Стефан Каста - Лето Мари-Лу

Я видел эти островки, когда был маленьким. Я мечтал о них. Представлял, что отправляюсь туда и исследую их. Но моя нога так ни разу и не ступила на их берега. Мореходы из нас с отцом никудышные.

Я рассматриваю свои грубые эскизы, но не чувствую удовлетворения. Много раз я пробовал рисовать острова. Но они словно избегают меня. В них есть что-то неуловимое, что-то невыразимое словами. Это невозможно нарисовать.

Это состояние всегда манило меня, я пытался уловить невидимое и перенести на бумагу. Настроение, чувства и все такое. Иногда художники упоминают особое освещение, за которым они охотятся. А я охочусь за тем, что невидимо. Хочу научиться рисовать то, что нельзя высказать словами. Я рассказал об этом Гунилле Фаландер на лекции по изобразительному искусству. «Молодец, Адам. Нужно стремиться к звездам», — похвалила меня она.

В пристройке я нахожу рыбацкую сеть. Тот, кто пользовался ей последним, должно быть, очень спешил — сеть лежит в большом пластиковом тазу, брошенная кое-как, словно ее только что вытащили из воды. Вся спутанная, нечищеная и непочиненная. Если не знаешь, что это рыбацкая сеть, никогда не догадаешься.

Я с сомнением смотрю на нее, но все же беру таз и выношу его во двор. Ставлю около веранды и после долгих поисков нахожу свободный конец и приступаю к утомительной работе.

Прикрепляю конец сети на гвоздь в веранде и растягиваю ее к площадке для сушки белья перед одичавшими кустами вишни. Там я разворачиваюсь и иду назад к дому. Сеть находится в плачевном состоянии. Длинные ряды ячеек похожи на перекрученные веревки. А те участки, которые мне удается распутать и развернуть, такие дырявые, что я не могу удержаться от смеха. Но я уверен, что смогу их починить. На это потребуется уйма времени. Однако стоит попробовать. Все получится, если действительно этого хочешь.

Вечером на меня нападает зверский голод, и я вспоминаю, что не ел с самого утра. В доме горит лампа, значит электричество снова дали. Я иду в просторную кладовую и взглядом изучаю ряды консервных банок. Выбираю одну из них, с белой фасолью. Ставлю на конфорку старую сковородку с высоким бортиком, нарезаю маленькими кубиками пол-упаковки бекона. Открываю консервным ножом жестяную банку. Когда кусочки бекона уже достаточно поджарились, добавляю фасоль и оставляю булькать на плите на несколько минут.

Я ем прямо со сковородки, сидя на мостках. Солнце клонится к западу и находится почти между Юнгфруном и Фьюком. Холодает, я натягиваю свитер.

Поев, я ложусь на живот, окунаю тарелку в чистую холодную воду и одной рукой мою ее. Стайка окуней испуганно прыскает в разные стороны.

— Не бойтесь, — шепчу я. — Это всего лишь я, Адам.

Через некоторое время окуни возвращаются и принимаются подъедать остатки моего ужина. Я все лежу и наблюдаю за зеленоватыми рыбками. Вскоре я замечаю, что смотрю не на них, а на другое изображение, колышущееся на зыбкой поверхности воды. На свое расплывчатое отражение. Отражение Адама О.

— Иди есть, Адам! — кричит из дома Бритт.

Ее голос звучит совсем не так, как у мамы. Это не обычное приглашение к столу. В голосе Бритт нет ни тени теплоты. Ее крик может означать что угодно. Она всегда разговаривает со мной таким тоном. «Адам, почисти зубы!», «Спокойной ночи, Адам!», «Адам, марш отсюда!».

Но вместо того, чтобы послушно отправиться домой, я бегу в другую сторону. Прямо в зачарованный лес. Густые кусты принимают меня в свои объятья и скрывают от Бритт Бёрьессон.

Когда темнеет, я возвращаюсь в дом и сажусь за длинный деревянный стол у окна. С глухим гудением о стекло бьется шмель, я поднимаюсь, чтобы выпустить его. Давным-давно кто-то оставил окно приоткрытым, и мне приходится изрядно потрудиться, чтобы поднять раму. С внешней стороны отваливается крупный кусок краски. Шмель вырывается на волю и тонет в густых сумерках.

Я снова закрываю окно, включаю лампу и иду за книгой о графических законах перспективы, которую мне настоятельно советовала прочесть за лето Гунилла Фаландер. И хотя кроме меня здесь никого нет, мне трудно сосредоточиться. Такого рода книги никогда по-настоящему не интересовали меня. Они слишком сухие. Сомневаюсь, что это вообще возможно — научиться рисовать по книгам. Я так точно не смогу. Да и не хочу, поскольку мне важна вовсе не техника. Хотя понимаю, что она тоже необходима. «Нужно овладеть техникой рисования, чтобы однажды оставить ее позади», — сказала Гунилла, давая мне эту книгу.

Вдруг раздается стук в дверь, и от неожиданности я чуть не подпрыгиваю до потолка. Стук не был громким, но в полной тишине он прозвучал как выстрел.

Я не знаю, что делать. Первое, что приходит в голову, — это сбежать. Может, через кухонное окно? Меня охватывает страх, хотя я понимаю, что нет никакой причины для паники.

Когда снова слышится стук, мне удается взять себя в руки. Тот, кто стоит за дверью, уже видел в доме свет.

— Кто там? — кричу я испытующим голосом.

— Это Бьёрн… Бьёрн Арвнелль.

Я выхожу в тесноватую прихожую, включаю лампу над крыльцом и открываю дверь.

Мужчина на улице моргает от внезапного света. Он одет в джинсы и поношенный вельветовый пиджак, на ногах — шлепанцы. Под пиджаком — полосатый свитер с молнией на горле. Свитер ему явно великоват. На голове видавшая виды кепка, когда-то она была в черно-белую клетку, а теперь бледно-серая от солнца и грязи. Лицо, напоминающее мордочку ласки, покрыто щетиной. Он пытается улыбнуться, показывает зубы и кивает мне.

— Я увидел, что в доме горит свет, — говорит он, — и сразу понял, что это ты.

Я ничего не отвечаю. Лишь киваю.

— Ты надолго?

— Еще не знаю. Может быть.

— Смотрю, ты и сеть привел в порядок? — Едва заметно он кивает на тонкую дымку, бегущую наискосок через двор. — Отлично сделано.

— С ней еще много возни.

— В любом случае я собирался застрять в ней, — говорит Бьёрн и внезапно громко смеется.

Повисает тягостная тишина. Я не знаю, что сказать. Бьёрн тоже. Мне кажется, он выглядит усталым.

— А ты вырос, — наконец говорит он. — Сколько тебе сейчас, семнадцать?

— Пятнадцать, — поправляю я его. — А как дела у вас? — спрашиваю я, стараясь казаться вежливым.

— Да как обычно. Рыба плохая, но так уже давно. Я развожу рыбу. Радужную форель. Ты ведь видел пруды?

Я киваю. Я видел недавно вырытые пруды, они напоминали раны на земле другого полуострова.

— С полями все по-прежнему. Хотя в том году и дожди шли.

— А где коровы? — спрашиваю я.

— Я их забил. Стало слишком тяжело. Ничего не успеваю один.

Я собираюсь с духом и спрашиваю:

— А… Мари-Лу, как… как у нее дела?

Он кивает:

— Думаю, у нее всё в порядке.

Больше я не хочу ни о чем спрашивать. Интересно, может, мне стоило рассказать, что я встретил ее? Скорее всего, нет.

— Кстати, не хотите зайти? — вместо этого предлагаю я.

— Спасибо, я просто хотел убедиться, что здесь всё в порядке. Ты же знаешь, я обещал Бритт приглядывать за домом.

— Да, знаю.

— Ты кормишь кур?

— Конечно.

— Прекрасно. Тогда какое-то время о них можно не беспокоиться.

Он делает шаг назад, вниз со ступеньки из серого камня, и на прощание говорит:

— Ну, бывай.

Когда Бьёрн миновал полдвора, я кричу ему вслед:

— Ты скажешь Бритт, что я здесь?

Он останавливается. Почесывает лоб.

— Не-е, а зачем? У тебя ведь всё в порядке.

Я медленно закрываю дверь и выдыхаю с облегчением. Хорошо, что он больше ни о чем не спрашивал.

Я ложусь в постель, но сон не идет. Я ворочаюсь с боку на бок часа два, как вдруг вспоминаю, что забыл запереть Сив и Рут. Вскакиваю с кровати, натягиваю джинсы и свитер и босиком выбегаю во двор.

Захожу на птичий двор, останавливаюсь перед автофургоном и прислушиваюсь. Наконец мне кажется, что я слышу тихую возню кур, и закрываю дверь.

— Спокойной ночи, девочки.

Я неторопливо возвращаюсь в дом по мокрой от росы траве. Беседа с Бьёрном пробудила во мне массу воспоминаний. Воспоминаний о том, что случилось давно.

Вдруг мне начинает казаться, что все это было на прошлой неделе. Все вокруг осталось прежним. Совсем как тогда. Те же запахи во дворе. Та же влажная трава под босыми ступнями. Те же приглушенные шорохи елей из леса и успокаивающее дыхание озера. Все, что я любил. Лишь я один изменился.

— Адам, иди сюда!

Я стою на коленях среди кочек в сыром лесу. Я обнаружил несколько цветков, несколько маленьких бело-зеленых колокольчиков, которых раньше не замечал. Цветки, словно белые жемчужины, нанизаны на голый стебелек. Почти как у ландыша. Но это не ландыш. Это растение совсем не похоже ни на один знакомый мне цветок. Я удивлен, что встретил такую красоту в лесной чаще среди зарослей черники, папоротника и мха.