, отключаться, как убитые, как сурки, спать беспробудно, безнадежная мечта об объятиях подушки, все бы отдала за отбой, за тихий час, за минутку с Песочным человеком{3}. Молитвенное собрание помогало изматывать себя вконец, разгоняло по жилам грешную кровь. Следить за кампаниями очернительства в прессе — хоть это и разжигает сомнения у сестер-маловерок. Дурят дешевыми фокусами. Самая холодная зима за весь период наблюдений. Скандировать финансовое задание. Старшая по бригаде говорила: — Надо быстро-быстро-быстро. Пали-пали, девочки.
Родж сидит на трибуне в своем мятом пиджаке, карманы набиты дорожными чеками, кредитными карточками и схемами метро; он смотрит через откалиброванные окуляры, все смотрит и смотрит, не видит ничего, кроме безысходности стереотипов. Внизу опять запели, на сей раз слово всего одно, повторяется вновь и вновь, он никак не может понять, по-английски это или на каком-то другом языке либо вообще не по-человечьи — какая-нибудь речевка футбольной сборной Царства Небесного. Карен не найти. Он опускает бинокль. Фотографы-любители никак не уймутся. Он, кажется, сейчас увидит, как бесчисленные поющие тела, из которых фотоаппараты высосали душу, медленно воспаряют над стадионом, — сияющие невесты, прижимающие к груди букеты, женихи, ослепляющие белоснежным оскалом. Откуда-то с открытых трибун вылетает дымовая шашка. За ней тянется флуоресцирующий шлейф.
