Пол Боулз - Под покровом небес
У него немного поднялось настроение, когда он вышел на относительно ярко освещенную площадь. Стулья и столики кафе по четырем ее сторонам располагались не только на тротуарах, но и на проезжей части, так что автомобиль не мог бы проехать по улице, не перевернув их. В центре площади был разбит маленький парк, который украшали четыре платана, подстриженные так, чтобы походить на раскрытые парашюты. Под деревьями, наползая друг на друга и заливаясь бешеным лаем, вертелись волчком по меньшей мере с десяток собак самой разной величины. Он медленно двинулся через площадь, стараясь их избегать. Осторожно проходя под деревьями, он вдруг ощутил, что с каждым шагом раздавливает что-то у себя под ногами. Земля была усеяна большими насекомыми; их твердые панцири крошились с легким хлопком, который он отчетливо различал даже сквозь неугомонный лай собак. Он знал, что в обычных обстоятельствах испытал бы приступ отвращения, встретившись с подобным явлением, однако этой ночью, наоборот, его охватило безотчетное чувство ребяческого триумфа. «Я не в духе, и что с того?» Несколько сидевших за разными столиками ночных посетителей по большей части хранили молчание, а когда заговаривали, до него долетали все три языка, на которых говорил город: арабский, испанский и французский.
Постепенно улица стала спускаться вниз; это удивило его, поскольку ему казалось, что весь город построен на склоне, выходящем к порту, и он сознательно выбрал путь, уводивший от побережья, а не ведущий к нему. Запахи в воздухе резко усилились. Они были разными, но все говорили о тех или иных нечистотах. Как бы там ни было, близость запретных стихий подействовала на него ободряюще. Он предался извращенному удовольствию, которое обрел в том, чтобы продолжать механически ставить одну ногу, потом другую, несмотря на усталость. «В какой-то момент мои ноги сами повернут обратно», — подумал он, не желая принимать за них решение. Побуждение вернуться назад откладывалось с минуты на минуту. В конце концов он перестал удивляться: смутное видение начало преследовать его мысли. То была Кит, сидящая у скрытого окна; она полировала ногти и смотрела сверху на город. Он никак не мог стряхнуть наваждение и все чаще ловил себя на том, что неотступно возвращается к этой воображаемой сцене, непроизвольно ощутив себя в какой-то момент ее протагонистом, а Кит — зрителем. Действительность его существования зиждилась сейчас на том допущении, что она не двинулась с места, что она по-прежнему там сидит. Все происходило так, как если бы она все еще могла видеть его из окна — маленькую, удаляющуюся фигурку, какой он и был на самом деле, ритмично шагающую то вверх по холму, то вниз, то исчезающую в тени, то выныривающую на свет, — так, как если бы она одна знала, когда он повернет назад.
Фонари встречались теперь все реже, мощеные улицы кончились. Однако среди трущоб изредка еще попадались играющие с мусором и громко визжащие дети. Вдруг камешек угодил ему в спину. Он резко обернулся, но было слишком темно, чтобы разглядеть, откуда тот взялся. Две-три секунды спустя еще один камень, пущенный откуда-то спереди, попал ему в колено. В тусклом свете он увидел группу ребятишек, бросившихся перед ним врассыпную. Еще несколько камней, пущенных с разных сторон, пролетели мимо него, не задев. Пройдя немного вперед, поближе к фонарю, он остановился, надеясь увидеть две воюющие группировки, но все они ринулись в темноту, и ему ничего не оставалось, как вновь пуститься в путь все тем же механическим и ритмичным шагом. Сухой теплый ветер дул ему прямо в лицо из лежавшей впереди темноты. Он потянул носом и, различив в воздухе запахи тайны, опять пришел в возбуждение.
Несмотря на то что улица все меньше напоминала город, ему не хотелось сдаваться; по обеим ее сторонам продолжали ютиться лачуги. В какой-то момент фонари исчезли совсем; теперь жилища жались друг к другу, полностью погруженные во мрак. Ветер, дувший с юга, со стороны невидимых ему, лишенных растительности гор, расположенных впереди, пересекал бескрайнюю плоскую себху и двигался дальше, в направлении городских окраин, взметая на своем пути завесы пыли, поднимавшейся на гребень холма и терявшейся далеко над портом. Он остановился. Последнее предместье вытянулось в струну улицы. За примостившейся на краю лачугой мусор и щебенка дороги резко обрывались вниз сразу в трех направлениях. Там, внизу, смутно проступали неглубокие, искривленные, напоминающие ущелье напластования. Порт обратил свой взор к небу: толченая дорожка Млечного Пути походила на гигантскую расселину, пропускавшую мутный белесый свет. Издалека донесся шум мотоцикла. Когда же наконец растаял и он, все стихло, и лишь петушиный крик нарушал время от времени тишину, как самая верхняя партия периодически повторяющейся мелодии, остальные ноты которой не достигали слуха.
Порт начал спускаться с насыпи, скользя в рыбьих останках и тучах пыли. Он нащупал справа от себя каменный выступ, показавшийся ему чистым, и сел на него. Стояло невыносимое зловоние. Он зажег спичку и увидел почву, покрытую куриными перьями и гниющими дынными корками. Поднявшись, он сначала услышал чьи-то шаги над собой, в конце улицы, а потом увидел на вершине вала человеческую фигуру. Она не проронила ни слова, и тем не менее Порт был уверен, что она видела его, следила за ним и знала, что он сидел здесь внизу. Она зажгла сигарету, и на мгновение перед ним предстал араб в феске. Брошенная спичка прочертила в воздухе затухающую параболу, лицо исчезло, и осталась одна лишь красная точечка сигареты. Несколько раз прокричал петух. Наконец человек крикнул:
— Qu'est-ce ti cherches là?[2]
— Вот где начинаются неприятности, — подумал Порт. Но не двинулся с места.
Немного выждав, араб, подошел к самому краю насыпи. Пустая консервная банка с грохотом скатилась к выступу, где сидел Порт.
— Не! M'sieu! Qu'est-ce ti vo?[3]
Он решил ответить. Его французский был вполне сносным.
— Кто? Я? Ничего.
Араб спрыгнул с вала и встал перед ним. С характерным нетерпением и чуть ли не возмущенными жестами, он продолжал допытываться: Что вы здесь делаете совсем один? Откуда вы? Что вам здесь надо? Ищете что-нибудь? На что Порт устало ответил: Ничего. Оттуда. Ничего. Нет.
Араб помолчал, раздумывая, какое направление придать диалогу. Он сделал несколько быстрых яростных затяжек, заставивших ярко вспыхнуть кончик сигареты, выбросил окурок и только после этого выпустил дым.
— Не хотите прогуляться?
— Что? Прогуляться? Куда?
— Туда, — он махнул рукой в сторону гор.
— А что там?
— Ничего.
Между ними опять повисло молчание.
— Не хотите пропустить по стаканчику? Я угощаю, — сказал араб. И без всякого перехода спросил: — Как вас зовут?
— Жан, — сказал Порт.
Араб дважды потворил имя, точно взвешивал его достоинства.
— А меня, — ударяя себя в грудь, — Смаил. Так как насчет стаканчика?
— Нет.
— Почему?
— Не хочется.
— Не хочется. А чего хочется?
— Ничего.
И разговор начался по новой. С той лишь разницей, что теперь тон араба был по-настоящему грубым: «Qu'est-ce ti fi là? Qu'est-ce ti cherches?»[4] Порт встал и начал карабкаться вверх по насыпи, но это у него получалось с трудом. Всякий раз он соскальзывал обратно. Араб мигом подскочил и схватил его за руку:
— Куда вы, Жан?
Не отвечая, Порт с огромным усилием взобрался наверх.
— Au revoir, — крикнул он, быстро направляясь к середине улицы. Позади себя он слышал шум отчаянного карабканья; через минуту человек уже семенил рядом с ним.
— Вы меня не подождали, — сказал он обиженным тоном.
— Не подождал. Зато я попрощался.
— Я пойду с вами.
Порт не ответил. Они долго шли молча. Когда они поравнялись с первым уличным фонарем, араб полез в карман и вытащил оттуда потрепанный бумажник. Порт мельком взглянул на него и продолжил путь.
— Посмотрите! — закричал араб, размахивая бумажником у него перед лицом. Порт не повернул головы.
— Что это? — резко спросил он.
— Я служил в Пятом стрелковом батальоне. Вот бумага! Взгляните!
Порт ускорил шаг. Вскоре на улице стали попадаться люди. Никто на них не глазел. Можно было подумать, что присутствие рядом с ним араба сделало его невидимым. Но теперь он уже не был уверен в правильности дороги. А этого никогда нельзя показывать. Он продолжал идти прямо, как если бы его не терзали сомнения. «Через вершину холма и вниз, — сказал он себе, — главное, не пропустить вершину холма».
Все вокруг выглядело незнакомым: дома, улицы, кафе, даже расположение города относительно холма. Вместо гребня, с которого следовало начать спуск, он неожиданно обнаружил, что все улицы здесь, в какую сторону ни поверни, ощутимым образом ведут наверх; для того чтобы спуститься, ему придется возвращаться назад. Араб надуто шагал вместе с ним, то нога в ногу, то проскальзывая вперед, когда пространство сужалось, не оставляя возможности идти бок о бок. Никаких попыток завязать беседу он больше не предпринимал; Порт с облегчением заметил, что тот запыхался.
