Дональд Томас - Белый отель

Сердечно Ваш,

Сакс

Вена,

Берггассе, 19.

18 мая 1931 г.

Серкретарю Комитета

по столетнему юбилею

со дня смерти Гёте

Городской совет,

Френкфурт

Уважаемый господин Кун,

Простите, что задержался с ответом на Ваше любезное письмо. Однако я, насколько это позволяло состояние моего здоровья, не сидел тем временем без дела, и статья готова. Моя бывшая пациентка не возражает против публикации своих сочинений вместе со статьей, и я их прилагаю. Надеюсь, Вас не смутят непристойные выражения, разбросанные в ее слабых стихах, равно как менее вызывающие, но все-таки порнографические материалы в прозаическом толковании ее фантазий. Нужно иметь в виду, что а) их автор страдал сильной сексуальной истерией и б) эти сочинения относятся к области науки, где всегда принимается и применяется принцип nihil humanum4, и не в последнюю очередь тем поэтом, который советовал своим читателям не бояться и не отворачиваться от того, «что, неведомое людям или ими отвергаемое, бродит ночами по лабиринтам сердца».

Искренне Ваш,

Зигмунд Фрейд

ЧАСТЬ 1

дон жуан

1

Мне снилась буря: рушились стволыдеревьев, из ненастной сизой мглыбезлюдный берег выпростался вдруг,дрожа от страха, я пыталась люкоткрыть, но не смогла; там был Ваш сын,в купе игру затеяли мы с ним,в тоннель влетел наш поезд – тьма, хоть глазколи – рука проворно пробраласько мне под платье, между бедер, силдышать не оставалось, пригласилВаш сын меня с собою – он хотел,чтоб в белый мы поехали отель,что в изумрудном озере в горахвесь отражен, уже ни стыд, ни страхмне не могли, пылающей, помочьподол мой опустить, отбросить прочьего ладонь – и палец, два, и трипротиснулись в меня, дрожа внутри,я ноги развела: по ним текло,тут проводник протер в купе стекло,на миг остолбенев, потом ушел,я вся была как пустотелый стволжеланья, жажды – до тех самых пор,пока мы в вестибюль во весь опорне ворвались – консьержка там спала —и он, ключи схвативши со стола,наверх стремглав не бросился опять,меня не прекращая раздеватьпри этом; небо было голубым,но к вечеру как будто белый дымповерх деревьев стройных закружил —то ветер дул с заснеженных вершин,с неделю провели мы среди них,постель не покидая ни на миг,Ваш сын меня почти распотрошил,профессор, я разбита, я без сил,не знаю, чем усталость эту снять,Вы можете помочь или понять?

Второй наш вечер помнится мне так:ярился ветер жесткий, как наждак,меж лиственниц, окреп он, чтоб сорватьс беседки крышу – пагоде под стать;валы вздымались, многим утонутьсулила ночь, Ваш сын ласкал мне грудь,потом прижался ртом, сосок набух,в отеле свет мигнул, потом потух,шаги и гомон слышались во мгле,казалось, мы на белом кораблев открытом море, плеск и беготняповсюду раздавались, он менясосал, сосал – я сдерживала крик:с такою силой он к соскам приник,что оба затвердели; как сквозь сон,порой мы различали стекол звон,потом в меня он втиснулся опять,Вам не понять, профессор, не понять,что там, в горах, за звезды, – свет их чист,огромные, что твой кленовый лист,все падали, все падали они,в воде озерной гасли их огни,то были Леониды, он сказал,мы слышали – на помощь кто-то звал;помимо члена, палец был во мне,они крест-накрест терлись в глубине,звучал то плач, то быстрый шепоток,он влез в другой проход, мой ноготоку комеля во мне сокрытый членласкал – в меня утоплен, схвачен в плен,ему он больше не принадлежал,зигзаг слепящей вспышки пробежалтак быстро, что исчез скорее, чемнад крышей раскололся гром, затемвсе снова почернело, лишь в воденеверный свет струился кое-где,в бильярдной был потоп, все сбились с ног,боль нарастала, кончить он не мог,нам было так чудесно, со стыдасгораю я, профессор, но тогдамне было не до этого, хотякричала я; примерно час спустяуслышали мы хлопанье дверьми —от озера скорбящими людьмивносились трупы, ветер не стихал,Ваш сын, заснув, объятий не разжал.Однажды – мы стояли у окна —спасти решили кошку: чуть видна,чернела средь листвы она густой,в которой двое суток с ночи тойс испугу провела; слепую злостьее когтей спасателям пришлосьотведать, в тот же вечер из менякровь заструилась, алым простыняокрасилась, я помню, он как разпоказывал мне снимки – мы о Васбеседовали; я спросила: тыне возражаешь против красноты? —не следует буквально пониматьслова «не покидали мы кровать», —едва коснулась кошка та земли,как мы, одевшись, ужинать сошли,там были танцы, прямо меж столов,пошатывалась я, под мой покров —одно лишь платье – воздух проникал,а он опять рукой меня ласкал,я слабо попыталась оттолкнутьего ладонь, но он успел шепнуть:я не могу, позволь мне, разреши, —танцующие пары от душинам улыбались; отодвинув стул,он сел и быстро пальцы облизнул,я видела, как красная рукакромсала мясо, жесткое слегка,с едой покончив, мы сбежали вниз,под лиственницы, где прохладный бризмне тело овевал и, хоть оркестрза стенами не слышен был, окрестцыганская мелодия плыла;той ночью я едва ли не быларазорвана; от крови он лютел,рой звезд, кружась, над озером летел,луну затмил на небе этот рой,к нам в окна звезды сыпались порой, —одна беседки крышу, что былана пагоду похожа, подожгла;вершину, что венчал собой ледник,высвечивала молния на миг.

2

Однажды мы оставили постельслужанкам на весь день, с утра отельпокинув, чтоб на яхте походить.Трехмачтовое судно бороздитьдо сумерек не прекращало гладьспокойных вод. Его рука опятьпод пледом до запястья внутрь ушла, —ее я, как перчатка, облегла.Без облачка был синий небосклон.Деревьями отель был поглощен,а те сливались с зеленью воды,блестевшей наподобие слюды.Шептала я: возьми, возьми меня! —и не стыжусь теперь, во всем виняубийственное солнце. Все равно,нам негде было лечь: везде виноцедил народ, цыплят глодая, с нас,укрытых пледом, не спуская глаз.

Я вся была как в лихорадке – такменя дурманил втиснутый кулак;как поршень, он скользил туда-сюдаза часом час. Их взгляды лишь тогдаотворотились прочь, когда закатокрасил небо, но сильней стократих зарево в отеле отвлекло —он вновь был виден, и одно крылопылало; сбившись в кучу и дрожа,все в ужасе взирали на пожар.Вот тут-то сын Ваш робость поборол,поднял и насадил меня на кол,стонала я, но крик глушил мой стон:за трупом труп срывался из окон.Я содрогалась из последних сил,покуда он струю не испустил,прохладную и нежную. С деревтела свисали. Снова затвердев,опять нырнул – и снова стон исторг,о, нету слов наш выразить восторг,крыло отеля выгорело, в немлишь койки, пощаженные огнем,виднелись; как все это началось,никто не знал, – быть может, солнца злостьшальная ворох наших простыней,горячих с ночи, обожгла сильней —и подпалила; то ли кто из слугкурил – его жара сморила вдруг;а может, зажигательным стекломподтаявший явился горный склон.В ту ночь мне глаз сомкнуть не удалось,внутри, казалось, что-то порвалось,Ваш нежный сын во мне был напролетвсю ночь, но без движения, народнад мертвыми склонялся за окном,не знаю, женский опыт вам знакомиль нет, но алой боли пеленаза часом час все зыбилась, онакак озеро спокойное была,что в берег тихо плещет. Не моглазаря нас ни разъять, ни усыпить.Уснув же наконец, пришлось испить иное:мне приснилось, будто я —фигура носовая корабля,резная «Магдалина». По морямносясь, я на себе носила шрам,оставленный меч-рыбой, я пилакрепчайший ветер, плоть моя быладревесная обточена водой,дыханьем льдов, бессчетной чередойплавучих лет. Сперва был мягок лед,я слышала, как кит с тоской поет,свой ус жалея, вшитый в мой корсет, —меж ветром и китовым плачем нетбольших различий; позже лед пошелвгрызаться в нас (мы были – ледокол),мне грудь стесало напрочь, я былапокинута, точнее – родиладревесный эмбрион, он снег и ночьсосал, разинув рот, покуда прочьего все дальше злобный ветер гнал;еще один свирепый снежный шквалмне матку вырвал начисто, – вертясь,она в пространство белое взвилась.С каким же облегченьем ото сная встала поутру, озаренагорячим солнцем, чей спокойный свет,лаская, гладил мебель и паркет!

Ваш сын неслышно вышел вслед за мнойи со спины так глубоко проник,что в сердце, еще помнившем ледник,расцвел цветок, внезапен и багров.Не знала я, которым из ходовв меня вошел он, но и весь отель,и даже горы – все дрожало; щельчернела, извиваясь, где однадо этого царила белизна.

3