Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ»
Это и есть главное российское ноу-хау: сначала поставить народ в условия, при которых каждый первый преступает закон по десять раз на дню, а потом откреститься от любой ответственности перед этим народом под предлогом его неистребимого воровства и хронического непослушания.
Почему же мы все это терпим? Наверное, потому, что основа русского национального характера — самоуважение. Ради него, и только ради него, все и делается. Нам нравится жить в стране, на фоне которой мы в шоколаде. Нам приятно существовать в Отечестве, которое ничего нам не должно — потому что и сами мы давно замотали все свои долги ему. Наш идеал — именно такое взаимное отсутствие обязательств, потому что сама мысль о любой форме ответственности за свои слова и действия для российского менталитета невыносима.
Именно поэтому Россия была и будет самой свободной страной в мире. И именно поэтому у нее никогда не будет истории — осмысленного движения вперед. Ибо история начинается там, где народ и власть договорились о соблюдении немногочисленных конвенций, — и заканчивается там, где они соревнуются в их забвении.
№ 2, февраль 2007 года
Почему русские люди избегают доносов?
В: Почему русские люди избегают доносов?
О: Из боязни пристраститься.
Удивительное объявление слышал я давеча, едучи по эскалатору. Госнаркоконтроль предлагает всем, кто знает что-нибудь о распространении или потреблении наркотиков, немедленно звонить по соответствующему телефону, за вознаграждение. Тем самым мы предотвратим человеческую трагедию, спасем нацию и послужим Отечеству. За дословность не ручаюсь, но за смысл — стопроцентно. Я даже специально доехал до верха, спустился вниз и съездил обратно наверх. Так что расслышал все отлично: речь не только о распространении, но и об употреблении. Кто увидал — звоните.
Для меня нет ничего удивительного в том, что руководство Госнаркоконтроля действует такими методами. Происхождение у этого руководства соответствующее, как и почти у всех наших крупных руководителей. Если кто-то сегодня руководит силовым либо юридическим ведомством — можете быть уверены, этот человек либо работал в органах, либо контактировал с ними. От утверждения «Все приличные люди начинали в разведке» до констатации «Кроме разведки, приличные люди не начинают нигде» оказалось не более воробьиного шага. Интересно, впрочем, не это — если человек считает доносительство оптимальной тактикой, переубеждать не мне. Я вообще никого не умею убеждать, потому что не верю в применимость логики к эмоциональной и тем более моральной сфере. Меня другое занимает: наркотики, безусловно, — чума. Так вот: допустимо ли чуму лечить холерой?
Помнится, еще Федор наш Михалыч Достоевский любил огорошить гостя психологическим тестом: вы стоите на Невском, любуясь витриной. Рядом террористы сговариваются взорвать Зимний дворец. Побежите ли вы доносить в полицию? Суворин после паузы сказал: «Нет». «И я нет! — вскричал Достоевский. — Почему?! Ведь это ужас!» Он задумывался и о причинах: неужели виновата только боязнь прослыть доносчиком?! И причины — не находил. Вот и я не нахожу: даже если на моих глазах некто будет продавать наркотики — я не побегу в наркополицию. Если увижу, что продают ребенку, — подойду и, возможно, измолочу в котлету. А если взрослому — так, может, и мимо пройду: два человека сделали свой выбор, не мне их переубеждать. Но доносить не буду ни в коем случае — просто потому, что в душе у всех представителей моего народа, вне зависимости от этнической принадлежности и социального статуса, живет неискоренимая ненависть к любым формам стукачества. Поэтому, по большому счету, провалилась борьба с диссидентами: не сдавали их, и все тут. Не сказать, чтобы любили: народ наш не шибко любит народников, и это, может быть, к лучшему. Но чтобы сдавать — боже упаси.
Дело тут, наверное, в прививке. Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий в конце 1980-х сообщала, что три четверти взятого населения сидели по доносам, причем в большинстве меркантильным. Меркантильным — не значит сугубо корыстным: есть и другая корысть, нематериальная. Зависть. Месть. Злорадство. Русские люди не любят доносов вовсе не потому, что они так высоконравственны. Они просто знают, какой вакханалией это кончается. Мы до сих пор не стали единой нацией, и, по справедливому устному замечанию Шолохова, гражданская война у нас никогда не прекращается. «Каждый каждого приговаривает, очень просто», — вторит ему герой Бабеля. Именно поэтому поощрение к доносительству становится у нас началом повальной эпидемии взаимного подталкивания к пропасти: объяви сегодня кто-нибудь прием заявлений на соседа, который якобы живет в роскоши или передает иностранцам секреты, — и отделения милиции, приемная ФСБ и все ЖЭКи будут завалены кипами обвинений. И не только анонимных, а с подписями, со всеми регалиями — для доказательства собственной гражданской зрелости. Информаторы будут информировать не как-нибудь там шепотком и с оглядкой, а нагло, радостно, с полным сознанием выполненного долга. Ибо это правильно и патриотично — застучать того, кто не нравится МНЕ, настоящему гражданину лучшей в мире страны.
Почему у нас так — вопрос отдельный; наверное, потому, что нет общенационального консенсуса о том, что такое настоящий гражданин. Американцы знают, евреи в Израиле — тоже, большинство европейцев договорились… Именно поэтому там практикуются доносы — и ничего, мир не падает, половина населения не оказывается в тюрьме. А у нас тут нельзя устраивать ни революции, ни заморозки: мигом все восстанут против всех. Вот почему на месте Госнаркоконтроля я не стал бы играть в такие игры. Ведь наркомания бывает разная. Можно сидеть на игле героиновой, а можно — доносной; на игле гражданской совести, положительной самоидентификации и легализованной мести. На первую в любом социуме подсаживаются не больше десяти процентов населения. На вторую в России может сесть вся страна. И пока слезет — как минимум ополовинится.
№ 3, март 2007 года
Почему в администрации президента работают на износ?
В: Почему в администрации президента работают на износ?
О: Потому что смерть под забором страшнее смерти на диване.
Недавно мне довелось писать репортаж со съемочной площадки сериала. Серия — минут 45. Раньше ее снимали за неделю, потом за сутки, сейчас за три часа, а скоро, думаю, будут минут за 30. Как-то она сама будет разворачиваться потом, как зип-файл.
Это нормально — любой сериал, в котором чуть больше художественности, настораживает так же, как сосиска, в которой чуть больше мяса. Это какая-то неправильная сосиска, мне такой не положено, меня сейчас за нее убьют. «Доктор Живаго», например, снят лучше, чем положено сериалу, и потому рейтинга не имел. А «Сталин live» снят хуже, чем положено, — и на него подсаживаются.
Я сейчас не об искусстве, а о рабстве. Потому что площадка этого сериала выглядит так: слева на коленке сценарист пишет диалоги, справа в пятиминутном перерыве главная звезда поспешно гладит по голове сына, которого привезли повидаться, прямо по курсу режиссер на ходу глотает кофе с булочкой — в том же темпе, в каком Ленин при виде надзирателя глотал чернильницу, — а сзади оба оператора спят коротким нервным сном, потому что через минуту их опять позовет труба. Эти люди давно не живут. Они работают. Съемочная площадка стала их домом.
Это удивительная особенность новой России: в ней пять процентов населения работает со страшной интенсивностью, а остальные не находят себе ни работы, ни места, ни смысла. Что самое удивительное, эти пять процентов стоят у кормушки необычайно плотной стеной и никого к ней не пропустят: значит, им нравится это рабство. Я специально спросил артистку: неужели вас до сих пор не достала такая жизнь? А она в ответ гордо: у меня еще антреприза! Когда же вы спите? А вот по дороге с площадки на антрепризу и сплю. И потом еще обратно час, тоже отсыпаюсь. А мужа видите? Нет, но тем сильнее наша страсть. И вообще: гораздо лучше работать в таком темпе, чем лежать на диване, чувствовать себя всеми забытой — и кидаться на каждый телефонный звонок.
…Я не назвал бы эту систему даже капиталистической.
Капиталистическая, нет слов, это «научная система выжимания пота»; но в России появилось свое, особое ноу-хау. Тут главным средством выжимания пота становится сам страх увольнения. Выбор очень простой: либо ты не нужен вообще никому, либо нужен всем одновременно, и тогда тебя выжимают за три года. А если не выжимают и у тебя каким-то чудом сохранился ресурс, — ты уже так всем надоел, что сойдешь на нет без посторонней помощи. Вот смотрите: есть у нас братья Чадовы, молодые и не лишенные дарования. Но сегодня в Москве и Питере практически нет кассовой картины, где не мелькнул бы кто-то из них либо оба сразу. У них ни опыта, ни таланта столько нету — не успели наработать. Нет, раскрутим, выжмем! Пять интервью в день возьмем, чтобы уж совсем голова закружилась у обоих! Говорить не о чем? Так и напишем! Почему все наши артисты женаты на артистках, а режиссеры спят со вторыми режиссерами? Да потому, что время осталось только на работу: там же и стол, и дом. На улицу не выходят, вот и спят с теми, кто ближе. Альтернатива очевидна: смерть под забором — или, что синонимично, на диване, в полном забвении.
