Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей

Возле Колизея стоят ряженые гладиаторы с картонными мечами, предлагают сфотографироваться.

— Ну, это уже совсем ни в какие ворота! — вознегодовал Леня. — Хуже, чем наши витязи в Коломенском с секирами!..

Люся решила подарить своему внуку Сергею микроскоп.

Лев спрашивает:

— Зачем ему микроскоп?

— Рассматривать!

— Кого???

— Своих микробов, — отвечает Люся. — Потом, к ним клопы захаживают, тараканы. Ты сам хоть заглянешь раз в жизни в микроскоп. Как это не интересоваться микромиром? Так ты скажешь: «И что там рассматривать-то — в телескоп?..»

— Мариночка! — говорила Люся. — Нехорошо постоянно находиться в нирване, когда другие в рванине!

Сказочника Сергея Седова спрашивает редактор детского издательства, куда он отдал свои новые сказки:

— А можно мы вас напечатаем по складам?

— Понимаете, — растерялся Седов, — если б это была пятая публикация, тогда еще ладно, а то первая — и по складам?..

— А с ударениями?

— Ну, с ударениями — куда ни шло, — ответил он смиренно.

Юрий Поляков летел в самолете, смотрит — какой-то мужичок с него прямо глаз не сводит.

«Узнал», — довольно подумал Юра.

А тот взглянул так хитро с прищуром и спрашивает доверительно:

— Вы — Виталий Соломин?..

Юра это рассказал после того, как Людмила Улицкая спросила у него:

— Вы — Николай Кононов?

— А как выглядел Энгельс? — поинтересовался мой сын Сергей.

— Счастливое поколение! — воскликнул Леня. — Не знает, как выглядит Энгельс!

Писатель Борис Минаев накупил в Переделкине сухарей.

— Я очень люблю сухари! — признался он мне. — Как увижу сухари — сразу покупаю несколько килограммов.

— Что-то в этой твоей любви к сухарям есть…

— …предусмотрительное, — заметил Юрий Поляков.

В Доме творчества с нами за столом сидел Валентин Распутин. Поляков что-то рассказывал, и в его рассказе прозвучало слово «инфернальный».

— Юра, а что такое «инфернальный»? — спросил Валентин Григорьевич.

— «Дьявольский», — ответил Юра.

— Вот спасибо, а то я не знал, — сказал Распутин с детской улыбкой. — И все думаю, когда слышу это слово: что оно означает?..

— Морковный суп? — удивился Распутин. — Ведь пост кончился, вы что, вегетарианец? А вы прозаик или поэт?

— Прозаик.

— Все-таки прозаику, — со знанием дела сказал Валентин Распутин, — раз в день котлетку надо бы съесть.

Официантка в Переделкине сделала мне комплимент:

— Вы так кушаете аккуратно, ничего под столом не валяется.

Литературовед и переводчик Юрий Архипов запечатлевает для вечности Распутина и Личутина.

— Вот я с кем вас сфотографирую сейчас, с Мариной! — говорит Архипов.

— А вы чего такие серьезные, — говорю, — улыбайтесь! — Беру их обоих под руки и расплываюсь в улыбке.

— Мне такую фотографию не давай, — сердито сказал Личутин. — А то жена скажет: чем это ты там занимался?..

— Мне дайте, — говорю, — мой муж скажет: наконец-то с настоящими русскими писателями имела дело!..

— Последнее, что я прочитал из молодых, это Нарбикова, — говорил Валентин Распутин. — Меня заинтересовало ее высказывание: «Соловьи поют, чтобы слаще совокупляться. Для того же предназначено искусство». Мне даже стало интересно, что может написать человек, который так считает?

Владимир Личутин — поразительный прозаик. Он вскрывает такие пласты языка, которые давно никто не знает и не помнит. Недаром про него говорят: «Не читать Личутина — преступление. А читать — наказание».

— На лыжах-то катаетесь, Георгий Дмитрич? — спрашиваю Гачева, повстречав его на проселочной дороге.

— Я лыжи берегу, боюсь, затупятся. И так один конец отломился, вот я его привязал и уже лет пять катаюсь с привязанным концом.

— А чего пластиковые не купите?

— По причине крайней нищеты.

В Уваровке сосед Леша от радикулита настоял для растирания поясницы водку на мухоморе. Захотелось выпить. А ничего больше не было спиртного. Тогда он сел рядом с телефоном (в случае чего вызвать «Скорую»), пригубил и смотрит в зеркало. Видит — не побледнел, ничего. И тогда он спокойно выпил все.

Мой папа Лев на даче принялся растить картошку. Но у него вышла неувязка с колорадским жуком. Соседи стонали под игом колорадского жука, — только и ходили, собирали, согнувшись в три погибели.

— А у меня нет никаких вредителей! — радовался Лев.

Потом у всех выросла картошка, а у Льва — «горох».

Сосед Толя пришел посмотреть, в чем дело, и увидел у нас на огороде сонмище жуков.

— Как? Разве это он? — удивлялся папа. — Я думал, это божьи коровки. А колорадский жук, мне казалось, — большой, черный, страшный, похожий на жука-носорога, который водится в штате Колорадо.

Увидев, как огорчился Лев, Толя сказал нам:

— Я подложу ему в огород своей хорошей картошки, скажу, он плохо копал, и подложу. Он копнет — а там целый клад.

Еще он и кабачок туда закопал. И полиэтиленовый пакет с морковью.

— Сегодня Лемешеву сто лет! — объявила Люся. — По телевизору выступала его жена. «А поклонницы вам не досаждали? — спросила ведущая. — Про сыр была какая-то история?..» «Конечно! — та ответила. — Их звали сыроежками. Однажды Лемешев пошел в Елисеевский магазин и купил там сыр. Вот они все кинулись покупать этот сыр! Поэтому их прозвали сыроежки». Такую хреновину, — возмущенно сказала Люся, — про Сергей Яковлевича рассказывает!

Писатель Валерий Воскобойников вспоминал, как в питерском журнале «Костер» готовили к публикации повесть Юрия Коваля «Пять похищенных монахов». А в этой повести, кроме всего прочего, сообщается о том, что в городе Карманове делают бриллианты.

Вдруг в цензуре задержали тираж. Воскобойников побежал разбираться.

Ему объясняют:

— Нельзя называть город, где производят бриллианты.

— Да это придуманный город, — объясняет Валерий Михайлович. — На самом деле такого города нет!

— А бриллианты?

— И бриллиантов нет!

— А вы можете написать расписку, — спросили Воскобойникова, — что тут все выдумано от первого слова до последнего?

— Могу.

Так вышел «Костер» с «Пятью похищенными монахами» Коваля.

— Особенно я люблю бездонные произведения, — говорил Коваль. — «Чистый Дор» или «Куролесова»… «Куролесов» пока не окончен. Может быть, я еще одного нахулиганю.

Позвонила Люсина подруга: сын ее зовет с племянницами в Африку. А ей 89. Что делать?

— Даже и не думай, — сказала Люся. — Даже не думай! — с жаром повторила она. — …Бери девочек — и лети!

Люся — мне:

— Господи! Танец живота! Зачем тебе это надо — корячиться? Лучше бы пошла в Школу Айседоры Дункан!..

Лев:

— У нас новая консьержка — ее, видимо, проинструктировали спрашивать незнакомых людей: куда вы идете? Но не сказали, когда они идут — в дом или из дома. Теперь, когда я выхожу на улицу, она меня спрашивает сурово: «Куда вы идете?»

— Уж если ты выходишь рано утром — так только на похороны… или на рожденье, — сказал мой сын Сергей.

— Уже, наверное, только на похороны.

— А между прочим, зря!

Поэт Яков Аким на утреннике, посвященном его шестидесятилетию, сказал:

— Вот, ребята, как быстро летит время, просто поверить не могу, что мне уже пятьдесят!

— Записывай, — Леня сказал по телефону, — тебе для твоего романа. На Савеловском вокзале, на столбе висит объявление: «Нашел в электричке шаманский бубен с колотушкой». Звоните — и телефон…. Представляешь? Какой-то шаман забыл в электричке настоящий шаманский бубен…

Юра Ананьев — дрессировщик медведей и разного другого зверья — был универсальным драматическим актером. На сцене «Уголка Дурова» он создал настолько точный и колоритный образ Владимира Леонидовича Дурова — с усами, лихо загнутыми кверху, в камзоле с большими карманами, набитыми печеньем и вафлями, рубашке с кружевным воротником, атласных шароварах по колено, шелковых чулках и золотой бабочке, что казался достовернее самого Дурова.

Юра был Дедом Морозом — от Бога, и если новогодний Саваоф и впрямь существует, то это исключительно Юрин типаж.

Он мог принять любое обличье и всегда попадал «в яблочко», ничего случайного, каждая деталь костюма, грима — работала на образ.

Как-то я звоню ему:

— Юр, привет, как дела?