Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
— Я так и знала, что мы явимся первыми, — вздохнула сеньора Клаудедеу.
— Не волнуйся, Неус, — успокоила ее сеньора Савольта, — уже съехалось не менее двухсот гостей, куда больше. Слышишь, какой там стоит гул?
В самом деле, сквозь закрытые двери в вестибюль доносились из залы голоса и звуки скрипок. Здесь же царили пустота, тишина и полумрак. Только слуга в ливрее охранял вход в дом со стороны сада, суровый, недвижный, безжизненный, словно рядом с ним не разговаривали три человека, а незримо присутствовал дух начальника. Слуга скользил взглядом по антаблементу и думал о чем-то своем или незаметно вслушивался в разговор. Вошла горничная, очень смущенная, приняла пальто у прибывших гостей и шляпу с тростью — у кабальеро, избегая при этом его наглый, игривый взгляд, а также слишком бдительный взгляд хозяйки, которая с притворным равнодушием следила за каждым ее движением.
— Надеюсь, ужин задержался не по нашей вине? — снова забеспокоилась сеньора Клаудедеу.
— Ах, Неус, — пожурила подругу сеньора Савольта, — ты слишком мнительна.
Внезапно двери залы распахнулись, и на пороге в ореоле света появился сеньор Савольта, а вместе с ним в вестибюль ворвался шум.
— Ба, кто к нам пожаловал! — воскликнул он и с укором добавил — А мы уж думали, вы не придете.
— Твоя жена только что сказала нам об этом и здорово напугала.
— Все только и спрашивают о тебе. Праздник без Клаудедеу все равно, что застолье без вина! — И почтительно целуя руку даме, спросил: — Как дела, Неус?
— Я вижу, тебе не занимать фиглярства у моего мужа, — заметила она.
— Пожалуйста, Неус, не третируй бедненького Николаса, — попросил ее Савольта и тут же, обращаясь к нему, проговорил: — У меня есть для тебя презабавная новость. Из самых первых источников. Она тебя весьма позабавит. — И оборачиваясь к дамам, добавил — С вашего позволения, я его похищаю.
Савольта подхватил под руку своего друга, и они оба скрылись в зале. Дамы на какое-то время задержались в вестибюле.
— Скажи, дорогая, как ведет себя малышка Мария Роса? — поинтересовалась сеньора Клаудедеу.
— По-моему, хорошо, хотя и ошарашена немного, — ответила подруге сеньора Савольта. — Как говорится, не в своей тарелке.
— Вполне естественно, дорогая. Ведь для нее все это внове.
— Конечно, ты права, Неус. Но ей уже пора стать другой. В следующем году она заканчивает учебу в пансионе и должна подумать о своем будущем.
— Ну, ну, дорогая, не преувеличивай! Марии Росе не о чем тревожиться. Ни теперь, ни потом. Единственная ваша наследница и при том положении в обществе, какое вы занимаете… Пусть остается такой, какая она есть. Всему свое время.
— Не подумай, что я недовольна ее характером. Ничуть. Она очень ласковая, добрая девочка. Но немного замкнута. Немного… как бы получше выразиться… диковата, понимаешь?
— И ты этим обеспокоена? Ах, милочка, я вижу, к чему ты клонишь!
— К чему?
— Ты не договариваешь мне о том, что не дает тебе покоя. Да, да, не отрицай.
— Не договариваю? Что ты имеешь в виду?
— Ответь мне, Роса, положа руку на сердце, ты думаешь о замужестве дочери?
— Замужество Марии Росы? Что за вздор, Неус?
— Мало того, ты уже присмотрела для нее избранника, И не вздумай переубеждать меня!
Сеньора Савольта покраснела и, чтобы скрыть смущение, натянуто улыбнулась.
— Господи! О каком избраннике ты говоришь, Неус? Побойся бога!
Д. Вы нашли работу в Барселоне?
М. Да.
Д. Каким образом?
М. При мне были рекомендательные письма.
Д. От кого?
М. От друзей моего покойного отца.
Д. Кому были адресованы эти рекомендательные письма?
М. Коммерсантам, адвокатам и врачу.
Д. И один из них заключил с вами трудовое соглашение?
М. Да.
Д. Кто именно?
М. Адвокат. Сеньор Кортабаньес.
Д. Назовите его имя по буквам.
М. Ка, о, эр, те, а, бе, а, эн, мягкий знак, е, эс. Кортабаньес.
Д. Почему с вами заключил трудовое соглашение именно адвокат?
М. Я закончил два курса юридического факультета в Вальядолиде, и это позволяло мне…
Д. Какого рода работу вы выполняли для сеньора Кортабаньеса?
М. Я был его помощником.
Д. Перечислите ваши обязанности.
М. Я ходил с поручениями в Верховный суд, в городские суды, сопровождал клиентов, относил документацию в нотариальные конторы, осуществлял незначительные банковые операции, приводил в порядок и готовил текущие материалы, искал нужные цитаты в книгах.
Д. Какие именно?
М. Высказывания и научные суждения специалистов по правовым и экономическим вопросам. Иногда подбирал и систематизировал статьи, опубликованные в газетах и журналах.
Д. И находили?
М. Чаще всего да.
Д. Ваш труд оплачивался?
М. Разумеется.
Д. Оплата была сдельной?
М. Нет, мне выдавался ежемесячный оклад.
Д. И никакого дополнительного вознаграждения?
М. Вознаграждение давалось только на рождество.
Д. Всегда определенная сумма?
М. Нет, она менялась.
Д. В каком смысле?
М. В зависимости от того, хорошо или плохо шли дела в конторе в текущем году.
Д. И часто дела в конторе шли хорошо?
М. Нет.
Кортабаньес страдал одышкой от чрезмерного ожирения. Голова у него была лысая, как скала, под глазами набухли фиолетовые мешки, нос походил на турецкий боб, а об его толстую, оттопыренную, влажную нижнюю губу так и хотелось провести оборотную сторону марки. Гладкий двойной подбородок касался верхнего края жилета, холеные руки казались ватными, а пальцы как бы состояли из трех розоватых шаров с очень узкими, всегда отполированными ногтями, впивавшимися в середину фаланг. Ручку или карандаш он сжимал всей пятерней, словно младенец соску, и, разговаривая, пускал пузыри. Кортабаньес отличался удивительной ленью, небрежностью в работе, медлительностью и нерасторопностью.
Контора Кортабаньеса занимала нижний этаж дома на улице Каспе. Она состояла из приемной, залы-библиотеки, кабинета, маленькой комнатушки, где хранился архив, и туалета. Остальная часть дома сдавалась в наем. Такое распределение позволяло экономить на уборке и мебели. В приемной стояло несколько стульев, обтянутых бархатом гранатового цвета, и черный столик с несколькими журналами, покрытыми пылью. В зале-библиотеке имелись одностворчатое окно с портретами из такого же бархата, какими были обтянуты стулья и две двери: одна — стеклянная, окантованная свинцом, — вела на лестницу, а другая — в кабинет Кортабаньеса, где находились его рабочий стол, украшенный вырезанными по дереву шлемами, аркебузами и рапирами, а также большой, словно трон, стул и два кожаных кресла. В комнатушке, где хранился архив, стояли шкафы и шкафчики со створками, которые сами по себе с грохотом складывались, белый деревянный столик и мягкий стул — рабочее место писаря Серрамадрилеса. Посреди залы-библиотеки вдоль длинного стола стояли стулья, обтянутые гобеленовой тканью. За этим столом проводились, правда довольно редко, многолюдные совещания. За ним же работали Долоретас и я.
Светило солнышко, и люди грелись в его лучах, собираясь на верандах кафе. Бульвар Рамблас блистал своим великолепием. По нему прохаживались высокомерные банкиры, чванливые военные, чопорные сеньоры, голосистые цветочницы, студенты-прогульщики, которые цеплялись к прохожим и путались у них под ногами; лица без определенных занятий и моряки, только что сошедшие с корабля. Всегда веселая, улыбающаяся Тереса вдруг помрачнела.
— Меня оглушает этот шум. Впрочем, не думаю, чтобы вид безлюдных улиц радовал меня больше. Города созданы для множества народа, верно?
— Я вижу, тебе не нравится город, — заметил я ей.
— Терпеть его не могу. А ты?
— Напротив, не представляю себе жизни где-нибудь в другом месте. Ты тоже скоро привыкнешь и не сможешь жить без него.
На площади Каталунья, напротив кафе Майсон Дорее, возвышалась трибуна, обтянутая каталонским знаменем. Какой-то оратор произносил речь перед примолкшей толпой.
— Пойдем отсюда, — попросил я.
Но Тереса воспротивилась:
— Я никогда не видела митингов. Давай подойдем поближе.
— А вдруг начнется заварушка?
— Ничего не будет, — успокоила она меня.
Мы приблизились, но все же остановились на довольно значительном расстоянии от трибуны, и слова оратора едва доносились до нас, хотя нам хорошо видны были все его жесты. Он говорил что-то на каталанском языке, и его речь прерывалась бурными овациями, возгласами и нестройным пением Els segoadrs[2]. С улицы Фонтанелья приближались пешие жандармы, вооруженные карабинами. Они выстроились вдоль тротуара, спиной к зданиям, и встали по команде «вольно».
