Алексей Иванов - Географ глобус пропил
Будкин от таких известий белый стал, как холодильник, и одеревенел. Я говорю: докажи. Колесо тотчас выхватывает какую-то тряпицу и себе на башку напяливает. Мы глядим — да чтоб нам сдохнуть! — это и вправду трусы Марьины от купальника! «Тогда и снял у нее», — хвалится Колесо. В то время мы с Будкиным в этих делах, разумеется, не смыслили ни бельмеса. Нам и в голову не могло прийти, что подобного быть не может. А тут и доказательства налицо: баня была, трусы вот. Мы с Будкиным молчим. Ну, покривлялось Колесо с трусами на макушке — эффект ноль. Будкин уже, почитай, на том свете, а я-то Колесу на фиг нужен? Снял Колесо трусы с башки и ушел.
Я говорю Будкину: врет он все, не верь. Будкин ничего не ответил. Остался в третий раз дураком, пошел в палату к девочкам, сказал им, что он — чухан, буднично так сказал, без чувства. Только мы вернулись к себе, опять рожа колесниковская в окно въезжает. «Хотите, снова на трусы поглядеть? Идите, — говорит, — на площадку, где линейки проводят, я их там на флагшток повесил. Вечером на линейке их весь лагерь увидит».
Двинулись мы туда. Точно. Полощутся трусы под облаками, только серпа и молота на них не хватает. Попробовали мы влезть по шесту и снять их — не получается. Тут и горн на обед трубит. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию.
После обеда тихий час. По правде говоря, я про трусы-то и забыл на сытый желудок. Ну и что, что весь лагерь их увидит? Марья же в них рассекала на пляже, весь лагерь их и так видел. Пусть висят, не жалко. Я и вздремнул. Глаза раскупориваю — Будкина нет. И вот что он сделал.
Он пошел к домику дирекции и через форточку влез в комнату физрука, у которого, как у сторожа, имелась одностволка. Пользоваться ружьем Будкин умел: у него отец охотник, дома все стены в оленьих рогах, гости на четвереньках ползают. Взял Будкин ружье, нашел коробку патронов, вылез обратно и пошагал через весь лагерь. Самое интересное, что он не прятался, а никто даже не спросил: почему это пионер Будкин из отряда «Чайка» ходит по территории как басмач Абдулла? Уж не комсомольца ли Колесникова из отряда «Буревестник» он решил пустить в распыл?
Поднял Будкин Колесо с постельки и под дулом привел на площадку. Колесо от страху со всех сторон описалось и обкакалось и сразу раскололось. Не ходило оно с Марьей ни в какую баню и не пойдет, не просите, а трусы у Марьи просто стырило. Эта корова свое белье постирала и на батарее сушила, а Колесников зашел к ней в комнату вроде как за книжкой, да и тяпнул.
Тогда Будкин велел Колесу лезть на флагшток и снимать трусы. Колесо и тут раскисло. Трусы повесил некто Сифон из второго отряда — существо нечеловечески ловкое и почти не отличающееся ни умом, ни обликом от примата.
«Раз от тебя вообще никакого толку нет, так я тебя пристрелю, потому что ты паскуда», — сказал Колесу Будкин, разломил ружье и вставил патрон. Колесо как увидел это, так с визгом в кусты ломанулся и улетел, словно утюг с десятого этажа.
Будкин же, оставшись один, решил сбить пулей верхушку шеста с трусами. Встал на колено и начал патрон за патроном палить по флагштоку. Тут на канонаду с воем и слетелись вожатые.
Три дня Будкин под стражей просидел, пока его мама с югов педали в обратную сторону крутила. Будкина из лагеря выперли. Хорошо еще, что труп Колесникова не послужил отягчающим обстоятельством.
Надя недоверчиво качала головой и смеялась. Будкин слушал благосклонно, хехекал и пил вино.
— Ты что же, его на самом деле хотел застрелить? — спросила Надя.
— И застрелил бы, — подтвердил Будкин. — Такое состояние было. Только он побежал, а в спину стрелять некрасиво.
Служкин и Будкин, разгоряченные детскими воспоминаниями и вином, затеяли спор.
— Я звал тебя, Витус, когда за ружьем пошел! — оправдывался Будкин. — Только ты спал!..
— Хотел — разбудил бы! — Служкин в негодовании даже стукнул гипсом об пол. — Ты меня всегда кидаешь и накалываешь!
— Когда это я тебя кидал и накалывал?!
— Да всю дорогу! Помнишь, например, мы ходили на рельсы под поездом деньги плющить? Я брал юбилейный рубль, а ты — простой, а потом ты мой взял себе, а свой подсунул мне!
— Так они уже ничем не отличались друг от друга!
— И все равно!.. А когда я сделал стрелы с бомбочками на конце и отдал их тебе на хранение, ты их взял да поменял Насосу на солдатиков-викингов, а мне сказал, что стрелы у тебя отец отнял! Я все знаю, все помню! И моего желтого Чапая ты стырил, а мне подсунул своего с отломанной саблей — скажешь, не было такого?
— Ну было, ну и что? Когда на санках за помойную машину цеплялись, ты же раздолбал мои санки в лепешку — я же не пикнул!
— Так я не специально, а ты специально!
Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.
Вечером, когда Будкин ушел домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал «Спящую красавицу». Надя управилась с посудой, а Служкин все еще читал.
— Закругляйтесь, — велела Надя. — Я спать хочу. Мне свет мешает.
— А ты гаси его, — предложил Служкин. — Я дальше наизусть помню.
— Глупости какие…— пробурчала Надя и погасила свет.
Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.
Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце — солнце не знало. Он расспрашивал месяц — и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.
— Постой, — читал в темноте Служкин,—
Отвечает ветер буйный.Там за речкой тихоструйнойЕсть высокая гора,В ней глубокая нора;В той норе, во тьме печальной,Гроб качается хрустальныйНа цепях между столбов.Не видать ничьих следовВкруг того пустого места,В том гробу твоя невеста.
Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.
Служкин сел на кровать и погладил ее.
— Ну, Наденька, не плачь, — попросил он. — Ну перетерпи… Я ведь тоже разрываюсь от любви…
— К кому? — глухо и гнусаво спросила Надя. — К себе?
— Почему же — к себе?.. К тебе… К Таточке… К Будкину… К Пушкину.
Бетономешалка
В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмопункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.
Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.
Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.
— Привет, — сказала она. — До города или домой?
— А куда хочешь, — ответил Будкин. — С коллегой поздоровайся.
Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.
— А, это ты…— небрежно сказала она, увидев Служкина.
— Только сначала мы его домой забросим, — предупредил Будкин.
У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую шапку.
— Я позвоню, а вы пока кофе попейте, — предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.
— Проходи на кухню, — печально сказал Служкин Кире. — Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается…
— Алё, Дашенька? — раздался голос Будкина. — Босса позови.
— Что-то ты сегодня квёлый, — расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. — Без обычных своих подначек…
— Подначки в заначке, — вяло отшутился Служкин, включая чайник.
— Ничего у тебя дома, уютно.
— А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых бетонных стенах гвоздем было выцарапано «Долой самодержавие!»?
— Разогреваешься, — хмыкнула Кира. — Как нога?
— В больнице сказали, что скоро на передовую.
— Как хоть ты ее сломал-то? — Кира глянула на гипс.
— Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.
Кира презрительно сморщилась.
— В общем, мне нравится, — подумав, сказала она, — что ты не строишь из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.
— Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.
— Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.
Служкин закурил и придвинул спички Кире.
— Любой анекдот — это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.
— Ну-у, ты себя высоко ценишь!.. — сказала Кира. — А впрочем, чему тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.
