Александра Маринина - Дорога
– Мам, что случилось? Это кто на диване?
– Это Лариса. Она серьезно больна, ей нужен уход.
– И что, она будет здесь болеть, у нас?
– Лелечка, я буду за ней ухаживать. Это ненадолго, только пока она не оправится и не окрепнет немножко.
– А что с ней?
– Воспаление легких.
– Это заразно?
– Ну что ты, конечно, нет. Ты можешь спокойно общаться с Ларисой, сидеть с ней, читать ей вслух. Вы можете вместе смотреть телевизор.
– Зачем читать ей вслух? Она что, читать не умеет? Она же старше меня.
– Она умеет читать, но сейчас Лариса очень слабенькая, у нее нет сил даже держать книжку в руках.
– И она теперь все время будет тут лежать и мешать нам?
– Да, – жестко ответила Люба. – Она будет лежать здесь, потому что она больна и нуждается в помощи. Вспомни, когда ты болела, ты тоже целыми днями лежала здесь, вот на этом самом диване, но никто ведь не жаловался и не говорил, что ты всем мешаешь. Ты меня удивляешь, Леля. Я думала, что вырастила добрую девочку, которая никогда не откажет людям в помощи.
Леля нахмурилась и ушла досыпать. До самого утра Люба просидела рядом с Ларисой, прислушивалась к ее дыханию, щупала лоб и считала пульс. Утром она первым делом позвонила Аэлле.
– У тебя есть толковый педиатр и медсестра, которая может приехать на дом поставить капельницу?
– Прямо сегодня? – деловито уточнила Аэлла.
– Прямо сейчас.
– Но ты же понимаешь, что бесплатно они не поедут, тем более в субботу.
– Я заплачу.
– Хорошо. Я перезвоню тебе.
Аэлла нашла и врача, и медсестру, которые приехали почти одновременно. Во время обеда Лариса лежала с воткнутой в вену иглой, а медсестра читала ей вслух книжку. Когда капельница закончилась и медсестра уехала, к Ларисе подошла Леля.
– Тебе очень плохо? – спросила она.
– Нормально, – негромко ответила девочка. – Вчера было хуже.
– Хочешь, поиграем во что-нибудь?
– Да ты что, я встать не могу.
– Не надо вставать. Можно в города поиграть или в рифмы.
Но оказалось, что играть в города у Ларисы не получается, через несколько ходов она сдавалась, потому что знала совсем мало названий. С игрой в рифмы тоже не заладилось, у Ларисы напрочь отсутствовал поэтический слух. Леля предложила игру в омонимы, но Лариса не знала, что это такое.
– Давай лучше в карты играть, – сказала Лариса.
– В карты я не умею, – растерялась Леля.
– А я тебя научу. Тащи колоду, будем играть в «Верю – не верю».
Любе эта затея не очень понравилась, она не была сторонницей того, чтобы дети сызмальства приучались к картам, вот за Николашей не уследили вовремя, и ничего хорошего из этого не получилось, родителей без конца вызывают в школу, когда ловят парня за карточными играми на деньги со старшеклассниками. Но, с другой стороны, Леля преодолела неприязнь к соседской девочке и проявила инициативу в том, чтобы помочь развлекать больную, и эту инициативу следует поддержать. Люба молча выдала дочери колоду карт и продолжала заниматься домашними делами. Рядом все время бестолково толклась Татьяна Федоровна, которой хотелось быть рядом с внучкой, но которая не могла найти себе применения. Люба видела, что Родислава старуха Кемарская ужасно раздражает, но ничего не могла поделать.
– Потерпи, Родинька, – шепотом говорила она, – это всего на несколько дней. Ну хочешь – съезди к Лизе, проведи у нее вечер, а то нас действительно многовато на одной площади.
Родислав благодарно поцеловал жену в щеку и уехал. Коля после школы ушел с приятелями и вернулся, когда Люба уже покормила всех ужином, а Татьяна Федоровна ушла к себе.
– Ну, как наш лазарет? – весело спросил он.
Люба посмотрела на сына и увидела здоровенный синяк на правой скуле и ссадину на челюсти.
– Это что? – строго спросила она. – Ты опять подрался?
Вопрос был сформулирован со свойственной Любе деликатностью. Коля никогда не был драчуном и не занимался спортом, он больше специализировался на азартных играх, в которых весьма преуспел. Синяки и ссадины свидетельствовали только об одном: ему били морду. Вероятно, за не совсем честный выигрыш. Или за нежелание платить за проигрыш.
– Да ну, мам, не обращай внимания. Поцапались с пацанами, чего между своими не бывает. Ты же видишь, я цел и невредим.
– Ссадину надо обработать, – вздохнула Люба. – Ты дождешься, что отец запретит тебе из дома выходить, а в школу будет водить тебя за ручку. Ну когда ты возьмешься за ум, сынок?
– Мамуля, я держусь за него обеими руками, – пошутил Николаша. – Я же не виноват, что он все время выскальзывает. Такой он у меня прыгучий и увертливый, прямо как Колобок.
– Коленька, тебе осталось полтора года до поступления в институт. Ты хоть понимаешь, что, если ты не поступишь, тебя заберут в армию?
– А что плохого в армии? Все служат – и ничего.
– Как ты не понимаешь! Идет война в Афганистане. А если тебя туда пошлют? Там ведь настоящая война, а не учения, оттуда гробы приходят.
– Да ну, мамуль, что ты такое говоришь! Мне до армии еще два с лишним года, за это время любая война сто раз начнется и кончится. И вообще, я в армию не собираюсь, поступлю в институт, вот увидишь.
– Чтобы поступить, нужно заниматься, а не шляться с ребятами по подворотням и не играть в карты.
– Я все успею, мамуля, не волнуйся. – Он ласково обнял мать и зарылся носом в ее волосы: рослый, в отца, Николай в неполные шестнадцать лет был выше Любы. – Пойду проведаю, как там наша больная.
– С ней все в порядке, – сухо ответила Люба. – Садись, поешь.
– Сейчас вернусь.
Он вышел в гостиную и через несколько минут вернулся.
– Мам, там Ларка совсем одна лежит и скучает. У нее такой вид несчастный. Давай ты меня в комнате покормишь, я хоть с Ларкой поболтаю, а то на нее смотреть без слез невозможно.
Люба молча кивнула и стала собирать на поднос тарелки, хлебницу и приборы. Она была благодарна сыну за внимание к больной девочке, и сердиться на него как-то больше не хотелось. «Может, действительно поближе к окончанию школы за ум возьмется, – утешала себя Люба. – Он ведь способный, и память у него хорошая, и голова светлая, он может очень хорошо учиться, только не хочет. Бог даст, через какое-то время испугается остаться без института и сам поймет, что надо как следует готовиться и поступать».
Она поставила перед сыном ужин и подошла к Ларисе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, намного лучше, – вежливо ответила девочка.
– Сейчас сделаем еще один укольчик, потом будем ставить банки.
– Не надо банки, я боюсь. – Глаза Ларисы налились слезами.
– Чего ты боишься, дурочка? – улыбнулась Люба. – Это же не больно.
– Да, не больно, но зато страшно. Такой огонь синий… Я боюсь, а вдруг вы меня подожжете.
– Мама никогда никого не поджигала, – вмешался Коля. – Она мне и Лельке всю жизнь банки ставила и ни разу нас не обожгла. У нее рука легкая. А если ты боишься, то я могу постоять рядом и подержать тебя за руку. Хочешь?
– Хочу, – слабо улыбнулась Лариса. – А что у тебя на лице? Ранка?
– А, пустяки, царапина, – он беззаботно махнул рукой. – В темноте дерево не увидел и о ветку поцарапался.
Синяка с другой стороны Лариса, к счастью, не заметила.
Поздно вечером, когда все дети улеглись спать, Люба, ожидая Родислава, подводила финансовые итоги, которые оказались весьма неутешительными. Как она ни экономила, но на новогодний праздник пришлось потратиться, и на продукты, и на подарки детям, отцу и Кларе Степановне. Выплата Лизе, слава богу, кажется, последняя, с 1 февраля она должна выйти на работу. Аэлла предложила чеки Внешпосылторга по номиналу, она регулярно получала их от каких-то знакомых и всегда предлагала Романовым, потому что если покупать у спекулянтов, то получалось в несколько раз дороже, и Люба никогда не отказывалась: в магазинах «Березка» можно было купить такие вещи, которые в обычных магазинах не продавались. Родиславу очень хотелось хороший телевизор, «Грюндиг» или «Панасоник», и они копили чеки, чтобы сделать покупку. Так что, несмотря на режим жесткой экономии, чеки Люба взяла. Лекарства для Ларисы стоили недорого, сущие копейки, а вот приехавший частным образом и в выходной день врач обошелся в приличную сумму, и еще большая сумму пойдет на оплату услуг медсестры, которая будет приезжать все пять дней, чтобы ставить капельницы. Что же остается? Совсем мизер, а до зарплаты еще целая неделя. Как ее прожить? И на новую мебель опять ничего не удалось отложить.
* * *Лариса поправлялась быстро, и, когда миновали выходные и три дня Любиных отгулов, девочку вполне можно было возвращать бабушке, но Татьяна Федоровна отчего-то не торопилась забирать внучку, а Романовым самим ставить вопрос было неудобно: получалось, что они хотят поскорее избавиться от обузы.
– Ой, я вам так благодарна, так благодарна, – причитала Кемарская. – Ларочке так хорошо у вас, и с детками вашими она общается, и присмотрена, и ухожена, прямо как в раю. Все равно как с родной матерью. – В этом месте Татьяна Федоровна обычно пускала слезу. – Вот Наденька-то моя, покойница, порадовалась бы за дочечку свою. Ларочка прямо на глазах расцветает.
