Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Время, однако, приближалось к покрову, а никаких перемен даже и не предвиделось. И вот однажды вдруг пришла ему в голову решительная мысль. А что, если пойти к Тачане и сказать ей, что старику, мол, не способно одевать-раздевать больную женщину, мыть ее и делать все прочее непотребное для мужчины? Разве не вправе он заговорить об этом? Каждый его поймет и не осудит… Он хорошо обдумал эту мысль и было уже направился к Тачане. Но только отошел от тордоха, оглянулся назад — и другая, беспощадная мысль полоснула его: "Взял молоденькую, красивую — тогда она нужна была, а возвращаешь дурочку?.." И он повернул назад.
А через несколько дней ноги зачем-то увели его далеко за стойбище.
Стояли сухие морозные дни, он вышел просто подышать, размяться, но попал на первопуток — и дорога потянула его в тундру. Опомнившись и испугавшись неведомой силы, увлекшей его так далеко, он заковылял обратно. Увидев первый тордох, Сайрэ почувствовал слабость в ногах и решил зайти передохнуть.
То, что он услышал и увидел в этом чужом тордохе, изменило все его мысли. Возле горящего очага рядом с хозяйкой сидела Пайпэткэ. Обнажив обе груди, она тыкала в сосок сверток пыжиковых шкур, в которых, кажется, было что-то твердое. Сайрэ увидел кровь, стекавшую с соска в шкурки, — и выхватил сверток. Не замечавшая крови хозяйка только теперь встрепенулась, одернула Пайпэткэ одежду. Взяв жену за руку, старик повел ее в свой тордох, но успел услышать от хозяйки новость, которую ни от кого не слышал. Пайпэткэ, оказывается, шла к Мельгайвачу — показать ему "сына".
По дороге домой Сайрэ жгла одна-единственная мысль: теперь все пропало.
Он догадался, что Пайпэткэ заходила не только в этот тордох. Значит, уже сегодня все стойбище вспомнит о ее прошлой связи с Мельгайвачом, потом вспомнит о нем, потом — о крови Мельгайвача…
Рано утром следующего дня шаман Сайрэ появился у Пурамы.
— Я слышал, ты в Халарчу собираешься ехать, — сказал он, садясь и набивая трубку:
— Собираюсь. А что? — Пурама осматривал сбрую и никак не выказывал внимания к гостю.
— Просьба у меня есть одна.
— Какая?
— К тебе просьба зайти к Мельгайвачу, а к Мельгайвачу просьба заехать ко мне.
— Дело, вижу, не спешное. Другие днями поедут. А у меня скорые охотничьи дела: туда — и сразу обратно.
Сайрэ вздохнул и, прикуривая, неразборчиво-жалобно проговорил:
— Моложе… всем нужен… Стар, слаб — хоть в тундру… помирать…
— Грызетесь вы. А я тут ни при чем. — Пурама зубами затянул узел на сыромятном ремне и встал. — Пособником быть не хочу.
— Какая уж тут грызня… — униженно проговорил Сайра. — За себя бы и не просил, обошелся бы. За Пайпэткэ прошу.
— Гы! Мельгайвач-то не шаман. И духом он своим не владеет. Это все знают. Какой же от него прок великому шаману, что же он может сделать, если великий шаман ничего не может?
Сайрэ стал пыхтеть, раскуривая трубку, и Пурама понял, что он обдумывает ответ.
— Ты, Пурама, шаманский язык понимаешь. А в шаманских делах — совсем ничего.
— И в делах понимать стал. Девчонку Халерху кто нашел, кто вызволил? Парнишка Нявала нашел, мы разрыли ей выход. А благодарность шаману. Что скажешь на это, хайче?
— А ничего. Только спрошу. Почему это так: вы целый день всем стойбищем кликали, а она не слышала?
— Глиной уши были забиты!
— Ага, значит, не слышала? А меня услышала… Пурама, Пайпэткэ спасти могут только двое — ты и Мельгайвач. Никто, кроме тебя, не уговорит чукчу приехать ко мне. Ты его победил, честно победил, и у него уважение к тебе есть. Другого он слушать не будет. Я все слова скажу ему при тебе, при людях. Как я могу внушать плохое, если помощи от него жду? Не поможет — пусть едет с богом… Вчера Пайпэткэ груди до крови расцарапала. Смешает кровь с шерстью — умрет… Позови его, Пурама…
Сайрэ просил жалобно, в словах его не было иного, шаманского смысла. Но Пурама все-таки чуял что-то неладное и, подумав, спросил:
— Я узнать не могу, что задумал ты. Но что такое случилось? Почему ты вдруг захотел вылечить Пайпэткэ? Раньше почему не хотел?
— Ох, Пурама… Нелегко придумать, что делать, совсем трудно понять, как нужно делать. Спроси Куриля — чего это он не пять лет назад решил божий дом строить? А спроси его, как будет строить, — он и теперь не знает. Поезжай, Пурама. Зачем мне зло замышлять? Подумай в дороге — зачем?
И Пурама согласился.
Он уехал после полудня. Его нарта первой шла в эту зиму до Халарчи. А в первой поездке всегда думается легко и свободно. Куда трудней было Сайрэ, который остался ждать гостя. Сайрэ обманул Пураму. Никаких надежд на помощь пастуха чукчи у него вовсе и не было. Даже больше того — он твердо знал, что ни Мельгайвач, ни сам верхнеколымский старец — никто не вернет рассудок его жене. Мельгайвач ему нужен был совсем не для этого. Сайрэ хотел поговорить с ним при людях, хотел, чтобы чукча открыто сказал, что он сам, по своей воле взял в руки нож и что, стало быть, никакой мести не было. Важен был сам приезд Мельгайвача и разговор с ним, разговор, в котором Сайрэ уже, конечно бы, начисто оправдал себя… Нет ничего тяжелей последней надежды: приедет чукча — Сайрэ спасен, не приедет — ему останется выкинуть бубен в озеро. А еще надо подумать о том, как Мельгайвач станет лечить Пайпэткэ, какую задачу ему задать.
Обменяв старенькое ружье на другое, чуть поновей, дав за это много юколы в придачу, Пурама зашел в ярангу Мельгайвача. Это была все та же большая яранга, которая оказалась, однако, той же только снаружи. Дыхание холода — это еще не дыхание бедности. Но в жилье бывшего богача шамана холод дышал даже не бедностью, а какой-то надвигающейся катастрофой. Все три жены хозяина взглянули на Пураму голодными, злыми волчицами. Младшая походила на старшую прежних времен, а старшая — на старуху. Сам Мельгайвач сидел на небольшой кучке шкур и раздумчиво заплетал косу. Может, он решил обменять шкуры на что-то другое, да увидел горький конец этой сделки, может, Кака велел ему заплатить ясак, а может, думал о том, что управлять бедностью куда сложней, чем богатством…
Сразу почувствовав хозяйскую неприветливость и бесполезность своего появления, Пурама смущенно поздоровался. Рассчитывать на угощение и на долгие разговоры было напрасным делом, и он без всяких околичных заходов сказал:
— Я с посланием от сильно постаревшего и не совсем счастливого в жизни шамана Сайрэ… Он желает семье достойного чукчи, доброго пастуха здоровья и многих лет жизни.
— Что ему от меня нужно? — откинул Мельгайвач косу за спину. Он повернулся — и Пурама едва не попятился назад, испугавшись, что обознался.
Не так давно, во время гонок, лицо чукчи было худым и бледным; теперь оно пожелтело и сделалось дряблым, как дурная, испорченная ягодка морошки. — Никаких посланий я от Сайрэ получать не хочу! И ты мог бы не заходить. Ему не хватило моей крови — он еще духов напустил на моего гонщика и отнял последний табун. Теперь хочет нищим сделать меня? Я помню, он говорил, что я должен оставить одну жену и жить в дырявой яранге. Может, за этим приехал ты?
— Подожди, Мельгайвач. Зачем так много слов говоришь, если еще меня не послушал. Ему ты вовсе не нужен. Ты нужен его жене. Пайпэткэ на середине лета с ума сошла, а теперь ей совсем плохо, умереть может. Сайрэ говорит, что один ты способен спасти ее…
— А какое мне дело до его жены? Сошла с ума — и пусть. Пусть поживет с дурой и знает, что бог все видит и поделом наказывает!
— Ты говоришь как богач! — сказал Пурама. — Но ты не богач. А у бедных совсем другие обычаи. Если бедный бедному не поможет, кто же поможет ему? Пайпэткэ на моих глазах выросла. Я сам видел, как мачеха Тачана приказывала мужу вить про запас плетки из тальника, чтобы лупить ее без передышки. А такие, как Потонча, как ты, поиграли с ней и выкинули на муки к косому и сопливому старику…
Услышав такую речь, знавшие вспыльчивого Пураму жены Мельгайвача одна за другой попрятались под полога.
— Ну что ж… Ну было когда-то… — замешкался Мельгайвач. — В молодости что не бывает… Как у каргина осенью, кровь играла…
— Ты был тогда не так уж и молод! — поправил его Пурама. — И кровь от горькой воды играла… Давно ли теперь ты пил горькую воду и много ли пил?
— Я, Пурама, все понимаю. Не думай… А как же я могу ее вылечить? Это даже смешно: боголюб и великий шаман просит помощи у безбожника-пастуха! Кто во всех тундрах слышал такое?
— Я не знаю, как можешь ты вылечить. Это знает Сайрэ. Мне он сказал, что надежда на тебя одного. — Пурама помолчал. — А сам я могу прибавить — это я знаю лучше тебя: смотри, Мельгайвач! У тебя десять оленей на четверых, это немного; выскочил из богатых, выскочишь и в безоленные — если к чужому несчастью будешь глухим… А теперь я поеду. Вижу, что ты сейчас ничего не ответишь.
— Нет, почему же мне не помочь? — засуетился хозяин, догоняя гостя. — Но сразу я не могу — у меня дела. А потом можно бы и поехать…
