Мелисса Бэнк - Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле
— Наверное, сначала я просто была бы для него еще одной сестренкой. Но однажды ночью…
Мама перебила меня:
— Кажется, мне сейчас будет худо.
Я никогда не говорила всерьез с моими родителями о любви, а тем более о сексе. Самыми доверительными были разговоры о наркотиках, которыми я не интересовалась.
* * *В день окончания школьных занятий я поняла, что у меня нет планов на лето, и мне предстоит сидеть дома — в окрестностях Нью-Джерси и на побережье, — даже в августе не помышляя о поездке в Нантакет и ожидая начала унылого учебного года.
Я прощалась с друзьями, которые отправлялись искать приключений среди дикой природы и разбивать лагеря с индейскими названиями. Мы обменивались адресами, и всякий раз, давая свой, я предчувствовала надвигающуюся скуку будущих летних дней. Когда кто-нибудь из друзей спрашивал, что я буду делать дома, я ловила себя на том, что отвечала: «Возможно, устроюсь работать».
За обедом я рассказала об этом родителям.
Мама вздохнула:
— Я думала, ты поступишь на курсы живописи и будешь посещать тренировки по теннису.
— Я могу устроиться на неполный рабочий день, — сказала я.
— А не поработать ли тебе опять у отца? — спросила она, взглянув на него.
Я любила наблюдать за отцом на его рабочем месте — он был главным неврологом поликлиники, — мне нравилось смотреть, как он в своем белом халате пожимает пациентам руки и приглашает их в кабинет. Но я сказала:
— Мне нужен новый опыт, мама.
— Так может, стоит заняться медицинской практикой в той области, которая тебя интересует?
Я напомнила ей, что у меня ни к чему нет интереса.
— Ты любишь рисовать, — возразила она.
Я сказала, что думаю стать официанткой.
Папа промолвил:
— Попрактикуйся, убирая со стола.
* * *Я пробежала в газете колонку с объявлениями о найме рабочей силы, но каждая работа требовала какого-то опыта. Я обращалась к потенциальным работодателям, используя слова из газеты: «Специальности у меня нет, но кое в чем я разбираюсь», однако из этого ничего не вышло.
Занятия на художественных курсах и теннис я отложила на лето, а пока что помогала маме по хозяйству и ходила плавать на залив со своей подругой Линдой.
Вечера были тихие. После ужина я отправлялась в спальню — писать письма друзьям и делать зарисовки. Я рисовала людей, стоявших группами, словно позирующих для фотоснимка, который займет место в альбоме.
Отец в кабинете наверху читал свои журналы «Неврология» в зеленой обложке и «Поражения нервной системы». Мама в столовой просматривала газеты. Время от времени она кричала ему, не хочет ли он что-нибудь из фруктов, и я относила ему то персик, то сливу, то нектарин. Перед сном я выгуливала Атланта, выкуривая при этом запретную сигарету.
Вечерами я частенько встречала Оливера Бидла — мужчину средних лет, который все еще жил со своими родителями: живое предостережение, прогуливающее миниатюрного цверкшнауцера. Он был провинциально деликатен, носил пузырившийся на локтях и коленях костюм деда, в котором тот играл в гольф, и попыхивал сигарой. До меня доходили слухи, что он то ли полоумный, то ли гений, но я не верила ни тому, ни другому. Оливер Билл был тем, кем становится всякий, кому некого любить, кроме родителей.
Я обычно говорила: «Хэлло, Оливер!», затем, обращаясь к его шнауцеру: «Добрый вечер, Перчик!»
Оливер произносил в ответ: «Хэлло!» Но с таким опозданием, словно каждый раз раздумывал, стоит ли ему отвечать. К тому времени, когда он все-таки отвечал, я уже отходила на несколько шагов и кричала: «Спокойной ночи!», словно мы провели вместе весь вечер.
* * *В пятницу, как обычно, Джулия и Генри отправились в Лавледис на рассвете и были уже там, когда мы приехали. Джулия готовила обед и выглядела вполне отдохнувшей. Генри, казалось, больше не становился старше.
После десерта они пригласили меня в культурный центр на русский фильм с английскими субтитрами.
Я сказала, что не люблю читать во время сеанса. Джулия рассмеялась, приняв мои слова за шутку, и я почувствовала себя ужасно остроумной, так что все-таки пошла с ними.
Такого мрачного фильма я еще не видела: там все поумирали — кто от сердечного приступа, кто от голода, кто от того и другого сразу. Дома Джулия бросилась на диван в пароксизме славянской хандры и промолвила:
— Дайте мне скорее водки!
В моем присутствии они не целовались и не держались за руки, хотя однажды за ланчем Генри погладил мою ногу под столом, приняв ее за ногу Джулии. Я наклонилась к нему и прошептала: «Этак ты и вправду возбудишь меня». В конце концов, я уже вышла из детского возраста и была мастаком по части охлаждения пыла.
* * *На пляже мы оставили свои сандалии на тропинке и расстелили на песке полотенца. Генри постоял минуту, поглядывая по сторонам, потом с разбега бросился в воду.
Океан бурлил, и когда вздымались волны, можно было увидеть медуз и колышущиеся зеленые водоросли. Повсюду лежали целые груды водорослей, высохших под солнцем почти до черноты. Ветер дул с такой силой, что они разлетались и носились по пляжу, как перекати-поле.
Я глядела по сторонам, рассматривая посетителей пляжа. Мое внимание привлекла группа женщин приблизительно маминого возраста — они носили бикини и золотые браслеты и уже здорово загорели. На худышек прямо-таки жалко было смотреть. Небольшая компания расположилась со своими стульчиками возле наших полотенец. Мужчина наливал из термоса что-то светлое в протянутые ему пластиковые стаканчики, а одна из женщин клала туда кусочки лимона.
На Джулии была пляжная блузка и большая соломенная шляпа; она натерлась мазью от загара, хотя ей это было и ни к чему, поскольку она укрылась в тени зонта и, как обычно, читала.
— Видать, ты и вправду любишь свою работу, — заметила я.
Она кивнула. Потом спросила, чем бы я хотела заняться, когда подрасту.
— Я хочу стать великой певицей, — сказала я.
— Может, и станешь, — отозвалась она.
— Нет, не стану.
— Откуда ты знаешь?
— У меня нет слуха.
Я оперлась на локти, наблюдая за Генри, который плескался недалеко от берега. Вода была еще прохладная, и никто пока не решался последовать его примеру. Он ждал набегавшую волну, приняв исходное положение для кроля и поглядывая назад — туда, где рождались волны. Затем с усилием сделал несколько гребков, поймал волну и поплыл на ее гребне к берегу. Мне нравилось, как он выглядел в последние секунды своего заплыва: волосы откинуты назад, корпус, как стрела, устремлен вперед, лицо светится радостью. Мне даже послышался его веселый смех. Поднявшись, он посмотрел в нашу сторону, хотя без очков вряд ли мог что-то увидеть.
Я поднялась и пошла к нему. Вода была холодная, но мне не хотелось отставать от брата. Я встала рядом — лицом к берегу, — и он заставил меня вытянуть руки вперед. Уже несколько лет он пытался научить меня серфингу.
— Теперь жди волну, — сказал он и тут же, оглянувшись, крикнул: — Давай, жми! Вперед!
Но я пропустила эту волну, а за ней и следующую. Потом к нам подошла Джулия. Оба они поплыли навстречу волнам, а я вышла на берег.
Растянувшись на полотенце, я наблюдала, как они то вместе, то поочередно появлялись на вершинах накатывающихся волн. Он нырнул, вытянув руку из воды наподобие акульего плавника, и устремился за ней. Я увидела, как она отчаянно замолотила руками по воде, погружаясь вглубь…
Когда я вновь подняла глаза, Джулия уже шла к берегу. Пока она не накинула пляжный халат, мне удалось рассмотреть ее фигуру. В своем черном купальнике она выглядела еще более худощавой, чем я представляла, и грудь у нее оказалась меньше моей.
Как раз в этом году совершенно внезапно у меня появилась грудь, и мне с мамой пришлось идти к «Лорду и Тэйлору» покупать бюстгальтеры. Теперь мальчики проявляли ко мне больше внимания, и это меня нервировало. Моя грудь как будто что-то говорила обо мне помимо моей воли. Будучи моей ахиллесовой пятой, она постоянно создавала мне опасность оказаться в унизительном положении.
Согласно моей теории, наличие груди способствовало тому, что у мальчиков появлялось желание заняться с вами сексом, что, безусловно, не являлось каким-либо преимуществом, ибо секс нужен им был в любом случае. Другое дело, если у вас было красивое лицо, как у Джулии, — в этом случае мальчики влюблялись, что происходило, кажется, почти непроизвольно.
Я изложила эту теорию своей подруге Линде, которая собиралась стать социологом и вечно носилась с какими-то идеями. По моим соображениям, грудь имела такое же отношение к сексу, как полушка — ко сну. Конечно, для сна нужна полушка, но ведь можно спать и без нее.
Линда сказала: «Парни будут спать при любых условиях, если они действительно устали».
* * *Когда Джулия забралась в свою койку, я сказала ей, что она может идти к Генри, если хочет; незачем ждать, пока я усну.
