Ирина Мамаева - Ленкина свадьба
Митиных в Куйтежах было много. Напротив стоял дом Клавки — упокой господи ее душу — жены родного брата Ефима Митина — Егора. Дом стоял пустой: Клавка умерла весной, на Пасху, а дети ее — все та же Гуляевщина — задиристая Лариска по мужу Чугаева, первая пьянчуга на деревне Манька по мужу Кусела, мать Любки, да пара таких же непутевых братьев Митиных из Юккогубы — не могли поделить наследство. Доходило до драки. Гуляевские одинаково ловко и серьезно дрались, что мужчины, что женщины. Потом шумно мирились, напивались, и все начиналось сначала.
В Озерье, в домах около Онего рядом с дачниками, жили скотник дядя Петя Митин, дед Аньки Митькиной и тракторист бобыль дядя Ваня Митин. Много лет дядя Ваня пытался отбить жену у дяди Пети. Раньше, правда, любовь была, да и тетка Катя была бабой заметной. А теперь все это продолжалось по привычке, для куражу, или спьяну, или чтобы родственника подразнить. Та же история: подерутся — мириться надо — родня ведь! Мириться — надо выпить, а выпьют — “ты на Катьку не заглядывайся!”. Ухват в руки — и по всей деревне, до Загорья друг за другом. Гуляевщина, одним словом.
Жила Гуляевщина и в бабке Лене, и в сестре ее Насте, и в ее дочке Тане Поповой, в замужестве Абрамовой — Ленкиной матери. От цыган не рожали — после войны цыгане перестали кочевать, — но жили не как все. Ефим Митин был сапожником от бога. Шить сапоги мог на глаз и всегда впору. Кожи отличал по запаху, выделывал лучше всех. Сапоги, ботинки, туфли его носились годами, и заказчиков было намного больше, чем он мог сшить обуви. Шил шубы, шапки и не просто шил, а “с затеей”, фасоны сам сочинял, отделку придумывал.
Бабка Лена — девка была видная. В сафьяновых сапожках да беличьей шубке слыла первой красавицей. Сколько парней за ней ухаживало — деревня со счету сбилась. А Лена могла кинуть парню порванную туфельку да сказать: “За ночь выправишь так, чтобы видно не было, — стану твоей”. Да только никто это сделать не мог, да и не смел браться — где уж ефимову работу править! А вышла замуж за
Алексея — худенького увечного парнишку, только-только вернувшегося с японской войны. Почему вышла? Пожалела.
Баба Лена стала Поповой, дочь ее Татьяна, Абрамова, несмотря на смену фамилий, тоже была Гуляевской. И красоты в ней особой не было, и сафьяновых сапожек, но посмотрит на какого парня — тот ни спать, ни есть не может. Уехала в город, учиться — вернулась с мужем. С таким же худеньким парнишкой, за какого вышла замуж в свое время ее мать. Слухи ходили, что она его от банды спасла или, наоборот, от тюрьмы, спрятала в Куйтежах, до которых раньше и не добраться толком из города было. Край земли. Только-только свет в деревню провели — гудела за их домом, за овечьим загоном у оврага маленькая подстанция.
Родилась у них дочь, Ленка, а больше детей бог и не дал. Да и та не вышла ни красотой, ни умом. С горем пополам закончила шесть классов, а дальше уже и не взяли. Да Ленка и сама не хотела. Учиться ей вроде бы нравилось, но она как-то не успевала за остальными. Понимала все по-своему: читать любила, а пересказать не могла. Математика ей и вовсе не давалась. Родители на учебе не настаивали.
Татьяна да Виктор вышли из совхоза — свое хозяйство развели. Работалось им на пару ладно, коровы доились хорошо, поросята все выживали из помета. А образование — читать умеет и хорошо. Пусть лишние рабочие руки в доме будут.
Но Ленке легче работалось в совхозе, чем дома. Ей нравилось приносить домой деньги и отдавать их родителям, бабушке. Нравилось кормить не своих телят, для себя, а чужих— для кого-то. Для людей в больших городах, как думала она про себя. И эта мысль нравилась ей больше всего.
Ленка любила работать. Голова ее делалась свободна, чиста. Без суеты. Редкие мысли текли плавно и всегда одни и те же, не удивляя. “Город — это хорошо, — думала Ленка, — но что же они там едят, что пьют? Пили ли они когда-нибудь парное молоко или домашнюю простоквашу из глиняной кринки? Видели когда-нибудь, как выходит утром стадо на пастбище и белые коровы кажутся розовыми?”
Но теперь в эти обычные простые и ясные мысли вклинивались другие. Про Юрку.
Всю неделю Ленке хорошо спалось. Понятно: у всех счастливых — хороший сон. Ленке легко было вставать по утрам, легко было идти через “Голливуд” на ферму. Утром, когда Ленка поднималась в горку, из-за склона мягко выплывали ей навстречу облака. А когда у Танькиного дома она замечала пыхающий дымом трактор и
паренька — молодца-косая-сажень-в-плечах, торопливо целующего огромную Таньку, она чувствовала себя причастной к большой тайне.
Глава 3
В совхозе начали уборку трав на силос — по главной улице к ферме с утра тянулись машины с травой и возвращались обратно пустые. Косили и ворошили. Ленкины мать и отец пропадали в поле с утра до вечера, бабка была занята хозяйством. Ленку никто не трогал, не ругал, как обычно. Да и у самой Ленки забот было невпроворот. Грибы пошли, ягоды — знай собирай.
Всю неделю Ленка ждала дискотеки. Ночью представляла себе, как она увидит Юрку, как он увидит ее. Конечно, он обязательно пригласит ее на танец, потом они выйдут в сумерки под елки… Дальше этого Ленка почему-то не фантазировала. Просто не знала, что может быть дальше.
Но Ленка ждала следующей дискотеки напрасно. Юрка не пришел ни в субботу, ни в воскресенье. Он уезжал к родне в Юккогубу — навестить. Приехал в понедельник, а до дискотеки оставалась еще такая же целая неделя… Ужас; по Ленкиным понятиям: ждать и ждать.
— Дура, — сказала по этому поводу Любка, которая знала всегда больше
Ленки, — проще ведь прийти на остановку. Все-то тебе объяснять надо.
По вечерам на остановке собиралась деревенская молодежь.
Ленка на остановку ходить боялась. Или нет, просто ей было скучно и неуютно: Ленка не понимала, когда надо смеяться и что говорить. И когда она уходила, никто этого не замечал.
Все это сразу представилось Ленке. Но захотелось во что бы то ни стало увидеть Юрку, постоять с ним рядом. Она представила — вдруг пойдет дождь, все заберутся внутрь деревянной остановки, и Юрка будет стоять где-то совсем рядом с ней…
Ленка с Любкой шли по центральной улице на остановку, и Ленка, испуганная собственной смелостью, ничего уже не видела вокруг, ноги у нее подкашивались. Вдруг кто-то с разбегу втиснулся между ними, обнял за плечи:
— Девчонки, как живете, как животик? — это был Ломчик. — А куда идем?
— На Кудыкину гору, — с деланной невозмутимостью протянула Любка, снимая с плеча его руку.
— А может, прогуляемся до лесочку? — не давая ей высвободиться, заговорщицки зашептал Ломчик, лыбясь и приплясывая, и потянул их в противоположную от остановки сторону.
Ленка хотела было остановиться, отказаться, но вдруг увидела шедшего им навстречу Юрку и совсем потерялась.
— Привет. Ломов, мне нужно с тобой поговорить, — сказал Юрка, подходя.
— Чисто побазарить? Как только — так сразу, Юрка, да разве ж я отказываюсь? Вот только с девчонками до леса прогуляемся. В лесу воздух свежий, атмосферный, дышать полезно. А так — побазарим. Сто процентов.
— Ну и трепло ты, — Юрка поморщился. — Мне отец обещал мотоцикл отдать. Но в нем движок барахлит — посмотришь?
Само собой дошли до леса. Ломчик Ленкино плечо отпустил, но Любку держал крепко. Между ней и Ломовым шел Юрка. Ленка не знала, о чем думать, но ей было радостно. Потихоньку, косясь, урывками, она разглядывала Юрку.
Юрка был ростом пониже Ломчика, но шире в плечах и весь как-то крепче. Если Ломчик всегда ходил в спортивках, носил футболки, какие-то устаревшие спортивные кофты, гуманитарные аляповатые свитера, то Юрка, как приехал, ходил в потертых джинсах и носил джинсовую панаму. Из-под панамы в тени ее полей глаза его выглядывали, как казалось Ленке, с особенным задором, с мальчишеским озорством. Но вместе с тем армия, смерть матери в его отсутствие сделали его старше, заставили повзрослеть. Временами Юрка был необычно серьезен, по-взрослому тих и задумчив, рассудителен. В такие моменты Ленка, не задумываясь, доверила бы ему свою самую страшную тайну.
Ломов с Юркой обсудили мотоцикл, и говорить стало не о чем. Молчали. Парни уже по паре сигарет выкурили — курить больше не хотелось. Любка при Ломове почему-то не курила.
— А у меня мать вчера калитки пекла! — вдруг похвастался Ломчик. — Обалденные! Для Васо своего старается, — Ломчик немного сник, вспомнив о “кавказце”, которого ему приходилось терпеть. — Так он их насолил, наперчил и только потом сожрал. Что за мода — одни свои специи жрать!
— Да, — задумчиво согласился Юрка, — у нас как-то не принято специи жрать…
— И мясо в таких количествах. То ли дело — палья, лосось, жареные окушки, ряпушка…
Неожиданно в траве на обочине промелькнуло какое-то маленькое животное. Ленка, шедшая с краю, испуганно ойкнула, и тут же все засмеялись: это был кот.
