Джеймс Олдридж - Мальчик с лесного берега
— Этого мало, — заявил Рой Кармайкл. — Нужно еще знать счет, а потом историю.
— Ясное дело, — говорю. — Я бы и сам хотел знать все это.
— Да, брат. Тебе надо бы ходить в школу в Касл-Доннингтон.
— Я там и учился. Только мисс Джилспай выгнала меня.
— За что это? — Рой сразу же обозлился.
— Сказала, что я очень грязный; потом книжек я с собой не носил. А что толку было их носить? Я переплывал реку, чтоб сэкономить время, и один раз нечаянно уронил книжки в воду, у самой Стрелки. Когда я их вытащил, они уже никуда не годились. А что я грязный, так это просто смех было слышать: ведь я каждый день переплывал реку.
— А хоть бы и грязный, что из этого? Беда невелика. В грязи еще ничего плохого нет. Знаешь, кто ходит чистый? Только галантерейщики и мясники. Да еще те, что сидят в конторах, и зубные врачи. Знаешь, Эдгар, кто там лучшие ученики в этой школе?
— Нет, — ответил я, думая о рыбе.
— Сынки этих галантерейщиков и мясников. А знаешь, кем они будут, когда вырастут?
— Нет.
— Галантерейщиками и мясниками. Видал я таких. Школы — это для них. А грязные могут катиться ко всем чертям. Ты можешь катиться ко всем чертям. Меня, будь я мальчишкой, тоже послали бы ко всем чертям. Я — единственный человек на свете, умеющий провести пароход вверх по Малому Муррею, но я могу катиться ко всем чертям. А те, кто торгует подштанниками и ходит с чистой шеей, те — другое дело. Если б у меня был пароход, я бы научил тебя, как провести его вверх по Малому Муррею. Я — единственный человек на свете, который знает это дело. Твой отец чем занимается, Эдгар?
Рой знал, чем занимается мой отец, но я все-таки ответил ему; «Продает дрова».
— Что же, разве это причина, чтоб унижать человека?
Но я уже его не слушал. Я почувствовал, что удилище мое дрогнуло — у меня начинало клевать. Я представил себе, как рыба сбоку берет наживку, тянет ее, еще не касаясь крючка. Я замер в ожидании. И тут-то все и произошло.
— Погляди на свою лесу, — говорю я Рою.
Он взглянул на берег и увидел, что ивовый прут, к которому он привязал свою жерлицу, выскочил из земли и лежит уже у самой воды. Но не успел он еще отойти от меня, как я почувствовал сильный рывок — чудовищный рывок, — дернул удочку кверху, чтоб подсечь рыбу, но удилище изогнулось и чуть было не сломалось. Тогда я понял, что это — моя большая треска.
— Ты зацепил мою лесу! — заорал мне в ухо Рой. — Мою рыбу упустишь!
— Да у меня рыба, у меня! — кричал я ему в ответ, изо всех сил вцепившись в удилище и едва не падая в воду, но не разжимая рук.
— Нет, это ты зацепил мою лесу. Давай сюда удочку.
Красный и взъерошенный, он приплясывал на коряге.
— Ты мне лесу погубишь! Куда ты тянешь? Упустишь рыбу!
Мне некогда было глядеть еще и на лесу Роя. Я старался не упустить ту рыбу, которая натягивала лесу у меня, и в то же время держаться подальше от Роя, чтоб он не мог отнять у меня удочку.
— Да ты что это в самом деле? — сказал Рой и крепко ухватился за мое удилище. — Сейчас же отпусти. Вот я сломаю удилище о твою спину.
Рыба тянула, удилище выгибалось, Рой и я крепко держались за него.
Потом Рой размахнулся и сшиб меня с коряги назад, прямо в воду — там было мелко, — а когда я выбрался оттуда, он уже наматывал лесу на катушку, медленно двигаясь к берегу и вываживая за собой рыбу. Я подбежал и хотел отнять у него удочку, но он оттолкнул меня и вытащил рыбу на берег.
Так и есть, настоящая муррейская треска, здоровенная, даже побольше, чем на двадцать фунтов весом. Рой тащил ее вверх, подальше от воды, а она била хвостом и разевала рот. Я ухватился за леску — теперь-то уж ясно было, кто из нас поймал эту рыбу.
— Мой крючок! Моя леса! — закричал я на Роя чуть не плача. — Ты вытянул мою рыбу.
Это его леса зацепилась за мою и испортила все дело. Но я кричал ему только одно: «Ты вытянул мою рыбу!»
— Да ты что, в своем уме? — ответил Рой, и я решил, что он меня сейчас ударит. — Кто вытянул эту рыбу? Я. У тебя бы силенки не хватило, ты бы сам свалился в бочаг и рыбу упустил.
— Ты вытянул мою рыбу, — повторил я. — Ту самую, которую я так мечтал поймать.
— Вот ты и поймал ее, — сказал Рой и наступил на треску, чтобы вытащить у нее из пасти крючок.
— Нет. Это ты поймал ее!
— Ведь она была на твоем крючке. — Теперь Рой уже смеялся.
— Это все равно! Вытащил ее ты. Значит, ты ее и поймал. Ты отнял ее у меня. Вытянул мою рыбу.
— Да бери ты ее, пожалуйста.
— Теперь она мне не нужна. Я сам хотел поймать ее.
— Тьфу черт! Ведь ты ее и поймал. Можешь всем говорить, что это ты поймал ее. Я ничего не скажу.
— Все равно! — кричал я. — Том Вудли сам поймал свою пятнадцатифунтовую. Ну зачем ты мне помешал? — Я не то чтобы плакал, а просто орал на Роя, потому что выловить когда-нибудь еще одну такую рыбину нечего было и надеяться.
Рою вдруг стало меня жалко, и он сказал:
— Ну, ладно, Эдгар, чего там.
И тогда я выругался, длинно и замысловато.
Рой снова рассвирепел и швырнул в меня комком глины.
— Ты украл мою рыбу, — сказал я, отбежав в сторону. Мне хотелось оскорбить его.
— Забирай к черту свою рыбу! — заорал он.
— Не хочу, — ответил я и бросился бежать.
Я хотел спустить на воду лодку Роя, чтобы переправиться в ней на тот берег, но застрял на отмели, а Рой догнал меня и смеялся надо мной все время, пока мы плыли через реку. Потом, когда мы пристали к берегу, он обнял меня, и я стал говорить; что никогда мне больше не поймать такую рыбу и никогда не убить лисицу. Никогда. Теперь я конченый человек, и Рой знает это. А он все держал меня и уговаривал, он обещал всему свету рассказать о том, что эту рыбу поймал я, — и больше того: он еще поможет мне убить лисицу. У него есть патроны и манок, и, если я приду к нему завтра, мы с ним пойдем на охоту за лисой, а может, еще и поудим. Наконец он меня отпустил.
— Ты забыл удочку! — крикнул он мне вдогонку.
— Можешь взять ее себе, — отозвался я и снова выругался. Он швырнул ее мне вслед, но я убежал. Я кричал и ругался, а на берегу остались моя удочка и большая треска, которая должна была быть моей.
Треска была моя, и я это знал. Но в то же время она была не моя, мне не удалось поймать ее, и мысль эта не давала мне покоя. Я все время думал об этом с самой той минуты, и вскоре это уже была для меня не просто большая рыба, но нечто такое, чем я владею и вместе с тем никогда не буду владеть, чего я добился и вместе с тем никогда не добьюсь. Во всем этом было еще больше загадочного и необъяснимого, чем в истории с исчезнувшей лисой, и если тогда я только немного поплакал в растерянности, то теперь у меня начались кошмары, в которых меня преследовали давным-давно забытые случаи из моей жизни. Каждый из них был загадкой, в каждом повторялось одно и то же ощущение: как будто я очень сильно чего-то хочу, и вот оно уже почти у меня в руках, но в самую последнюю минуту ускользает от меня. Я измучился и совсем потерял покой. И с каждым днем становилось яснее, что как-нибудь разобраться во всем этом и избавиться от гнетущих мыслей наяву и страшных кошмаров во сне я смогу, только если убью наконец ту лису. Каким-то образом лиса стала для меня осуществлением всех желаний, и я знал, что либо добьюсь своего, либо останусь несчастным на всю жизнь.
Уже почти на исходе лета Рой исполнил свое обещание. Мы встретились с ним на Пентал-Айленде, и он, выдрав меня поначалу за уши, потому что я в отместку за прежнее чуть было не застрелил его фокстерьера, стал подсмеиваться надо мною.
— Ну как, ты все еще скулишь из-за той рыбы?
Я еще не простил ему обиды, хотя дело было давнее. Правда, он рассказал в городе, что это я поймал ее (треску на двадцать восемь фунтов), и тем самым немало помог мне в борьбе с Томом Вудли и городскими мальчишками; но я не простил ему, потому что я-то знал, что это не я ее поймал, и потому, что мои ночные кошмары продолжались, и в этом я тоже винил его.
Я не хотел говорить с ним об этой рыбе, но он смеялся как ни в чем не бывало, и тогда я тоже как ни в чем не бывало сказал ему, что завтра зайду за своей удочкой.
— А как насчет лисы, Эдгар? Ты по-прежнему мечтаешь убить лису? — спросил он.
— Да, только я хочу убить ее сам.
— Вот заладил! Хочешь, приходи сюда завтра до рассвета, и я покажу тебе, где можно найти лису.
— Где же это? — спросил я его. Я теперь не доверял Рою.
— Приходи сюда завтра утром, увидишь.
— Да, ты мне ее покажешь, а потом сам же и убьешь.
— Ну и паршивый же ты мальчишка! — выругался он, и лицо у него побагровело. Ему, видно, было здорово неприятно все это, так что я даже пожалел его. — Ты только приходи сюда завтра до рассвета, а я уж сведу тебя на место, и ты получишь свою лису! Слышишь?
— Ладно, — согласился я. Уж очень он настаивал.
В ту ночь я, кажется, совсем не сомкнул глаз, потому что я знал, что Рой и в самом деле покажет мне лису и наверняка на расстоянии выстрела. К тому времени охота на лису стал а уже для меня чем-то привычным, хотя по-прежнему она была самым главным в моей жизни — единственной разгадкой, единственным разрешением той головоломной несообразности, которой был полон для меня теперь каждый день, каждое явление. Я в то время был точно сам не свой, и чем больше я думал, тем больше все это оказывалось связанным с той треской, котирую мне не удалось поймать. Кажется, я сам был виноват, потому что о чем бы я ни начинал думать — о самом себе, о червяке, о колышке, о дверной петле, о какой-нибудь деревяшке, — мои мысли неизменно возвращались все в тот же безнадежный тупик. Стоило мне только взглянуть на что-нибудь и спросить себя, что это такое, откуда оно, как сюда попало и куда денется, и весь кошмар начинался снова. Но в ту ночь я твердо знал: всему этому наступил конец, потому что утром я выслежу лису, убью ее, достигну того, чего добивался, покончу со всей этой головоломкой — и жизнь опять вернется в свою колею. Скорей бы уж наступало утро.
