Том Роббинс - Свирепые калеки

– Да, гнусный выродок. Негодяй, извращенец, прожигатель жизни… И спрячь свой довольный вид в карман, будь так добр. Ничего смешного в этой истории с малюткой Сюзи нет. Она просто тошнотворна. Скажу более, это подсудное дело. Ты всегда был абсолютно безответственным…

– Ну полно, полно. И как у тебя только язык поворачивается сказать такое? Я – государственный служащий, предан своему делу, имею правительственные награды и допуск к сверхсекретной работе. Тоже мне резюме никчемного лодыря!

– По-твоему, мне полагается крепче спать ночами, зная, что курятник сторожат такие, как ты? Просто поражаюсь, что тебя до сих пор на работе держат.

– Вот уже больше десяти лет.

– Поражаюсь, что тебя вообще завербовали.

– Это все мой волевой подбородок и трагически-благородная внешность.

– Это все твой университетский диплом. – В голосе Маэстры прозвучала плохо скрытая гордость. – Декан в Беркли лично сказал мне: в том, что касается кибернетики и лингвистики, таких, как ты, они в жизни не видели…

– Не забудь про современную поэзию. На моем счету – девять часов современной поэзии.

– Вот об этом декан умолчал. А тренер по регби, ну, тот смуглокожий англичанин, уверял, что ты – единственный американец из всех, кого ему доводилось тренировать, который действительно понял суть игры.

– Найджел просто-напросто беззастенчиво тебе льстил. Его испепеляла безответная страсть. Ты сводила его с ума.

– Хе! Чушь собачья. Я уже тогда была, что называется, «представительница старшего поколения». А регби – сплошное варварство. Хуже футбола. Однако по баллам ты, что называется, сорвал банк – отрицать не приходится.

– А всё гены, Маэстра. От кого, как не от тебя, унаследовал я свои таланты?

– Хе! – Старуха против воли расплылась в улыбке. – Да, в отдельных областях ты куда как смышлен, но все равно удивляюсь, что тебя взяли на службу, учитывая твои вне-университетские развлечения и моральную неустойчивость.

– Я на государственной службе, Маэстра. На мораль там никто не смотрит.

– К сожалению, здесь с тобой не поспоришь. Ну и какими темными делишками занялось это твое агентство на сей раз? Что ты там затеваешь? И чего ты поделываешь в Сиэтле? И как скоро ты меня покинешь?

– С приходом розовоперстной зари.

– Завтра? Нет!

– Спозаранку вылетаю в Южную Америку – но вернусь, ты и глазом моргнуть не успеешь. Вообще-то мне тридцатидневный отпуск полагается, вот только босс потребовал, чтобы я сперва смотался в Лиму и назад. Буквально надень.

Глаза Маэстры за очками задумчиво сощурились.

– Политическое убийство?

– Ты слишком много смотришь телевизор. Контора завербовала там в местные агенты одного весьма многообещающего типчика, выдала ему для прикрытия новехонькую «хонду» в качестве контрактного бонуса, а теперь он, видите ли, вздумал пойти на попятный.

– И ты его укокошишь максимально неприятным способом.

– Вернись на грешную землю. Я его «обработаю», попытаюсь уговорить остаться.

– А почему ты?

– Я так понимаю, потому что у нас образование сходное. Он окончил магистратуру в университете Майами по двум специальностям. Информатика и языки.

– Как насчет современной поэзии? – «подколола» старуха.

– Это вряд ли, Маэстра. Хотя, держу пари, парень способен процитировать строчку-другую из «Воя».[6]

– А какие у тебя планы на отпуск? Могу я рассчитывать на очередное вторжение?

– А то. И на новый браслет тоже. Как только вернусь, сразу – к тебе. И… э-э… я надеялся, ты уступишь мне коттеджик на Снокуалми[7] на недельку-другую. Уж слишком я цемента наглотался в этом году. Над тротуарами клубятся злые чары… Мне поболтать бы с ручейком, вдохнуть звездного света, подружиться с деревьями. А потом, может, в Сакраменто ненадолго слетаю, семейство порадую.

– Включая Сюзи?

– Хм… ну… хм… очень может статься, что и Сюзи окажется дома. Она ведь вроде бы еще в школу ходит.

– Разумеется, она ходит в школу! Она же несовершеннолетняя!

Маэстра умолкла и молчала так долго, что Свиттерс уже начал гадать про себя, не задремала ли она ненароком, как это водится у стариков. Либо так, либо на самом деле рассердилась не на шутку. Он откашлялся. Откашлялся еще раз – погромче.

– Южная Америка, – внезапно произнесла Маэстра. – Да.

– Отлично.

– Ничего отличного не вижу. В глазах этого конкретного ковбоя привлекательность Южной Америки стремится к нулю.

– Да уж наверное. Эскадроны смерти, нищета, коррупция, уничтожение дикой природы.

– Хм-м… ну да, есть и такое. – Свиттерс почесался, словно при одной только мысли о Южной Америке его тело начинало зудеть. – Кроме того, не следует закрывать глаза на тот факт, что она просто-напросто чертовски прыткая.

Маэстра озадаченно воззрилась на собеседника, но когда наконец заговорила, то не спросила, что тот подразумевает под эпитетом «прыткая», а лишь полюбопытствовала, в какую именно страну Южной Америки он едет.

– Перу.

– Перу. Да. Так мне и казалось. Лима, Перу.

Вновь воцарилось долгое молчание, но на сей раз Свиттерс отлично видел: Маэстра вовсе не впадает в старческую дремоту. Глаза ее одновременно щурились и делались ярче, пока не уподобились отверстиям, через которые в мир выдавливаются капли «Табаско»;[8] казалось, если прислушаться, то можно расслышать, как постреливают синаптические окончания: дзинь-дзинь-дзинь.

– Ого, – пробормотал он наконец, качая головой. – Если бы Дж. Роберт Оппенгеймер[9] так усердно ломал голову, вместо атомной бомбы он изобрел бы видеопокер.

Маэстра сардонически улыбнулась.

– Докажи мне, – промолвила она, – что рыцарство еще способно заработать себе на ленч в этом городе. – Она вытянула вперед руки, браслеты звякнули. – Извини, мне нужно выйти.

Свиттерса поразило, какая она легонькая и хрупкая. Тело ее – что сухая скорлупка в сравнении с сочной мякотью духа и голоса. Однако, как только Свиттерс помог Маэстре подняться на ноги, из комнаты она вышла весьма проворно, едва опираясь на грубо сработанную трость красного дерева, с которой щеголяла главным образом эффекта ради. Свиттерс слышал, как, спускаясь по ступеням, старуха выстукивала тростью – тук-тук-тук! – по столбикам перил.

Швырнув пальто на модем (под пальто обнаружились серый костюм из ирландского твида и плотная красная футболка), он неспешно подошел к окну библиотеки. Особняк Маэстры красовался на высоком обрыве округа Магнолия, названного так потому, что в давние времена некий ботанически неадекватный исследователь принял растущие там в изобилии мадроньи за не имеющий к ним отношения вид, украшающий собою более южные широты. Утесы Магнолии глядели на судоходные каналы, по которым всевозможные суда – от военных кораблей до нефтяных танкеров и вонючих ловцов лосося – проплывали из Тихого океана в доки Сиэтла через залив Хуан де Фука и Пьюджет-Саунд. Второй муж Маэстры был морским капитаном, владельцем буксирных судов, и любил приглядывать за приливами и отливами. В тот дождливый день капитану мало что удалось бы разглядеть. Небо и вода напоминали две створки одной и той же школьной доски в меловых разводах. Природа стерла цитаты и таблицу умножения, оставив лишь вид – панораму, которая скорее пустая рама, нежели панно.

Свиттерс отвернулся от туманной пустоты и тут же увидел явление прямо противоположное, а именно – четко очерченный предмет огненной расцветки. Это была тыква, вот только оранжевый цвет ее сгустился до такой интенсивности, будто она самовозгорелась прямо здесь, на столике в библиотеке. Свиттерс не знал, хватать ли огнетушитель или пасть ниц и прочесть молитву. Тыква пылала ослепительным пламенем – и при этом вращалась. По крайней мере так казалось минуту-другую. Свиттерс поморгал, протер глаза. А потом вспомнил, в чем дело.

Он напрочь позабыл о принятой ХТС. А его уже начало «цеплять», и здорово. Известно, что 150 мг 3,4-метиленди-оксиметамфетамина (если использовать правильный термин) галлюцинаций не вызывают; просто его чувства, судя по всему, многократно обострились. Памятуя об этом, Свиттерс выдвинул стул и уселся, глядя прямо на тыкву. Она уже не пылала огнем, но выглядела ужасно милой и дружелюбной, так что Свиттерс просто не мог не погладить ее пышные формы.

– Мы ищем дверцу в тыкве, – прошептал он, – однако в отличие от Золушкиной кареты влечет ее лишь собственное медленное созревание. – (И откуда это?) – Отвлекшись на зубастый блеск зерна, мышь даст ей округлиться, пожелтеть – ей, глобусу затонувших континентов, безликой главе, чья истинная суть ведома лишь хэллоуинскому ножу да отдельным представителям тыквенной полиции. О тыква, пузырь женщины-скво, прочнейшая из лун, мяч для пугала, во имя всех фермерских дочек мира сбрось капюшон и…

– Свиттерс! – За его спиной в комнату вошла Маэстра. – Что ты такое втолковываешь бедному плоду, ради всего святого? Вот, значит, к чему приводят девять часов современной поэзии?