Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен
В другой раз я сказал Томасу, что, по моему мнению, он хочет взбесить меня, потому что только в этом случае он сможет убедиться, что я думаю только о нем. Эти и другие интерпретации его поведения не давали ровным счетом никакого результата. На протяжении следующих полутора лет он каждый сеанс обязательно плевал мне в лицо.
Несмотря на еженедельные оценки моего психологического состояния и участие в регулярных клинических семинарах детских психиатров и психоаналитиков (все они, зная о проблемах, возникших у меня с Томасом, вели себя очень деликатно и всеми силами старались помочь), я понял, что нахожусь на грани нервного срыва. Я стал бояться собственной ярости, возникавшей после каждой из его атак.
И дело было вовсе не в том, что я не видел никаких положительных сдвигов, а в том, что я начал терять веру в то, что делал.
Я позвонил доктору С., своей коллеге, практикующему психоаналитику, больше пятидесяти лет проработавшей как с детьми, так и со взрослыми пациентами. Одним дождливым вечером я вышел из своего кабинета в Хэмпстеде и поехал к ней домой на другой конец города. Усевшись в кресло напротив нее, я начал доставать из сумки папки со своими отчетами и записями.
– Да оставьте вы пока эти бумаги, – сказала она. – Просто расскажите мне о мальчике.
Следующие полчаса я рассказывал ей историю жизни Томаса. Я попытался описать атмосферу сложившихся между нами отношений и представить свои догадки и предположения.
Она внимательно выслушала меня, а потом начала задавать вопросы о рождении и раннем детстве Томаса, о его родителях, младших сестрах, психиатрическом диагнозе и отчетах о его поведении в школе. После этого она спросила:
– А что вы чувствуете, когда он в вас плюется?
– Ярость, – ответил я. – Есть, конечно, и чувство отчаяния. Но в основном сержусь и по этой причине чувствую себя виноватым.
– Но в вашем отделении есть множество других детей, которые точно так же плюются. Их поведение вызывает у вас такие же чувства?
– Нет, – сказал я, а потом рассказал про шестилетнего мальчика, у которого диагностировали аутизм.
Пару недель назад мы с ним гоняли мяч на детской площадке, мальчик от этой игры перевозбудился, бегом бросился ко мне вроде бы о чем-то поговорить, но вместо этого, оказавшись рядом, в меня плюнул.
– И я совсем не рассердился. Наоборот, мне захотелось успокоить его, сказать, что он не сделал ничего плохого… Мне захотелось его обнять.
Доктор С. немного помолчала.
– Мне хотелось бы знать, надеетесь ли вы, что Томас способен сдержать себя от этих плевков. Возможно, он способен, возможно, нет. Но именно из-за уверенности, что он способен прекратить плеваться, вы злитесь, когда он этого не делает. Вам следовало бы рассмотреть вариант, что ему нужно, чтобы вы и другие люди, например мать и учителя, лелеяли эту надежду. Ему нужно, чтобы вы на него злились.
Доктор С. была права. Обзывая меня жирной лесбиянкой и грязным жидом, показывая мне палец, пиная дверь, Томас изо всех сил старался найти что-то, что гарантированно спровоцирует мою злость. На поиски у него ушло три месяца, но в конечном итоге он все-таки нашел то, что выводит меня из себя, а потом стал повторять эти действия снова, снова и снова.
– Но почему же мы застряли в этой фазе? – спросил я ее.
– А вы задумайтесь об этом тупике, – сказала она. – Вы же знаете, что патовые ситуации такого типа возникают, как правило, тогда, когда тупик выполняет определенные функции и для пациента, и для психоаналитика. Каких целей он помогает достигать вам?
Мы отнесли пустые кофейные чашки в кухню. Я поблагодарил доктора С. за советы и попрощался. По пути домой я без конца прокручивал в голове заданный ею вопрос.
На следующий день я забрал Томаса из школьного класса, и он побежал вперед меня по лестнице, ведущей в нашу смотровую, выкрикивая:
– Поломаны, поломаны, не работают!
Когда мы оказались перед дверью, он повернулся и посмотрел на меня:
– Ну и что, есть у тебя, что сказать про все это?
Прежде чем я успел ответить, он снова плюнул мне в лицо.
Мы вошли в кабинет.
– Когда ты в меня плюешься, – сказал я, – ты хочешь, чтобы я на тебя разозлился. Ведь когда я на тебя злюсь, ты видишь: я считаю, что ты можешь быть не таким, какой есть. Моя злость означает, что я все еще верю, что мы можем починить поломанное.
Томас на мгновение умолк, и я задал ему вопрос:
– Можешь сказать мне, что поломано?
– Мои мозги поломаны, тупица. – Он подошел к маленькому стульчику, на котором я сидел. – Мои мозги не работают, они не такие, как у всех людей.
Усевшись рядом со мной за низеньким столиком, он рассказал, как этим утром смотрел в окно автобуса по пути в клинику.
Везде были дети в школьной форме, с ранцами и портфелями, сумками с физкультурной формой и футбольными мячами. Многих из них он узнал, потому что это были мальчишки и девчонки из его старой школы. Они взрослели и учились делать что-то новое…
– А у меня нет портфеля. В футбол я играю хреново. В школе мы занимаемся какой-то детской ерундой. Я тебе говорил, что мои сестры учат таблицу умножения и проверяют друг друга? Они меньше меня, но умеют все это делать, потому что у них мозги работают. А я не умею, потому что мои поломаны. – Томас посмотрел мне прямо в глаза. – Все это очень печально. Правда ведь, все это очень-очень печально?
– Да, это очень-очень печально.
В кабинете воцарилась абсолютная тишина.
Через два дня он опять плюнул в меня, а после этого больше никогда этого не делал.
* * *Вспоминая об этом случае теперь, я ясно вижу, что мы с Томасом оказались в тупике, потому что для нас обоих мысль о том, что он безнадежно болен, была совершенно невыносимой.
И только когда мы оба смогли почувствовать печаль и отчаяние от невозможности починить поломанное, его плевки потеряли для нас практический смысл, и мы получили возможность двигаться вперед.
Сегодня Томас уже стал взрослым мужчиной. Он живет за городом вместе с одной из своих сестер и работает в экспедиционном цехе небольшой компании.
Несколько раз в год, как правило, в те моменты, когда куда-нибудь уезжает его психиатр, он звонит мне по телефону. Разговор он начинает с вопроса, помню ли я, когда мы с ним начали процесс психоанализа. Я говорю, что помню.
И после этого он называет мне дату, день недели и точное время начала нашего первого сеанса. Потом он спрашивает меня, помню ли я, когда процесс психоанализа закончился, и я говорю, что помню. И после этого он называет мне дату, день недели и точное время начала нашего последнего сеанса.
Томас говорит мне, что «это был очень важный период» в его жизни, хоть с тех пор и прошло уже так много времени. Иногда он рассказывает мне о каких-нибудь недавних событиях, но гораздо чаще хочет поговорить о чем-нибудь, что происходило с ним в детстве. И потом, перед тем как положить трубку, он всегда спрашивает:
– Вы думаете обо мне, помните, о чем мы тогда говорили?
А я всегда отвечаю:
– Да, думаю и помню.
Каково быть пациентом
Том позвонил сказать мне, что на одиннадцать часов у него в моем районе назначена встреча с радиопродюсером, а после нее мы можем где-нибудь пообедать.
– У тебя прямо за углом есть итальянский ресторанчик. Почему бы нам не встретиться там? – сказал он.
Пять лет назад Том почувствовал, что медленно, но верно сползает в депрессию, и попросил меня порекомендовать ему хорошего психоаналитика. Я направил его к доктору А., женщине, с которой мы когда-то вместе учились и о чьих профессиональных качествах я был очень высокого мнения. Мы с Томом уже больше двадцати лет были близкими друзьями и виделись не реже раза в неделю. Но за все эти пять лет он ни разу не заговорил о том, как у него идет процесс психоанализа, а я не задавал никаких вопросов, уважая его право хранить события своей личной жизни в тайне.
Мы встретились в ресторане и поговорили о радиосериале, над которым он заканчивал работу. К моменту, когда официант забрал наши пустые тарелки и принес кофе, время обеденных перерывов закончилось, толпа рассосалась и в ресторане стало почти пусто.
Том повернулся ко мне.
– Ты мне, конечно, не соврал, – сказал он, – но не предупредил, чего мне надо было ожидать.
– Я не очень понимаю, о чем ты, – сказал я.
– Я о психоанализе. Я долго вообще не мог понять, что происходит. Доктор А. так сильно фокусировалась на… – он замолчал, не закончив фразу.
– На твоих мыслях? – спросил я.
– Да в том-то и дело, что даже не на мыслях. Она тратила целую пропасть времени на всякие мелочи, на вещи, которые к моим мыслям вроде бы вообще никакого отношения не имели.
– Не понимаю, – сказал я.
– Думаю, понимаешь, но я пример приведу. Я прихожу к ней в офис и звоню в звонок. У нее стоит система наподобие домофона. Что я должен делать, если она откроет дверь не сразу? Еще раз позвонить? А не покажусь ли я ей слишком настырным, если это сделаю? Тут она открывает дверь. Кабинет у нее на четвертом этаже. Мне надо ехать на лифте. Я бы лучше поднялся по лестнице, но если я пойду пешком, то весь вспотею. В результате я еду на лифте…
