Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Красивая девушка, ты же любишь красивых девушек. Открывай! — еще громче крикнул Марк и озорно подмигнул: — Не пей водку, Лю. Вот она, проклятая, что делает с людьми.
Загремел засов, заскрипела тяжелая дверь.
— Красивая, не врешь. Хоть и сильно любишь приврать, — медленно ворочая языком, проговорил тощий, бородатый и совершенно пьяный мужичок, взглянув на Люсю, когда из темноты подвального лабиринта они вошли в его неожиданно светлую и страшно захламленную мастерскую. — А она, случаем, не из органов?
— Кончай болтать, Пимен! — все так же со смехом оборвал его Марк. — Давай к делу. Показывай, что привез.
— Так прям сразу и показывай! Может, я хочу выпить с девушкой на брудерс… свашт… — Рыжий Пимен, покачиваясь, направился к столу, где среди пыльных эскизов, рваных листов ватмана, консервных банок, набитых окурками, валялись пустые бутылки. — Ой, нету ничего, — расстроился он и, икая, молитвенно сложил руки: — Товарищ Карл Маркс, сгоняй купи пролетарию бутылочку! Ну, Марксик! А мы с девушкой тут тебя подождем.
— Еще чего захотел! — сердито прикрикнул на него Марк и поспешил избавить Люсю от общества этого икающего, немытого сто лет забулдыги. — Лю, подожди меня лучше у машины. Ну его, дурака, к черту. Я с ним один быстрее разберусь. Идем, я провожу тебя до дверей.
— А чегой-то, старик, у твоей чувихи имя какое-то китайское? Я одного такого гада знаю… Лю Шаоци его звать… Она, случаем, не шпионка? — бормотал за спиной Пимен. Неожиданно замолк и, судя по звуку, рухнул на пол.
Дожидаясь Марка в незнакомом дворе, Люся буквально не находила себе места: ведь от алкоголика можно ожидать чего угодно! Что-нибудь не понравится, схватит нож и накинется на Марка. Такой страшный случай однажды произошел у них в поселке: прямо у нее на глазах на дороге пьяный мужик набросился на сына с ножом и зарезал насмерть. После рыдал, забившись в канаву, катался в истерике по траве, а что толку?
Она с трудом отыскала широкое окно, которое освещало мастерскую, но из-за солнца, бившего в стекла, ничего за ним не разглядела. Прислушалась: тихо! Еще сильнее разволновавшись, побежала обратно в подвал, на помощь Марку, но он уже выходил из подъезда, распевая придуманный на ходу стишок:
— Китаянка моя, китаяночка, покатаю тебя я на саночках!.. Как думаешь, сколько Пимену лет?
— Лет сорок, наверное. Или больше?
Хмыкнув, Марк положил на заднее сиденье рядом с букетом привядших пионов прямоугольный сверток в крафтовской бумаге, а ответил лишь тогда, когда «жигули» выехали из помоечного двора с этажерками голубятен на улицу:
— Лёха Пименов — мой бывший одноклассник. Его папахен одно время служил у нас в Кишиневе, в военном округе. Мы с Лёхой тогда здорово дружили, не разлей вода. Потом, представляешь, совершенно случайно встретились в Москве. Впрочем, все дороги ведут в Рим! — усмехнулся он, только как-то грустно. — Способный парень, талантливый художник, но спился окончательно. На почве алкоголизма еще и шизнулся. Всюду ему мерещатся шпионы, кагэбэшники, милиция. Жалко мужика. Квартиры у него нет, денег нет. Из мастерской того и гляди выгонят. Всю их халупу уже выселили. Вот взял у него картины на продажу. Покажу Додику, может, купит. Он любит всякие пейзажики с церквушками а-ля рюс. Надо помочь Пимену, правильно?
— Правильно, — поддержала Люся, хотя была больше чем уверена, что Пимен снова все пропьет. Но какой же Марк добрый и отзывчивый человек! Не всякий станет в субботний день, да еще после спектакля гонять по Москве, чтобы помочь бывшему однокласснику.
С Таганки они понеслись вниз, к Котельникам, по набережной обогнули красавец Кремль со сверкающими куполами, промчались вверх по улице Горького и минут через десять остановились возле «Березки» на Грузинской.
Открывший дверь в квартиру Додик не понравился Люсе даже больше, чем Лёха Пименов, несмотря на то, что был абсолютно трезвым и гладко выбритым. Лягушачье лицо — рот до ушей, приплюснутый нос, узкие зеленые глаза — и скрипучее «проходите» вместо ответного «здравствуйте» сразу же вызвали отвращение к этому пижону в бархатном халате и шелковом шарфике под ослепительно-белой рубашкой.
— Додик, дай бутербродик! — с порога поддразнил его Марк. — Нет, правда, старик, есть очень хочется.
— Перебьешься! — в тон ему усмехнулся Додик и, смерив Люсю пронзительным зеленым взглядом, слишком уж галантно, явно издеваясь, распахнул перед ней стеклянные двери в комнату: — Прошу, мисс. А мы с господином артистом пойдем покалякаем на кухне. Вам тоже дать бутербродик или обойдетесь конфетками и ягодками?
— Спасибо, ничего не нужно, — с независимым видом сказала она и уселась, нога на ногу, в указанное небрежным жестом кресло возле журнального столика, на котором возвышалась фарфоровая ваза на ножке, полная черной рыночной черешни и ярко-красной клубники. Рядом с вазой лежала колоссальная коробка импортных конфет, наверное, купленная внизу, в валютной «Березке». Таких конфет в обычных магазинах днем с огнем не сыщешь.
Из коридора проскрипел удаляющийся голос: «Хорошенькая куколка, может, махнемся?..» Остальное она не расслышала, но и этого было достаточно, чтобы возненавидеть сразу и навсегда этого мерзкого Додика. И зачем Марк общается с ним?
Любовь к антикварным вещам — только это могло связывать Марка с хозяином тяжелой мебели, картин в дорогих рамах, ламп с шелковыми абажурами, подсвечников, статуэток и отливающих золотом икон. Все вещи были подлинными — тут уж Люся не могла ошибиться, недаром она уже восемь месяцев проработала под руководством всезнающей Тамары, — только выглядели они, в отличие от их потертого, тусклого и поломанного реквизита, как новые: ни пылинки, ни скола, ни трещинки. Вероятно, противный Бутерброд был коллекционером, знатоком и ценителем искусства, а такие люди невольно вызывали у Люси уважение.
На прощание она даже улыбнулась ему:
— Спасибо большое, ягоды были очень вкусные.
— Не стоит благодарности. Приходите еще, — кивнул он и, ухмыльнувшись, добавил: — И лучше без сопровождающих.
— Перебьешься! — засмеялся Марк. — Ладно, спасибо, старик, созвонимся.
В лифте Марк вскинул изумленные глаза:
— Лю, почему ты такая сердитая? Обиделась на этого дурака?.. Да? Брось, он же пошутил.
С трудом разлепив ресницы, она долго не могла понять, почему у нее так кружится голова, где она, что сейчас: уже утро или все еще ночь?
Мелькание фонарей вернуло ощущение реальности: она лежит на заднем сиденье, куда ее, пьяную, совершенно ничего не соображающую, уложил Марк. Обрывки вечера: так поразившие ее сначала черная икра, осетрина, шампанское в ведре… смеющиеся губы Марка… танцы в его нежных объятиях, возбуждавшие завистливые взгляды женщин… снова танец, медленный, когда одолевало страстное желание прижаться к любимому артисту, и она прижималась… — все эти четкие, цветные картинки пронеслись в Люсиной голове и повергли ее в отчаяние. Ой, как стыдно!
— Эй, Лю, ты как там? Проснулась? — В его голосе не было и тени насмешки или обиды, хотя Марк вполне мог бы обидеться: она вела себя безобразно.
— Прости, пожалуйста. Со мной такое первый раз в жизни, честное слово. — Люся попыталась сесть и тут же снова упала щекой на сложенный вместо подушки пиджак.
— Поспи, поспи, мы проезжаем только мимо Рижского вокзала.
При упоминании о Рижском вокзале в голове будто щелкнул выключатель: Нюша! Утром она поехала за картошкой на Рижский рынок.
— Ой, мама меня теперь убьет!
— Ты серьезно? — обернулся Марк. — Что-нибудь придумаем. Для начала тебе нужно глотнуть свежего дачного воздуха и умыться.
Марк несся по проспекту Мира на немыслимой скорости, пролетая на желтый свет и не боясь гаишников, которые могли оштрафовать его или даже отобрать права: он тоже пил шампанское. Правда, совсем немного — полбокала. Остальное, то есть почти целую бутылку, выпила она, дура несчастная. При том, что за весь день проглотила три черешни, две клубнички, да и в ресторане почти ничего не ела, чтобы не нарушать диету. Зато выкурила за компанию с Марком две сигареты «Кент» из фирменной белой пачки. Наверное, сигареты ее и доконали…
От болотца тянуло ночной свежестью, запахом травы, леса. Сирень отцвела, но листья еще сохранили тот особенный аромат, который отделяет весну от настоящего лета. На лавочке их первого свидания, откинув голову назад, Люся жадно ловила ртом кристально чистый воздух и никак не могла надышаться. Неугомонный Марк, обнаружив, что качели оборваны, придумал себе другое развлечение: исчезая в темноте, он возвращался на цыпочках с пригоршнями воды из колонки, подносил к губам жалкой пьянчужки, а потом ледяными влажными ладонями вытирал ей лоб и щеки.
— Хватит, я больше не хочу! — умоляла она.
