Алексей Иванов - Географ глобус пропил
Градусов очень сочувственно отнесся к служкинскому порыву. Он виновато вздыхал, сопел, краснел, шмыгал носом и косноязычно бормотал: «Дак че… Все балуются…» Он был очень жалок — маленький, рыжий, носатый Градусов. Служкин и сам растрогался, даже решил помочь Градусову в приборке, вынести мусор. Когда же он вернулся в кабинет, то кабинет был пуст. Градусов все конфискованные портфели выбросил в окно, под которым караулили присные, а сам сбежал.
Уже через час Служкин вместе с Будкиным сидел в подвале и нажирался сливой в крепленом вине.
— Ну как же можно такой свиньей быть, а? — взывал Служкин.
— Да плюнь ты, Витус, — хехекал в ответ Будкин. — Придуши их, как свиней, да и все.
— Не могу я, как ты не понимаешь! Я человека ищу, всю жизнь ищу — человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!.. Так что же мне, Будкин, делать? Я из-за них даже сам человеком стать не могу — вот сижу тут пьяный, а обещал Татке книжку почитать!.. Ну что делать-то? Доброта их не пробивает, ум не пробивает, шутки не пробивают, даже наказание — и то не пробивает!.. Ну чем их пробить, Будкин?..
— Чем черепа пробивают, — хехекал Будкин.
И вот теперь, на кухне, когда Будкин угадал, что зондер-команда опять проскакала по Служкину, как татаро-монгольская конница, Служкин начал изливать окончание своей новой схватки.
— Я сегодня вообще не знал, что мне с Градусовым делать. Бога молил, чтобы они проспали — так нет, всей стаей, до последней макаки пришли. Сели сзади на свои пальмы и давай в карты резаться. Только и слышно: «Дама! Валет! Бито!» Ну, я налетел на них, как «Варяг» на японскую эскадру. Градусов от меня скок и за другой ряд убежал. Стоит там, сам трусит, а виду не подает.
А я все, озверел, едва Градусова увидел, шерсть по всему телу полезла. «Третий ряд! — ору. — Встать и отойти в сторону, а то глотки рвать начну!» Смотрю: потихоньку потекли, меня как трансформаторную будку обходят. Остался Градусов один. Сзади — стена, впереди — ряд парт, а за ними — я. А где я — там посылайте за плотником. Заметался Градусов вдоль стены. По роже видно, как у него мозги плавиться начали. Кинулся я вдоль ряда и давай с грохотом парты к стене припечатывать: бах! бах! бах! Школа, наверное, от ударов с фундамента соскочила. Градусов в угол брызнул, а я вслед за ним все парты в стенку вбил, кроме последней, за которой он стоял.
У Градусова от ужаса даже в черепе зажужжало. Он ручонки свои куцые выставил, как каратист, и визжит: «Чего, махаться будем, да?!» Брюс Ли, блин, недоклеенный. Я как захохочу подобно Мефистофелю, аж сам чуть со страху не помер. Сцапал я Градусова, выволок из угла через парты, протащил по полу и пинком за дверь вышиб. Дверь закрываю, оборачиваюсь к классу, говорю: «Конец фильма». И вижу — у всех глаза словно микрокалькуляторы: высчитывают, до каких пределов меня доводить еще можно.
Ну, ладно. Урок вроде дальше поехал. Все сидят малость контуженные. Я им что-то впрягаю про Ямало-Ненецкий округ: о! — говорю, — Ямало-Ненецкий округ! О! А урок у меня был первый, то есть на улице — темнотища. И вот говорю я, говорю, и вдруг — хряпс! — свет погас. Что за черт! Все загалдели. Я на ощупь дверь нашел, вывалился в коридор, там нашарил распределительный щит, перебросил рубильник — свет зажегся.
Талдычу дальше по инерции, и вдруг опять — бэмс! — свет погас. И за дверью слышно: цоп-цоп-цоп — кто-то от рубильника сматывается. Тут уж зондер-команду прорвало по-настоящему. Девки визжат, пацанов по башкам пеналами лупят, пацаны орут, девок за титьки хватают, учебники во все стороны полетели. Пока я до щита добрался, кто-то уже спички жечь начал. Включил я свет — все как с марафона, едва дышат, языки вываливаются.
Дошло до меня, что не иначе как Градусов тут козни строит. Хорошо, диктую дальше, а сам, однако, дверь в кабинет приоткрыл и краем глаза секу. И точно! Минут через пять крадется мимо какая-то низкорослая, носатая тень — и шмыг к щиту! Я рванулся к выходу, а свет — чпок! — и погас. Я со всего разгона как налечу на парту, да как на девку какую-то хлопнусь! Все, думаю, Градусов. То, что раньше было, — это преамбула. А сейчас тебе будет амбула. Включил я свет, запер дверь, чтобы из кабинета никто не выбежал, а сам у лестницы за углом в коридоре притаился. Жду. Знаю: Градусов придет.
Минут пять прошло, глаза мои к темноте привыкли, и вот слышу, на лестнице тихо-тихо: цо-о-оп, цо-о-оп, цо-о-оп… И представь, Будкин, фантастическую картину: тьма, коридор, дверной косяк чуть белеет, и из-за него медленно-медленно выезжает огромный Градусовский нос, как крейсер «Аврора» из-за Зимнего дворца. Я дотерпел, пока весь нос вылезет и глаз появится, и как засадил в этот глаз своим кулачищем: бабамс!! Градусова словно волной смыло, только вместо носа у косяка сапожищи его мелькнули. Укатился он вниз по лестнице, где-то через три пролета вскочил на ноги и дунул дальше… И с первого этажа донеслось до меня, как он заревел: «У-ы-ы-ы!..»
Служкин замолчал, вертя в пальцах незажженную сигарету.
— Так ему и надо, — удовлетворенно хехекнул Будкин.
— А мне его дико жалко стало…— сказал Служкин.
— Ладно, Витус, — помолчав, устало произнес Будкин. — Это уж слишком. Пускай твой Термометр с фонарями походит. Может, разглядит чего…
— А ты откуда знаешь, что у него один фонарь уже был до меня?
Будкин открыл рот, закрыл рот и начал ожесточенно чесаться под одеялом, словно его одолевали блохи.
— Э-э…— промямлил он.
— Ну, давай, колись, — хмуро поторопил Служкин.
— Понимаешь, Витус…— с трудом начал Будкин, вытащил из одеяла руку и принялся скрести голову. — Ты мне рассказал про те рисунки, ну и это… В общем, в понедельник я его случайно увидел на улице — помнишь, ты мне его как-то показывал? — ну и… вмочил. Предупредил: будешь еще выпендриваться — инвалидом сделаю.
Служкин печально кивал головой, кивал и вдруг засмеялся:
— Не шибко, видать, он тебя испужался, если сегодня снова…
Будкин страдальчески сморщился и вдруг тоже захехекал.
— А я, Витус, того… Забыл ему сказать, на каком уроке нельзя выпендриваться…
…У Будкина Витька просидел, наверное, целый час. Они сыграли в шахматы, пообедали, снова сыграли в шахматы и совсем прокисли.
— Пойдем в баню подсматривать? — наконец предложил Будкину Витька.
Робкий Будкин долго мялся, но Витька его уломал. Они оделись и вышли из дома. На улице уже стояли сумерки. Витька и Будкин не спеша пошагали к бане.
По дороге Витька заглянул на стройку, где подобрал длинную, крепкую палку. Потом у школы они свернули на задний двор. Там стоял сарай с макулатурой и инвентарем для субботников и громоздились кучи металлолома. Витька направился к куче своего класса и принялся с грохотом и скрежетом выволакивать оттуда железную бочку.
— Давай лучше у «бэшников» возьмем, — остановил его Будкин.
Они выкатили точно такую же бочку из кучи восьмого «Б», насадили ее на палку и понесли.
— Хорошо в Америке, у них порнографию показывают…— сказал Витька. — А у нас если зашубят, так вообще убьют…
Будкин не ответил. Витька все думал, думал и разозлился.
— Интересно, Витус, — вдруг сказал Будкин, — а вот при коммунизме как будет: тоже нельзя на голых смотреть?
— При коммунизме психология будет другая, — злобно ответил Витька. — Тебе и самому не захочется.
Будкин тоже задумался.
Они дошли до бани и направились к крылу, в котором находилось женское отделение. Окна его светились в сгустившемся мраке. Под ними у стены проходила узкая тропинка. Витька и Будкин, осмотревшись, поставили там бочку и, помогая друг другу, вскарабкались наверх.
Сквозь стекло доносился шум и банные вздохи. Стекло было закрашено синей краской, но в краске кто-то процарапал небольшое окошечко. Витька позволил Будкину смотреть первым. Будкин прилип к стеклу и надолго замолчал.
— Оба!.. — вдруг испуганно зашептал он. — Комарова!..
— Пусти позырить…— засуетился Витька.
Они завозились, меняясь местами, качая бочку и цепляясь за жестяной карниз. Наконец Витька приник к окошечку, ожидая, что сейчас перед ним распахнется мир, полный захватывающих тайн. Но за потным стеклом клубился пар, двигались какие-то неясные тени, и Витька ничего не понял.
И тут все окно вдруг вздрогнуло.
С тихим воем Будкин улетел вниз. Витька остолбенел.
Окно неожиданно открылось. Прямо на Витьку в клубах пара вылезло чье-то лицо — овальное, большое, красное, с длинными, тонкими, черными от воды волосами, прилипшими ко лбу и щекам.
— Служкин!.. — потрясенно сказала женщина.
Витька отпрянул.
Из оконного проема вылетела рука и отвесила ему пощечину.
Витька не успел осознать, что делает.
— Гаденыш! — сказала женщина, и тут Витька плюнул ей в лицо.
Обрушив бочку, он слетел вслед за Будкиным. Вдвоем они бросились бежать. Они бежали минут пять, пока не заскочили в какой-то подъезд.
— Узнала?.. — содрогаясь от удушья, спросил Будкин. — Кто это?..
